Какое-то наваждение…
А потом, когда отчаяние обернулось горечью на языке, Валх шагнул мне навстречу, и одновременно обернулись люди с кладбища, и глаза их горели ярче фонарей – круглые, жёлтые, звериные. И только у одной женщины они оставались человеческими – голубыми и чистыми, хотя лицо её было черно.
Абени подняла свой фонарь над головой – и вдруг швырнула его оземь.
Валх, кажется, не заметил вспышки, но я едва не ослепла – и наконец сдвинулась с места, затем сорвалась на бег; и в памяти воскрес наконец аромат вербены, а мёртвую тишину туманной ночи заполнил негромкий голос:
– Проснись, Виржиния.
…во сне я бежала, а очнулась под одеялом с головой, недвижимая и почти задохнувшаяся. Сорочка повлажнела, подол комом сбился выше колен. О, это определённо была реальность – разочаровывающая и мучительно желанная одновременно.
В изножье моей кровати кто-то сидел; кто-то бесцеремонный, бесстыдный, способный откинуть край одеяла и прикоснуться к щиколотке – снова и снова, лаская кожу самыми кончиками пальцев.
– А ведь я даже не могу сказать сейчас, что вы позволяете себе слишком много, – сорвалось с моих губ. – Иначе даже в собственных глазах буду выглядеть неблагодарной.
Пальцы замерли.
– Мне не нужна благодарность, Виржиния, – усмехнулся несносный гипси. – Иначе даже в собственных глазах я буду выглядеть злодеем… – Я шевельнулась, и он плотнее обхватил мою щиколотку. – Нет-нет, вот только из-под одеяла не выглядывай, если хочешь пощадить свою стыдливость.
Я вспыхнула и резко поджала ногу, прячась, как улитка в раковине.
– Вы, похоже, очень спешили.
– А ты начинаешь говорить отстранённо, когда смущена, – ответил Лайзо негромко. – Я сейчас уйду, а ты засыпай и не бойся: тот колдун сегодня больше не появится. А завтра повесь новый ловец в изголовье.
Воздуха стало не хватать; мне отчаянно хотелось, чтобы Лайзо ушёл скорее – и чтобы он никуда не уходил. Щёки горели, точно перцем натёртые.
– Нам… нам надо бояться в подобном положении отнюдь не колдунов, – произнесла я, усилием воли заставляя голос звучать ровно. – Сэр Клэр Черри весьма наблюдателен.
– Пока он смотрит в другую сторону, – ответил Лайзо. Тяжесть в изножье кровати исчезла. – Доброй ночи, Виржиния.
Отворилась и затворилась дверь; ощущение чужого присутствия исчезло. Дышать стало легче, но вот на душе образовалась странная тяжесть. Нынче ночью я сбежала от двух колдунов, но какая-то слабая, недостойная леди часть меня от одного из них бежать не желала.
Более до утра меня никто не побеспокоил. Я отдохнула на удивление хорошо и сама проснулась в половине восьмого, ещё до прихода Юджинии. В комнате немного пахло вербеной – верный знак, что постыдное фиаско мне, увы, не приснилось… Как и спасение – пожалуй, даже более смущающее.
– Ой, леди Виржиния, у вас лицо красное, – робко произнесла Юджи, поглядывая в сторону. – А окно приоткрыто. Жара нет? Вы не простудились? Принести шаль тёплую, может? Или ваш любимый травяной чай, прямо сюда, перед завтраком?
«Травяным чаем» в особняке называли сбор целебных растений, который время от времени передавала Зельда. Горьковатый и слегка вяжущий, он и успокаивал, и придавал сил. Беда в том, что большую часть тех трав собирала не сама гадалка, а её сын-колдун.
Лайзо.
Щёки у меня, кажется, стали ещё краснее.
– Не стоит. А румянец… – я запнулась. – Напротив, это признак здоровья.
Но настоящее испытание для выдержки началось позже, за завтраком. Клэр был куда наблюдательнее Юджинии – и, что куда печальнее, всегда подозревал худшее.
Вдруг он заподозрит что-то?
Был, разумеется, способ немного обезопасить себя от расспросов – в некоторой степени. Дядя никогда бы не стал затрагивать щекотливые темы в присутствии своих мальчиков. Посторонние и слуги тоже сдерживали его разговорчивость. Если рядом будут Паола с Лиамом и братья Андервуд-Черри, то круг опасных вопросов резко сузится.
Рассудив таким образом, я спустилась в столовую чуть позже, когда все остальные уже заняли свои места. Однако с первого взгляда стало ясно, что Клэр пребывает в скверном настроении.
– Доброго утра вам, дорогая племянница, – произнёс он сахарным голосом. – Прискорбно видеть, что вы снова подаёте дурной пример воспитаннику… и племянникам.
Сердце у меня пропустило удар, но я постаралась не выдать волнения и улыбнулась:
– Не совсем понимаю, о чём вы говорите, дядя.
Клэр помедлил с ответом, точно издеваясь, а затем страдальчески заломил бровь:
– Пунктуальность. Вы опаздываете к завтраку, причём не впервые. Скверное воспитание. Впрочем, чего ещё ожидать от этого дома? Там, где живёт одинокая леди, вскоре начинается разложение нравов.
Приборы в руках у меня совсем не дрожали, но мысли метались, как стая потревоженных птиц.
«Разложение нравов? Что он имеет в виду? Неужели заметил вчера, как возвращался Лайзо? Или это обычное ворчание?»
– Но ведь теперь здесь живёте вы, дядя, – не сразу нашлась я с ответом. – Неужели вашего благотворного влияния недостаточно?
– Какое бессердечие, подумать только. Вы заставляете меня мучиться выбором: отступить, поддавшись на сладкую лесть, или проявить стойкость и заняться вашим воспитанием, – откликнулся Клэр, нежно улыбаясь. – Воистину женское коварство. Почему ж вы вновь не надели то прелестное розовое платье, если уж решили меня задобрить?
У меня появились сомнения: может, всё же дядя ни о чём не подозревает?..
– Что ж, я могу позволить себе не спускаться в одном и том же наряде к завтраку дважды за месяц… К слову, дядя, оба ваших домашних костюма сшиты с большим вкусом, – бросила я как бы между делом, обретая часть прежней уверенности. Уголок губ у Клэра дёрнулся при намёке на некоторую финансовую несостоятельность. – И, возвращаясь к розовому платью, не могу не полюбопытствовать: неужели оно вам понравилось? Мне показалось, что вы тогда испугались.
– За вас, дорогая племянница, исключительно за вас, – елейно отозвался Клэр. – Говорят, что иногда самые буйные обитательницы Дома призрения скорбных разумом имени святой Инессы внезапно становятся смирными и послушными. Но это, увы, знак не излечения, а окончательного помрачения рассудка. И когда вы, прежде неудержимая в своём бунте, вдруг повели себя скромно, подобающе леди, я обеспокоился.
«Похоже, действительно ни о чём не подозревает», – пронеслось у меня в голове.
– Я не столь хорошо знакома с обитателями Дома призрения для скорбных разумом…
– О, вряд ли бы вы заметили разницу со своим обычным окружением, если бы попали туда, милая племянница.
– …однако спешу уверить вас: я в полном здравии. Сердечно благодарю за беспокойство, дядя. К слову, как ваше здоровье? Говорят, ночной воздух вреден.
Последнее я сказала наобум, вспомнив слова Лайзо: «Сейчас он смотрит в другую сторону». И, кажется, случайно попала в цель.
Клэр недовольно поморщился, впервые за утро позволив себе открыто проявить истинные чувства:
– Расспросы о ночном воздухе не менее вредны, смею заметить. А у меня появилось множество неотложных дел, большую часть которых можно решить только после заката. Поблагодарите за это своего великодушного жениха.
Лиам, который всё это время наблюдал за нами и обеспокоенно ёрзал, не выдержал и наклонился через стол к Паоле, оглушительно шепча:
– Миссис Мариани, они что, ссорятся?
– О, разумеется, нет, – невозмутимо ответила гувернантка. – Они фехтуют.
– А разве фехтовать – это не шпагами тыкать?
– Слова ничуть не хуже, – пожала плечами она. – На занятиях аксонской литературой после завтрака мы, пожалуй, прочитаем один диалог между святым Киром и неразумными насмешниками. Это будет и поучительно, и занимательно.
– Обратите лучше внимание на «Спор между святым Киром и нечистым на руку торговцем», – снизошёл до совета Клэр, которого небольшая стычка и впрямь лишь взбодрила, как страстного фехтовальщика – упражнение. – Эпизод с жердиной от забора особенно хорош. Очень выразителен.
Паола задумалась:
– Соглашусь, но подойдёт ли он для юноши тринадцати лет?
Беседа свернула в безопасное русло, и я вздохнула с облегчением. Вероятно, Клэр действительно ничего не заметил, как Лайзо и обещал. Но кое-что всё же вызывало беспокойство, а именно – дядины «ночные дела». Судя по оговорке, они были связаны с «вредными привычками», на которые намекал маркиз ранее. Неужели Клэр не верил в благополучное разрешение затруднительного положения и заранее укреплял уязвимые места?
Похоже на то.
Вот только узнавать, что кроется за таинственным выражением «вредные привычки», мне отчего-то не хотелось.
Следующие три дня прошли спокойно.
Лайзо вручил мне новый ловец снов, сделанный не из шёлковых ниток, а из жил, и Валх больше не приходил в кошмарах – или, точнее сказать, с кошмарами. Пользоваться чужой помощью для защиты было немного неловко, но вместе с тем появилось и странное чувство, неведомое раньше. Ловец снов теперь казался не просто щитом, а невидимой связующей нитью между мною и Лайзо, частичкой нахального гипси, который всегда теперь незримо присутствовал в моей спальне.
И приятно, и стыдно… Неужели отныне будет так?
Запаздывали вести от леди Эрлтон о её знакомой, миссис Прюн, которая могла бы свести нас с миссис Шелли. Я безупречно вела себя, стараясь не вызывать неудовольствия ни у маркиза, который, без сомнений, наблюдал за домом и кофейней, ни у дяди Клэра. Поднималась рано, подолгу работала в кабинете до завтрака, затем отбывала в «Старое гнездо» и там оставалась до самого вечера. В разговорах тоже старалась держаться осмотрительно; даже Луи ла Рон заметил, что я меньше интересуюсь городскими слухами и происшествиями.
– О, это всё бромлинская сырая зима, – отшутилась я тогда. – Навевает тоску.
– Воистину! – горячо поддержала меня миссис Скаровски. – Она даже поэтическое вдохновение охлаждает. Лорд Гордон, говорят, творил в темнице, но, готова спорить, только потому, что из окна не видно было бромлинской слякоти! Я за ночь сочинила три новые строфы в поэму – всего лишь. Вот послушайте…