У Эллиса-ребенка были такие же глаза, когда он отправлялся вершить справедливость вдвоем с Марком.
Одна ассоциация потянула за собой другую, и я сама не успела осознать, как спросила:
– Кем была для вас Лайла из приюта? И… Бастиан?
Эллис, только-только успевший перейти к десерту, поперхнулся глотком имбирного чая и раскашлялся.
– Откуда вы знаете эти имена? Кто вам рассказал?
«Почти так же ответил мне и Лайзо, – подумала я отрешенно. – Только не было у него в голосе такой страшной усталости».
– Случайно узнала. Не смею настаивать на ответе, но мне кажется… мне кажется, что они как-то связаны с расследованием.
Детектив откинулся на спинку стула и растерянно скомкал в кулаке салфетку.
– Да… Я тоже недавно вспоминал их, – ответил он тихо, с неохотой. Затем быстро оглянулся на дверь в кухню и, расцветая фальшивой насквозь улыбкой, крикнул: – Мадлен, как удачно, что вы стоите так близко! Вас не затруднит принести мне еще этого чудесного имбирного чаю? – послышался испуганный выдох, и быстро-быстро застучали по паркету каблучки. Эллис дождался, пока звук стихнет, и лишь потом продолжил: – Лайла Полынь… в общем, я очень любил ее. Она была на два года старше, мы хотели пожениться, когда покинем приют, но… Сейчас она с мужем-баронетом живет в Портленде, кажется. Когда мы в последний раз виделись, у нее было четыре дочери и столько платьев, что они не умещались в гардеробной. А за домом у нее был…
– …сад с травами, – тихо закончила я. – Базилик, тимьян, розмарин, шалфей, медуница, эстрагон, любисток, душица, мята, полынь и рута… Простите, что спросила, Эллис.
– Ничего, – буркнул он и уставился в свою чашку, будто хотел отыскать на дне ее ответы на все загадки мира. – Уже шестнадцать лет прошло, любой за это время привыкнет. А что до Себастиана… Бастиан, Баст… Это один мальчик из нашего приюта. Был немного младше меня. Мы трое считали друг друга братьями – я, Марк и Баст. Ну, а потом Баст умер. Многие умирают, – он криво улыбнулся. – Плохая это история, Виржиния, чтобы рассказывать ее на ночь глядя. Как-нибудь в следующий раз поговорим.
Ушел детектив совсем скоро, буквально через четверть часа – ему нужно было отоспаться после двух дней напряженной работы. Почти сразу же стала собираться и я. Ближе к ночи вернулись слабость и головокружение, мучившие меня во время болезни. Разумеется, это не осталось незамеченным. Мэдди предложила побыть моей служанкой некоторое время, чтобы помочь, если ночью мне что-нибудь понадобится, но я отказалась – ей тоже требовался отдых, вечер в кофейне был весьма напряженным.
Разговор с Эллисом не выходил у меня из головы.
Мой сон был как-то связан с тем, что происходило сейчас. Не напрямую, а словно бы по принципу подобия. Судьба того мальчика, Бастиана, отражалась в нынешней ситуации, как в зеркале.
Все повторяется. История ходит по кругу.
Или по спирали?
Я пребывала в таком волнении, что сама не заметила, как добралась до своей спальни. В памяти смутно отложился бессвязный разговор с Лайзо о расписании на завтрашний день – и о ловце снов. Кажется, я сказала, что теперь «все в порядке», но, войдя в спальню, с необыкновенной ясностью осознала – это не так.
Мне было словно бы… душно?
Неуверенно оглянувшись на дверь, как если бы ожидая, что кто-то подслушивает или подсматривает, я встала на кровать и, приподнявшись на цыпочки, дотянулась до ловца снов. Один раз потянула за шелковую нитку – этого хватило, чтобы амулет упал в мои раскрытые ладони. Несколько секунд я рассматривала сплетения нитей, а потом, тихо спустившись с кровати, пересекла комнату – и спрятала его в ящик стола.
Жара ушла, а вместе с нею словно ушла и жизнь.
…мы стоим за храмом неровными рядами – не по росту, как обычно, а кто с кем дружит. Черной одежды на всех не хватило, поэтому многие пришли в сером и в коричневом. В руках – белые цветы, головы не покрыты ничем, хотя капает дождь.
У меня в руках красные примулы. Красные, как кровь, как жизнь, как поминальные свечи; стебли и лепестки плотные, бархатистые, немного напоминающие по ощущению человеческую кожу. Примулы первыми зацвели в нашем саду, а теперь, посреди лета, вдруг распустились заново – ярко-алыми тугими розетками.
Мэри-кочерга видит в этом дурной знак.
Я просто вспоминаю, что Баст любит все яркое.
Платок на моих плечах – голубой, как небо весной. И этим кусочком неба я укутываю Эллиса и Марка, жмущихся ко мне с боков. Конечно, мальчики взрослые, мальчики почти уже мужчины, и Эллиса трясет вовсе не от того, что у него жжет глаза, а в горле будто комок сырой глины.
Конечно, нет.
Но никто из них не возражает, когда я обнимаю их и укрываю от дождя платком.
– …тот, кто испытания претерпел на земле, на Небесах пребудет в свете и покое, – голос отца Александра надтреснутый, сухой, словно почва на полях, ждущая ливня после засухи. – А те, что безвинны, и безгрешны, и на земле подобны цветам, попадают в сады Небесные…
Отец Александр говорит, а я вижу, что ему хочется просто взять молот и, размахнувшись, ударить по надгробному камню. Как будто, расколов его, можно выпустить Бастиана обратно в жизнь.
Я смотрю вверх, в серое небо, и мне чудится, что все холодные дожди не смогут остудить жжение в сухих глазах. Надо плакать, многие плачут вокруг, даже Мэри-Кочерга… Но во мне только гнев.
Эллиса, мальчишку, что едва достает виском до моего подбородка, тоже трясет от гнева.
– …не прощу, – губы у него шевелятся, но беззвучно. Я угадываю смысл по одному движению, потому что сама думаю о том же самом. – Не прощу, найду, убью…
У Марка глаза отражают небо. Он тоже не плачет – он молится. Наверно, только поэтому мы с Эллисом еще не бежим отсюда, сломя голову, чтобы найти убийцу и разломать его кости, как старые веточки бузины, растоптать, уничтожить, стереть с лица земли.
Внезапно Эллис запрокидывает голову.
– Ты знаешь, кто это был, Лайла?
Губы у меня немеют.
– Он ушел с художником.
У Эллиса чернеют глаза.
– И художник тоже не вернулся.
Я наклоняюсь к самому уху Эллиса и шепчу:
– У меня есть нож.
…Мы стоим под дождем, обнявшись так крепко, что даже больно.
На плечах у нас небо.
Одно на троих.
Когда я проснулась, за окном светило по-весеннему яркое солнце. Кажется, было уже девять утра или около того. Затылок ломило болью – видимо, оттого, что я спала, вывернув шею под каким-то диким углом. Щёки стянуло солью.
Словно сомнамбула, я поднялась, вызвала Магду, оделась и спустилась к завтраку. Поела, почти не ощутив вкуса пищи, и проснулась лишь тогда, когда пригубила кофе и обнаружила, что он соленый.
Магда застыла в дверях, олицетворяя собой воплощенное Беспокойство.
Я вздохнула глубоко, взяла себя в руки и улыбнулась:
– Кофе нужно переделать. И принесите еще мягкие вафли на десерт, что-то у меня сегодня разыгрался аппетит, – лицо Магды просветлело от радости. – Да, а потом зайдите к мистеру Маноле и сообщите ему, что расписание на сегодня будет изменено. Я собираюсь навестить детский приют имени Святого Кира Эйвонского. Прямо после завтрака.
Мельком глянув на себя в зеркало в спальне, я ужаснулась – бледная, с темными кругами под глазами, напоминающая привидение в своем домашнем непритязательно-бежевом платье. Мне тут же представилась живо и ярко леди Милдред, разочарованно покачивающая головой: «Как же так, нельзя графине Эверсанской быть похожей на блеклую моль!». Да уж, стоит появиться в таком виде где-нибудь в приличном обществе – и тут же пойдут сплетни либо о тяжелой болезни, либо о финансовых трудностях, либо об оккультных увлечениях… Кротко вздохнув, я позвонила в колокольчик и вызвала Магду, чтоб та приготовила для выхода платье темно-зеленого цвета с лимонной отделкой, а сама начала приводить в порядок прическу и лицо.
Воистину, «розовый» лед для умывания и пудра – лучшие изобретения человечества…
Старания мои, очевидно, увенчались успехом, потому что вместо приветствия Лайзо начал беседу с комплимента:
– Ох, леди, вы сегодня цветете! Не иначе как весна виновата?
– Возможно, – любезно улыбнулась я. – Мистер Маноле, в приюте я не собираюсь задерживаться надолго, так что вы подождете меня в автомобиле. Потом будем придерживаться расписания.
– В «Локон Акваны» вас везти, а после – домой? А успеете ли, к примерке-то, коли мастера должны к полудню прийти? – сощурившись, уточнил Лайзо, опираясь рукою на дверцу машины.
Я невольно сравнила его с водителем дяди Рэйвена. Бессловесный, мрачный старик в строгом костюме, безропотно выполняющий все указания… Нет, пожалуй, мне это все же не подходило. Пусть Лайзо порой дерзил, постоянно совал нос не в свои дела и без специальных на то указаний ни за что не надел бы водительскую униформу, предпочитая «летчицкие» свитера и легкомысленные кепи в стиле марсо… Зато он был умным и своенравным человеком, с которым приятно иногда поспорить – или сострить в ответ, зная, что он не затаит обиды.
– Мастера и платья – не ваша забота, мистер Маноле. Вы должны волноваться лишь о том, чтобы на дорогу не было потрачено слишком много времени.
– Можете на меня положиться, – он с поклоном открыл для меня дверцу. – Прошу, леди… Не расскажете случаем, что вам в приюте-то понадобилось? Я ничем пособить не могу?
– У меня разговор к отцу Марку, – улыбнулась я, давая понять, что ничего объяснять не хотела бы.
– Про пожертвования?
Я хотела было отделаться привычным «это не ваша забота», но поймала взгляд Лайзо и передумала.
– Нет. Не о пожертвованиях.
– Ага, – Лайзо отвел глаза в сторону. – Значит, ловец вы убрали… Так и знал.
– Вы что-то сказали, мистер Маноле? – я слегка повысила голос.
– Нет. Ни словечка.
– И хорошо.
В приюте монахини проводили меня к отцу Александру без лишних вопросов – вот что значит статус благотворительницы. Священник не ждал посетителей; он сидел в небольшой, но светлой комнатке на втором этаже, и разбирал какие-то бумаги, сдвинув на кончик носа тяжелые очки. Я невольно улыбнулась. Видимо, не только у графинь есть некоторые проблемы с бухгалтерией.