– Ну, зачем? – Лиам напряженно всматривался в широкое ответвление «пещеры». Не знаю, почему, но мне этот путь не нравился категорически.
– Уголь? Если мы захотим вернуться сюда, то всегда будем знать, как это сделать, – пожала я плечами как можно беспечнее. Меня почему-то начинало потряхивать.
«Святые небеса, только бы не лихорадка!»
– Ну… тогда пойдем, – тихо и неожиданно упрямо сказал Лиам. – Не могу тут быть. Если надо, я вас, леди, хоть волоком потащу, хоть бы подальше от этого клятого места.
Я рассмеялась, скрывая волнение:
– Надеюсь, тащить меня никуда не придется. Главное – найти какую-нибудь палку, чтоб я могла опереться… Да хотя бы доску отломить от этой бочки, – я похлопала ладонью по «сиденью». – Попробуем?
– Сделаем, а не попробуем, леди! – твердо, явно цитируя кого-то, ответил Лиам. Я невольно улыбнулась:
«Отец Александр, вы хорошо воспитали своих мальчишек…»
На то, чтобы выломать доску из бочки, ушло, пожалуй, не меньше часа. Если б кто-то до нас не разбил обручи, то вряд ли бы что-нибудь вообще вышло. Да и костыль из доски вышел скверный – слишком маленький. Однако это было лучше, чем совсем ничего. И так, где подпрыгивая на одной ноге, где повисая на Лиаме, я сделала попытку обследовать окрестности.
Чем дольше мы шли, тем яснее становилось, что эти «пещеры» – дело рук человеческих. То там, то здесь попадались следы настенной росписи; она была выполнена в странной технике – выдолбленные в камне бороздки, заполненные красновато-коричневой краской. Рисунки казались очень старыми. Кое-где они были почти совсем стерты или испорчены трещинами, кое-где – заросли грязью… Но один фрагмент накрепко засел в памяти – схематичный человечек, держащий руки на загривках двух тщательно прорисованных волков. А над ними – три луны.
Белая, серповидная и черная.
– Эй, леди… – прохрипел Лиам, и я спохватившись, перенесла вес с хрупкого мальчишечьего плеча на «костыль». – Ну, э-э… Вы что-то заприметили, да?
– Нет, – я качнула головой. – Ничего. Идем дальше.
Через некоторое время стало ясно, что мы заблудились, а логово Душителя так и не нашли. Мне понадобилась вся моя смелость, чтобы сказать об этом Лиаму, но он неожиданно улыбнулся:
– Ну и славно. Нипочем бы к нему не вернулся, бр-р… Даже и к дохлому. А на свет как-нибудь выберемся, да? Нас же Эллис ищет.
– Да, – выдохнула я. – Конечно, выберемся.
Лихорадочную дрожь уже с трудом удавалось сдерживать.
Мне было холодно.
Вскоре идти стало слишком тяжело. Я, пытаясь сохранять уверенный вид, предложила немного передохнуть. Лиам, кажется, заметил мое состояние, но смолчал. Он скинул с плеча какую-то тряпку и расстелил ее на камнях, затем помог мне сесть. Я пригляделась к подстилке с удивлением:
– Это ведь из нашей камеры, да, Лиам? Одеяло, верно? А когда ты его забрал?
– Когда вы к ковырялке своей привыкали и по коридору взад-вперед ходили, а потом в закуточке, это, юбки от пыли встряхивали, – буркнул Лиам, а я слегка покраснела – юбки были ни при чем. Святые небеса, я и не представляла, как много значат для человека обычные, повседневные удобства… Отдала бы сейчас, наверно, сто хайрейнов… нет, даже сто пятьдесят – за одну возможность поспать в кровати, искупаться в ванной и выпить чашку кофе. Хорошего кофе, сваренного Георгом… – Эй, леди, вы спите, что ли?
– Нет, – я упрямо выпрямилась. – Ты храбрый, Лиам. Тебе пришлось возвращаться за одеялом туда, где…
– Тс-с, – испуганно шикнул он. Глаза его блестели в тусклом свете фонаря, как у кошки. – Ну их, покойников… Не к ночи будь помянуты. И так мерещится всякое.
– Что? – с трудом переспросила я. Сознание уплывало, и колоссальные силы требовались хотя бы просто для того, чтоб не путать… не путать явь и бред.
– Ну, стуки. Шепоты, – совсем тихо ответил Лиам и подполз мне под бок. Я обняла мальчишку и прижала к себе – вдвоем и теплее, и спокойней. – Леди, а когда фонарь догорит – что будет?
Я зажмурилась.
– Будет темно, Лиам. Но ты ведь не боишься темноты, да?
Он не ответил.
В наступившей тишине мне отчетливо послышался стук… да, такой, как говорил Лиам… и… собачий лай?
Снова стук… тишина… крик?!
Свое имя, даже едва различимое из-за толщи камня, я бы распознала даже в лихорадке. Ведь его мне дала леди Милдред.
– …Виржиния!
Я встрепенулась. В крови будто в одну секунду вскипела надежда – и растворила и страх, и боль, и жар, и, увы последние силы.
– Лиам, – тихо попросила я, чувствуя, как темнеет в глазах. В памяти всплыл один из рассказов Лайзо – о том, как шахту, где он вроде бы работал, завалило. Или то завалило его друга? Не могу вспомнить… – Нас ищут, слышишь? Они нас ищут. Стук, тишина, потом крики. Мое имя… и... Лиам, они нарочно молчат после условного стука, чтоб услышать, как мы зовем их!
И тут голос у меня сел совершенно.
От волнения, не иначе.
Все прочее осталось как в тумане.
Кажется, Лиам кричал, звал, пока сам не охрип – Эллиса, отца Александра, даже Святого Кира; кажется, кто-то кричал в ответ и звал нас. Меня накрыла страшная слабость, а потом фонарь погас – или это потемнело в моих глазах? Становилось то жарко, то холодно, страшно хотелось пить, а еще – мерещилось, что волки спрыгнули с рисунка на стене и кусают мою ногу.
А потом кто-то окликнул меня по имени. Голос был знаком, но я никак не могла вспомнить его обладателя.
Но я пыталась.
– Сэр… Крысолов?
Он поднялся, прижимая меня к груди. В глаза ударил свет лампы. Я зажмурилась.
– Нет. Не Крысолов. Но я найду тебя где угодно. Обещаю.
Я улыбнулась.
«Узнала».
– Очень хорошо, мистер Маноле… А у меня потерялась шляпка, – пожаловалась я. – Где-то там…
Лиам испуганно вскрикнул, и мир растворился в этом вскрике.
Меня поглотило беспамятство – и лихорадочный жар.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 02.07.2012
Следующие три дня прошли очень скверно.
Почти сутки я провела в лихорадке. Доктор Хэмптон сказал, что всему виной нервное потрясение, слабость после отравления хлороформом и сырость подземелий. Также он сообщил, что боль в ноге была вызвана не растяжением или ушибом, а самым настоящим переломом.
– Но ведь я ходила! – слабо возмутилась я, услышав вердикт доктора. – Как бы я могла наступить на ногу, будь она сломана, скажите на милость?
Хэмптон вздохнул и сокрушенно покачал головой.
– Вас подвел безымянный палец на правой ноге, леди. Такая маленькая-маленькая косточка, не самая хрупкая, надо сказать. Но, увы, обстоятельства сложились неблагоприятным образом, и от удара произошел перелом. Людей всегда подводят маленькие-маленькие детали и неблагоприятные обстоятельства. А потому – не откажите скромному вашему слуге в нижайшей просьбе: будьте осмотрительней. Не надейтесь на удачу и…
– Доктор Хэмптон, – начала я было, угрожающе выпрямляясь на подушках. Отек на ступне все еще не спал, от всякого неловкого движения боль простреливала по костям, кажется, до самого позвоночника. – Доктор Хэмптон, позвольте мне…
– Нет, позвольте мне, – упрямо перебил меня он и снова вздохнул, снимая с носа очки в тонкой серебряной оправе. – Имею честь доложить вам, леди Виржиния, что я заботился о трех поколениях вашей семьи – о леди Милдред, затем о молодом лорде Эверсане, а теперь и о вас. И, боюсь, мои нескромные мечты простираются на то, чтобы позаботиться и о четвертом поколении. Надеюсь, что небеса даруют мне достаточно долгий жизненный путь, а вам – осторожность и предусмотрительность, дабы не оборвать раньше времени свой. Катакомбы весьма вредны для здоровья. С вашего позволения, я откланяюсь.
Оглушенная этой тихой, но прочувствованной тирадой, я не сразу нашлась с ответом и лишь спустя несколько секунд откликнулась растерянно:
– Доктор Хэмптон… вы сердитесь?
Он посмотрел на меня пристально, неотрывно – светлыми почти до прозрачности глазами; пожалуй, такой взгляд мог бы и напугать, если б я не знала доктора так хорошо.
– С вашего позволения, я не сержусь, леди Виржиния. Я всего лишь волнуюсь за вас. К слову, я запретил все и всяческие посещения по меньшей мере до завтра – у вас будет время подумать, что рассказать о случившемся тем, кто непременно захочет задать вопросы. А сегодня рекомендую притвориться спящей. Доброго вечера, леди Виржиния.
– Спасибо, – тихо ответила я.
Мне действительно надо было многое обдумать. И пауза пришлась весьма кстати.
Во-первых и в-главных, дядя Рэйвен. Вряд ли бы он удовлетворился ложью, даже самой искусной – куда мне тягаться с таким мастером интриг! А ведь дядя будет задавать вопросы. О том, как я оказалась недалеко от станции Найтсгейт в такое время, например… И почему не предупредила о своих планах его, своего жениха и – до вчерашнего дня – опекуна.
Во-вторых, Лиам. Сейчас мальчик отдыхал после всего пережитого в одной из гостевых комнат. Но что с ним делать потом? Просто вернуть в приют? Сама мысль об этом была мне отвратительна. Чувствовалось в ней что-то… предательское? Подлое? Сердце подсказывало, что делать – один предельно честный и правильный вариант, но я боялась принять окончательное решение. Слишком рискованно – и для общества, и для самого Лиама, и для меня.
В-третьих, Эллис и расследование. В сердце огнем горела необходимость знать наверняка, что обезврежены оба Душителя – не только мужчина, с которым мы разделались в подземелье, но и его безумная жена.
Весь вечер я промучилась, пытаясь составить хоть сколько-нибудь логичный план действий. Однако любые попытки обвести вокруг пальца дядю Рэйвена казались заведомо обреченными на провал. Кроме того, решение, к которому я склонялась в отношении Лиама, требовало поддержки со стороны… А значит, у маркиза появлялись дополнительные рычаги воздействия на меня. И я была не настолько глупа, чтоб надеяться на его благородство и то, что он не воспользуется ими.
В надежде отвлечься от тягостных размышлений, я попросила Магду принести мне скопившуюся почту. Запоздалые поздравления сразу отправились в коробку с маловажными бумагами, а вот очередной отчет по аренде, подготовленный мистером Спенсером, изрядно поднял настроение. Мне подумалось – насколько же легче порою с цифрами, чем с людьми! И пусть говорят, что деловые бумаги – не женская забота… но сухие цифры не лгут, не поучают и не плетут интриги; они не подвержены общественному мнению и не боятся осуждения. Чтоб совладать с ними, нужно лишь внимание и усидчивость.