С этими словами он забрал у меня золотой ободок – и без труда надел на собственный безымянный палец. И только тогда я заметила, какие изящные у Роджера руки – точь-в-точь как у Эллиса. Из всех моих знакомых мужчин похвастаться такими мог только Эрвин Калле, но суставы у художника от работы стали широковаты, а вокруг безобразно обстриженных ногтей у него темнели пятна въевшейся краски.
– Оно по размеру и вам, – заметила я. Роджер застенчиво улыбнулся, точно получил лучший в своей жизни комплимент:
– Да, разумеется – ведь моей невесте должно подходить то же, что и мне! Иначе какой в этом смысл? И лишь теперь я понимаю, что всё началось с кольца, – вздохнул он вдруг, мрачнея. – Понимаете, у Джудит, то есть у покойной мисс Миллз, был один грех. В остальном она – как подарок Небес, то есть была как подарок, конечно… Трудолюбивая, честная, добрая, умелая, никаких родственников в Бромли. И, что самое главное, Джудит обожала мою мать – всю целиком, с привычками и чудачествами, несмотря на болезнь. Звала ласково даже… даже когда становилось трудно. – Роджер сглотнул и на мгновение отвёл взгляд, но почти сразу сумел взять себя в руки. – А мама это чувствовала – и слушалась её. Беда в том, что Джудит не могла удержаться от воровства. У нас часто пропадали мелкие вещи – сегодня платок с монограммой, через неделю – карандаш или недоделанная мамина вышивка, через месяц – вилка. Если исчезало что-то по-настоящему ценное, например, моя печать, я начинал громко жаловаться на пропажу кому-нибудь в присутствии Джудит, и вскоре вещь отыскивалась в неожиданном месте. Печать, скажем, обнаружилась на дне супницы, – разразился Роджер хриплым, похожим на кашель смехом. – Думаю, в любом другом доме Джудит пришлось бы нелегко, но мама вовсе ничего не замечала, а я не сердился. Вот другое дело, когда управляющий пытается укрыть часть дохода от мастерской и положить себе в карман, а такое случается чаще, чем мне хотелось бы. Вы не представляете, леди Виржиния, сколько соблазнов для вороватого человека в швейной мастерской!
– Довольно, мы уже поняли, – мягко прервал рассказ Эллис и обернулся ко мне: – Вам, учитывая ваши собственные непростые отношения с прислугой, думаю, не надо лишний раз объяснять, почему мисс Миллз так долго проработала в этом доме. И продолжала б дальше, если бы не трагическая случайность. Вы наверняка уже догадались, какая.
Пальцы у меня сами собою сжались на трости; раненую ладонь прострелило болью. Запах сырой земли из разбитого горшка стал вдруг необычайно резким, а февральские лиловатые сумерки за окном обожгли взгляд холодом. Давний сон – тот, с которого всё это началось – предстал перед внутренним взором, застилая действительность.
…На постели, укрытая одеялом, лежит женщина – тонкая, сухая и белая, как бумажный лист. Она умирает – умирает прямо сейчас…
«Ты за мной? Я не хотела его брать, ей-ей. Случайно вышло. Ох, кабы я могла вернуться и не взять его… Всё я виновата, всё я…»
« Не бойся, Джудит. Я ему расскажу».
Похоже, пришла пора исполнить обещание, данное во сне.
– Полагаю, мисс Миллз была очарована обручальным кольцом и взяла его ненадолго, – заговорила я с усилием, точно слова приходилось проталкивать через толщу воды. Собственно, так и было – образно говоря. Мне приходилось преодолевать саму себя. – И перед тем, как вернуть, показала его не тому человеку. И напоследок примерила его – и не смогла снять. А затем попыталась решить дело мыльной водой, но кто-то не вовремя застал её…
В горле у меня пересохло, и пришлось замолчать.
– Здесь никто не осудит вас за ум, Виржиния, – понимающе заметил Эллис в сторону. И, право, я была ему благодарна – и за заботу, и за глупые теории, потому что – видят Небеса! – теперь страшило меня отнюдь не осуждение, а то, что я должна была сказать.
А промолчать… Промолчать или отговориться глупостями стало невозможно, потому что сон об умирающей служанке всё ещё довлел надо мною, а она сама точно стояла за правым плечом и просила избавить от мучающей её тайны. И теперь, когда я поняла, что произошло, непроизнесённые слова жгли гортань.
– Её заметила мисс Грунинг, – сдалась я в конце концов. И, вспомнив рассказ Лайзо о призраке, продолжила: – Скорее всего, на кухне. Заметила и… и отрубила палец, не знаю, как. Святые Небеса, это чудовищно… Может быть, она предложила помочь с кольцом – и поддалась ярости, может, захотела наказать мисс Миллз. Думаю, лучше спросить у неё. Кольцо мисс Грунинг потом спрятала, а палец… Если всё происходило на кухне, то несложно было забросить злосчастный палец в печь. А пол притереть шалью миссис Шелли – оттуда и пятна крови. Не знаю только, почему мисс Грунинг находилась на кухне…
Находись я в так называемом подобающем обществе, и репутация моя после этих ужасных предположений была бы разрушена до основания. А сейчас пошатнулось разве что хорошее отношение Роджера ко мне – и неудивительно, я бы сама не простила таких отвратительных обвинений против моей прислуги. И только Эллис развеселился – впрочем, ему всегда приходился по вкусу хаос, когда рушились одновременно судьбы малознакомых людей и глупые правила поведения.
– Ну, кухню-то как раз проще всего объяснить. Мисс Грунинг – племянница повара, она даже вещи миссис Шелли частенько штопала под боком у любимого дядюшки. Прекрасно! – обаятельно улыбнулся детектив. – Ваша версия незначительно отличается от моей, а это, поверьте, высокая похвала, ни один «гусь» за последний год такой не удостаивался. Что же до расхождения в деталях, то мне кажется, что мисс Грунинг вполне могла не сжечь этот клятый палец, а кинуть его в суп.
Я представила – и накатила дурнота. Паола шагнула ко мне, чтобы поддержать под локоть, потому что трости явно уже не хватало. А Роджер, молчавший всё это время, наконец вспылил:
– Глупости! Эсме никогда бы ничего подобного не сделала! Палец в супе, абсурд! И она бы никогда не смогла никого убить!
Он говорил яростно и убеждённо – ни крупицы лжи, как нашёптывал мне прощальный дар Финолы. Эллис же безмятежно поддел мыском ботинка осколок горшка – белый, как старая, обглоданная временем кость.
– А я и не говорил, что мисс Грунинг кого-то убила, – произнёс детектив многозначительно – и умолк, выжидая.
– И что же ты имеешь в виду? – Щёки у Роджера раскраснелись.
– Что, что… Пока секрет. Вот побеседую с твоей драгоценной мисс Грунинг и скажу.
Терпение у меня кончилось. Я взглянула на сумерки за окном, сгустившиеся настолько, что исчез всякий намёк на цвет, и негромко попросила:
– Миссис Мариани, проводите меня к автомобилю. Доброго вечера, господа, – без улыбки обратилась я к Роджеру и Эллису. – Мистер Шелли, прощу прощения, но я устала и вынуждена вернуться домой. Буду рада навестить миссис Шелли через несколько дней… – «и наконец-то вас выслушать», – хотела сказать я, но не стала – ведь Эллис никуда не исчез, стоял рядом, настороженно наблюдая за мною. И вряд ли бы он одобрил планы Роджера – в чём бы они ни заключались. – … и продолжить нашу занимательную беседу о розах.
Роджер повёл себя как истинный джентльмен – пока он сопровождал меня к автомобилю, бессмысленный светский разговор о погоде так убаюкал нас обоих, что я почти позабыла обо всём, что сегодня произошло. И лишь на пороге вспомнила, точно обожжённая образом из воскресшего старого сна.
– Мистер Шелли, погодите, – замедлила я шаг перед ступенями. Февральский ветер ударил в лицо – сырой, пахнущий ещё даже не грязной бромлинской весной – обещанием весны. – Насчёт мисс Миллз… Не подумайте только ничего плохого… Если бы мисс Миллз перед смертью могла бы что-то вам передать, то она бы сказала, что не хотела брать его, что это вышло случайно и… – закончить оказалось труднее всего, но исказить или опустить слова погибшей служанки я бы не сумела, если бы и хотела. – И что она виновата во всём.
Это прозвучало чудовищно бестактно, безнравственно – впору сгореть со стыда, развеяться по ветру, как в кошмарном сне. Но Роджер внезапно улыбнулся, нежно и понимающе:
– Спасибо, леди Виржиния. А если бы я мог ответить Джудит, то сказал бы вот что: «Я прощаю тебя, милая. В конце концов, мы все очень тебя любили».
Никогда я не питала пристрастия к святым символам, но сейчас обвела себя знаком круга – не из страха, а из-за странного ощущения, что так правильно:
– Думаю, она вас слышит, мистер Шелли. Ведь у мёртвых есть трудности только с тем, чтобы докричаться до живых; каждый же наш шёпот они слышат ясно.
Роджер остался стоять на верхней ступени, как громом поражённый. А мы с Паолой спустились к автомобилю, опираясь друг на друга и на зябкий ветер. Больше всего я боялась, что Лайзо скажет что-нибудь по дороге домой, но, к счастью, он молчал. И лишь уже в дверях улучил момент, когда мистер Чемберс отвлёкся, а Паола замешкалась – и обнял меня на мгновение, словно собственным теплом изгоняя из меня хмурую февральскую тьму.
Впрочем, возможно, что так оно и было.
На следующий день я сказалась больной и до самого вечера не выходила из своей комнаты. Пила тёплое молоко, как ослабевший ребёнок, и бездумно листала старую книгу из отцовской библиотеки, не понимая ни слова. Водила пальцами по гравюрам, отслеживая чёрные линии на жёлтой бумаге: рыцари и драконы, демоны и единороги, благородные дамы, розы, розы, розы…
Глубокий прокол, оставшийся от шипа, зажил к следующему утру.
Четвёртого февраля моё уединение неожиданно было нарушено. В кабинет постучался мистер Чемберс и сообщил, что меня ожидают супруги Уэст.
– Я взял на себя смелость проводить их в гостиную. Несмотря на то, что вы говорили, будто вам нездоровится и вы никого не желаете принимать, – с таким достоинством заявил дворецкий, словно он был вассалом, нарушившим слово, данное королю, во имя высшего блага. – Однако супруги Уэст, согласно вашим же указаниям, занесены в список друзей семьи, которым рады в любое время. И, кроме того, они доставили некую картину…
Ленивое оцепенение мгновенно слетело с меня. Я решительно захлопнула книгу – «Сказание о деве и разбойнике», вот как она называлась! – и приказала: