– Когда вы наконец объяснитесь с Мадлен?
Надо отдать ему должное, он сумел удержать ложку и чашку не опрокинул. Но воздух втянул всё-таки слишком резко… и в руки взял отнюдь не сахарницу.
– Не о чем говорить, – произнёс детектив беспечно. Ложечка звякнула о край чашки. – Потому что ничего особенного не произошло.
– Вы мой друг, Эллис, – укоризненно вздохнула я, глядя только на него. Перестук каблуков смягчился, потонул в звуках, наполняющих «Старое гнездо». – А Мадлен – моя подруга. Мне больно видеть разлад между вами… Я думала, что вы испытываете к ней некое чувство.
– «Некое чувство»! – вздёрнул брови Эллис. Он быстро посмотрел на меня, отвёл глаза, сделал большой глоток кофе – так, словно и хотел ответить откровенно, и в то же время опасался. – Хорошо сказано! Вот бы ещё понять, что это за чувство такое. Не понимаю, что на вас нашло сегодня, Виржиния. Вы прямо как дуэнья.
– Дуэнья или нет, а добиваться руки Мадлен вы будете у меня, – парировала я.
Ни раздражения, ни неприязни в голосе детектива не было – только неловкость, очевидное желание похоронить опасную тему. Понятное для холостого джентльмена, в общем-то… Он облизнул губы, точно слова жгли ему язык, снова глотнул кофе.
– Почему вы уверены, что я буду?
Взгляд у Эллиса потемнел. У меня по спине пробежал холодок – выложить ли карты, обратить ли всё в шутку? Осторожность и чувство такта говорили помедлить, отступить, давая время на размышление. Но то, как детектив смотрел, как он составил вопрос – словно бы в надежде на опасный ответ… Это решило дело.
– Потому что вы любите её.
Уголки губ у него дрогнули.
– Я ничего подобного не сказал.
– Нет, – согласилась я с лёгкостью. – Но вы вместо сахара положили в свой кофе ложку соли. И уже почти выпили его.
Эллис закашлялся.
А у Мэдди, оказывается, было идеальное чувство времени. Потому что именно в это мгновение она, замершая за спиной детектива, сделала последние шаги, отчётливо стукнув каблуками, и поставила на стол тарелку.
– Ваш десерт, леди Виржиния. Через четверть часа, как велено.
Мадлен улыбалась бессовестно и озорно, и рыжие локоны плясали вокруг её лица, когда она выпрямилась – ах, слишком порывисто для скромной девицы, но вполне подобающе для той, что явно хотела пуститься в пляс прямо здесь и сейчас.
Когда она вернулась на кухню, Эллис наклонился ко мне через столешницу и шепнул доверительно:
– Признайтесь, вы для неё это всё говорили? Точнее, заставили говорить меня?
На скулах у него цвели красноватые пятна, однако взгляд был ясным и удивительно светлым, точно исчез какой-то невидимый груз, который прежде давил на плечи.
– Ради вас, – честно ответила я. – Теперь у вас есть безупречное оправдание: из-за праздного любопытства одной леди вы оказались в затруднительном положении и можете отныне идти только вперёд. Туда, куда действительно хотите.
Эллис расхохотался, привлекая внимание, кажется, всей кофейни. Наверняка подчинённые маркиза сегодня же доложат ему об этом возмутительном происшествии. Возможно, будут и иные, не столь безобидные последствия… Однако сейчас мне казалось, что я поступила правильно.
Мэдди ни словом, ни взглядом не дала понять, что она догадалась о моих намерениях и о том, что признание Эллиса было не случайным. Однако атмосфера в кофейне изменилась, точно вдруг в конце января началась весна. Стало светлее, свежее и точно повеяло ароматом цветущего сада – тёмно-красные розы в капельках росы, эмильские лесные фиалки, горьковатый жасмин и ветер с моря. Я, конечно, почти сразу поняла, что дело в марсовийских духах – тех самых, в тяжёлом флаконе из тёмного стекла, которыми Мадлен соблазнилась в Никее, когда мы неспешно возвращались через материк после карнавала в городе-на-воде. Однако прежде она только любовалась переливами света в гранях стекла.
А теперь душа её просила цветов.
О цветах думала и я, когда разбирала утреннюю корреспонденцию тремя днями позже. Конверт, который утром доставили от леди Абигейл, благоухал шиповником в сиропе – сладко и немного по-деревенски, точно окна её кабинета выходили в запущенный сад за Дэлингриджем.
Стоило подумать об этом, и с губ сорвался вздох. Никогда не тяготилась сумрачными, сырыми зимами в Бромли, но, святые Небеса, как же хочется теперь солнца и тепла!
Впрочем, погрузиться в бездну тоски по летним денькам мне не позволила работа. Юджиния, которую я посылала за дополнительным письменным прибором, наконец вернулась.
– Леди Виржиния, что ещё прикажете сделать? – спросила она, с предвкушением взглянув на стопку корреспонденции и сразу скромно потупив взор. Секретарские обязанности, как ни странно, пришлись ей весьма по вкусу.
– Возьми те письма, – указала я на специальную шкатулку для «кофейной» корреспонденции. – Они уже вскрыты, я их проглядела. Это касается посещения «Старого гнезда». Распредели просителей по датам в записной книге; если в письме настаивают на каком-то определённом дне, то учитывай это, если пожеланий нет – вписывай туда, где свободно. И составь короткие ответы, как обычно, я потом подпишу.
– Будет сделано, леди Виржиния! – радостно отозвалась Юджи, присаживаясь за другой конец стола, где я отвела для неё место. – А если на конверте крест зелёными чернилами?
– О, едва не забыла. Этим отказать, но мягко, как в образце номер четыре. У тебя ведь с собой тетрадь с письмами?
– Да, миледи.
Некоторое время мы работали, ни слова не произнося; каждая была занята своим делом. Я просматривала очередной отчёт по ремонту замка – с каждым месяцем он поглощал всё больше средств, точно взрослеющий обжора-великан из сказки. Мистер Спенсер любезно отметил те пункты, по которым можно сэкономить, однако даже в таком виде результат меня не устраивал. Юджи корпела над письмами, старательно водя механическим пером по бумаге, и хмурилась всё больше.
«Что-то не так?» – хотела спросить я, однако девочка нарушила молчание первой:
– Леди Виржиния, а что делать с двенадцатым февраля?
Вопрос, признаться, сбил меня с толку.
– Полагаю, ничего особенного. А что такое случилось?
– Больше половины гостей именно этот день указывают, – вздохнула она. – Уже и вписывать некуда, если завсегдатаев посчитать. Кому-то придётся отказать.
– Очень странно, – задумалась я. – Обычно бывает наоборот: в такие хмурые дни посетителей становится совсем мало… Может быть, дело в том, что двенадцатого февраля у меня день рождения? Право, больше ничего в голову не идёт.
Выражение лица у Юджи стало радостным, затем растерянным.
– Ой… Это ведь хорошо, да, леди Виржиния? То есть день рождения – это хорошо.
– Ничего особенного, – повторила я, пожимая плечами. – В том году пришлось устроить большой званый вечер, но вовсе не потому, что таково было моё желание. Просто мне исполнялось двадцать лет, маркиз складывал с себя обязанности опекуна… Имелись и другие причины, разумеется. Но нынче я, пожалуй, воздержусь от пышных празднований. – Взгляд сам собой обратился к отчёту о ремонте, где жирным коричневым карандашом были выделены лишние, с точки зрения мистера Спенсера, пункты. – Оставлю подобные удовольствия леди Абигейл. Она, без сомнения, устроит очередное незабываемое торжество в мае.
– А вы? – робко поинтересовалась Юджиния и порозовела.
Я вспомнила лёгкий аромат духов Мэдди – и улыбнулась.
– Возможно, украшу кофейню живыми цветами. Мне этого будет достаточно, а если высшему свету покажется, что графиня Эверсан-Валтер проявляет небрежение – что ж, тем хуже высшему свету. Порой хочется сделать что-то лишь для себя, Юджи. Так я и поступлю, а воплотить в жизнь чьи-то чужие представления о том, что правильно и нужно, можно и потом. Наверное. Очень нескоро.
Девушка наклонила голову, пряча смешок, а затем отважилась спросить:
– А какие цветы у вас любимые, леди Виржиния?
Наверное, в другое время я ответила бы иначе. Но сейчас голова всё ещё слегка кружилась от воспоминаний о Никее, от духов Мэдди и её солнечной улыбки…
– Эмильские фиалки.
После этого короткого разговора вкус к цифрам у меня пропал. Я наскоро составила ответ мистеру Спенсеру и перешла к письму от леди Абигейл, предвкушая нечто интересное.
И не ошиблась.
«Вчера меня навестила леди Эрлтон, – писала она. – И у неё весьма хорошие новости! Миссис Прюн – помните, мы говорили о ней? Очень достойная женщина! – навестила миссис Шелли и договорилась о визите. Нас ожидают завтра, в четыре часа, но миссис Прюн попросила о небольшом одолжении. Не могли бы вы сперва прибыть в мой особняк, дорогая леди Виржиния, примерно к половине третьего? Миссис Прюн хотела бы рассказать что-то важное о миссис Шелли и настаивает на личной встрече…»
Сказать, что просьба миссис Прюн удивила меня – значит, сильно преуменьшить. Однако я не видела причин отказываться, и потому занялась подготовкой к визиту. Уже сейчас, перед отъездом в кофейню, следовало бы отправить маркизу Рокпорту записку с уведомлением, затем подумать о наряде. С одной стороны, платье должно быть достаточно простым, чтобы не смутить миссис Шелли разницей в положении, с другой – не слишком ярким или светлым, потому что в доме только что произошло несчастье… Но и о себе забывать не стоит – не хочу появляться в чём-то старомодном или слишком тёмном.
…Юджи тщательно выводила отказ для неблагонадёжного мистера Бенджи, молодого и весьма докучливого повесы, повторяя шёпотом: «Эмильские фиалки, эмильские фиалки…»
«О, и вот ещё, – подумала я, чувствуя, что снова улыбаюсь – невольно. – Капнет ли мне Мэдди на платок немного своих духов?»
Люди в волнительных обстоятельствах разделяются на две армии, что не выносят друг друга, подобно аксонцам в стародавней войне цветов.
Одни не могут спать, тревожатся, хмурятся, даже если грядущее событие – радостное, счастливое; каждый лишний час – мучительная отсрочка, сон к ним не идёт, голова становится тяжёлой, а мысли – неповоротливыми и мрачными. Выспавшийся человек в добром расположении духа для таких особ что колдун для невежд: верится в его существование с трудом, а если и существует он, то исключительно благодаря силам, противным Небу.