Я не выдержала и взяла её за руки, заглядывая в блестящие глаза:
– Мэдди, дорогая, что случилось? Тебе не нужно пытаться меня задобрить, если что-то нужно – просто скажи. Я ведь сама не догадаюсь, милая… Что случилось? – повторила я мягко.
И случилось неожиданное.
Мадлен, такая сильная и весёлая, вдруг робко потупилась, и щёки у неё загорелись. Тем не менее, голос её, лишь недавно обретённый вновь, не дрожал, а какие чувства его наполняли… всем генералам бы такую уверенность, всем поэтам такую страсть!
– Леди Виржиния, сделайте так, чтоб мы с Эллисом остались одни и могли объясниться. Он ваш друг, он вас послушает. А от меня он бегает, хоть мешок ему на голову надевай и в подворотню волоки. Леди Виржиния, вы поможете?
Я задумалась.
Разумеется, устроить это несложно. Эллис частенько заглядывал в кофейню уже за полночь и ждал в комнате за кухней, пока в зале убирались. Что может быть проще, чем подослать к детективу Мэдди с кофейником и свежим пирогом, а затем «забыться» от усталости – и, уходя, провернуть ключ в двери? А потом, через час или около того, послать Лайзо, чтоб он исправил досадную ошибку… Вряд ли бы Эллис надолго рассердился, тем более что ему бы пошло на пользу объяснение с Мадлен.
И всё-таки меня не оставляли сомнения.
– Вам определённо стоит поговорить, – взвесила я веер в пальцах, колеблясь. – Но, Мэдди, милая, ты уверена, что стоит оставаться наедине с мужчиной? Даже если это Эллис.
На мгновение она замерла, а затем озорно встряхнула кудряшками и улыбнулась:
– Вы-то с ним вдвоём оставаться не боитесь. Хоть бы и тут, в кофейне.
– Есть разница между леди, беседующей со старым другом, и девицей, которая собирается открыть свои чувства, – возразила я с достоинством – и рассмеялась невольно: – Впрочем, что же я такое говорю! Эллис не поступит против твоей воли, а ты куда благоразумнее иных особ, обременённых длинной родословной. Хорошо. Я постараюсь сделать так, чтоб вы смогли объясниться.
Мы взялись за руки, как заговорщицы, скрепляя обещание. Более Мадлен об Эллисе не упоминала и ничем не выдавала волнения. Зато грядущий Большой Вояж вызвал у неё недюжинный энтузиазм; она говорила дольше и смелей обычного, расписывая, как станет отвозить записки маркизу и убеждать его немедленно ответить. То и дело на устах её появлялась улыбка… А я старалась не размышлять о том, что объяснение с детективом может закончиться не так, как нам бы хотелось.
Эллис – человек лёгкого нрава и многих добродетелей, однако порой он бывает совершенно бессердечным.
И жестоким – в особенности к себе.
Приготовления к Вояжу начались накануне.
Ещё вечером я кратким – и кротким – письмом уведомила дядю Рэйвена, что назавтра-де собираюсь провести день у леди Абигейл. Маркиз в свою очередь многословно поблагодарил меня за благоразумие и выразил надежду, что я не держу на него зла; и впору было бы прослезиться и в порыве благих чувств отменить грядущее тактическое наступление, если б не приписка в конце длинного послания.
«Несколько дней назад, к сожалению, Вы позволили себе вольность, дорогая невеста, – было выведено торопливым почерком маркиза в самом низу листа. – Я имею в виду Ваш внеурочный визит в шляпную мастерскую по дороге из кофейни, о коем Вы меня не уведомили. Разумеется, то, что Вы не покидали автомобиля, а заказанную шляпку забрал мистер Маноле, несколько меняет дело. Однако надеюсь, что впредь…»
До конца я не дочитала – скомкала письмо и в ярости швырнула в корзину для бумаг. Разумеется, промахнулась. Ладони саднили, как обожжённые.
Да как он смеет!
Выровняв сбитое дыхание, я позвонила в колокольчик и попросила явившуюся на зов Юджинию пригласить Лайзо:
– Пусть придёт немедленно. Нужно согласовать расписание на завтра.
Глаза у Юджи стали круглыми и испуганными, словно она услышала не рутинную просьбу, а приказ о казни. Вероятно, голос у меня был несколько холоднее обычного; я поспешила исправить положение, благосклонно улыбнувшись, но, очевидно, не преуспела. Бедная девочка сделала книксен – и мышкой выскочила в коридор, слегка пригибая голову.
– Что-то не так? – недоумённо пробормотала я и оглянулась в поисках хотя бы чего-нибудь похожего на зеркало. Футляр для печати? Наверное, не пойдёт. Крышка шкатулки – тоже… Я выдвинула ящик стола и, поворошив старые отчёты, нашарила прохладную рукоять. – О, пожалуй, сгодится.
Блестящий нож для бумаги отразил немного усталое, но вполне обыкновенное лицо. Разве что на скулах цвели пятна румянца.
– Такими глазами да на лезвие лучше не смотреть, – раздался у дверей насмешливый голос. – Жалко ножа, заржавеет.
– Это серебро, – возразила я механически и подняла взгляд. Лайзо стоял на пороге – сапоги, заправленные в них чёрные брюки, винно-красная рубашка и тёмный жилет. Не скромный водитель, а сущий пират… или колдун-гипси – кому что больше по вкусу. За его плечом, в коридоре, испуганно вытягивала шею Юджиния. – Проходите, мистер Маноле. Юджи, принеси записную книжку из спальни. Маленькую, в обложке из серой кожи.
Дойти до спальни, найти неприметную вещицу и вернуться – четверть часа, по меньшей мере. Вполне довольно для разговора.
– И серебро можно загубить, – пожал плечами Лайзо, притворяя дверь за девочкой. – Что случилось, Виржиния?
Колеблясь, я придвинула к себе веер и, не поднимая его, потянула мизинцем крайнюю пластинку. Она с натугой поддалась, открывая первый фрагмент узора – тёмно-красное птичье перо, вышитое по шёлку.
– Прочитай вот это, – решилась я наконец и указала на смятый лист, что лежал у пузатой ножки стола. – А закончишь – порви. Не желаю снова к нему прикасаться.
И бровью не поведя, Лайзо поднял злосчастное письмо и расправил его; замер ненадолго, пробегая глазами строчки, а затем снова смял – и бросил на медный поднос для корреспонденции.
– Значит, «вольность», – усмехнулся Лайзо, накрывая скомканную бумагу ладонью. – И чего ты от меня хочешь?
Губы у меня дрогнули. Действительно, чего?
– Не знаю, – ответила я погодя – и, кажется, по-настоящему начала успокаиваться. – Наверно, совета. Я знаю, что дядя Рэйвен… что маркиз Рокпорт желает мне добра. Но отчего я чувствую себя униженной? Покойный супруг леди Абигейл запрещал ей носить что-то кроме серого и коричневого; лорд Клэймор безмерно любит свою жену и доверяет ей, однако читает всю её переписку. А отец…
– Маркиз тебе не супруг и не отец, – мягко перебил меня Лайзо.
– Он человек, которого мой отец оставил мне защитником, – возразила я из чистого упрямства, хотя мысленно готова была согласиться. – Он желает добра, он старше, умнее. Однако… – я осеклась, не в силах подобрать слова.
– Однако он говорит с тобой так, как никогда не говорил бы с твоим отцом. – Глаза его были похожи на зелёные болотные огни. Я кивнула растерянно. Лайзо понимал, о, да; кому знать об унижении, как не ему, выходцу из Смоки Халоу, привыкшему к гримасам благополучных обитателей столицы – в лучшем случае снисходительным. – И всё же ты не просишь, чтобы заезжий рыцарь заступался за твою честь.
Я качнула головой:
– То, что необходимо, я скажу маркизу сама.
Пальцы, точно сами по себе, проследили длинную заполированную царапину на тёмном дереве. Забавно, если задуматься: этот стол помнил моего деда и отца, должен был достаться очередному мужчине – а перешёл ко мне.
– Виржиния, – негромко позвал Лайзо. Я послушно подняла взгляд – и вздрогнула. Его лицо было совсем близко, почти невыносимо; и когда он успел перегнуться через стол? – В день нашего знакомства ты встретила меня, стоя на лестнице – выше, гораздо выше меня во многих смыслах – но и тогда не смотрела сверху вниз. И я обещаю: когда бы мы ни разговаривали, мы будем глядеть друг другу глаза в глаза. Даже если мне и покажется, что ты ошибаешься… Впрочем, к чему обещания, – усмехнулся вдруг он. – Я никогда не смогу смотреть на тебя иначе, чем сейчас.
Он с болезненной нежностью, почти благоговейно провёл ладонью вдоль моей щеки – не прикасаясь, но обжигая теплом, и вышел из кабинета. На медном подносе колыхались от токов воздуха жирные хлопья пепла, и я не помнила, чтобы Лайзо зажигал спички.
Начался Большой Вояж в несусветную рань – около восьми утра. Сумрак за окном рождал тянущее, тревожное чувство; густые, как сливочная нуга, облака придавливали город к земле – ещё немного, и тонкие шпили согнутся под страшной тяжестью, а черепица на покатых крышах растрескается. По улицам тёк стылый серый туман, лишь слегка редеющий близ фонарей и окон. Человеческие голоса, цокот копыт, рёв моторов – все звуки сделались гулкими и далёкими, словно доносились они с другого берега Эйвона. Терпкий запах бхаратского чая и горячих «язычков» с корицей без следа канул в душном, волглом безветрии: только шагнёшь за дверь – и вот уже дышишь с усилием, как на болоте.
– Вроде бы потеплело? – пробормотала я, чувствуя слабое головокружение, и замерла на крыльце, не решаясь спуститься. Волосы напитались влагой и стали липнуть к лицу; пальто сделалось неподъёмным, точно оно было пошито из булыжников мостовой. – Или мне кажется?
– Для февраля, пожалуй, тепло! – жизнерадостно отозвалась Мэдди, ладонью разгоняя серую хмарь перед лицом – безрезультатно, разумеется. – Ещё чуть-чуть, и листья распустятся. Вот бы солнце выглянуло!
Я рассмеялась – и наконец шагнула вниз по ступеням:
– О, может быть, солнце и проглянет сквозь тучи – полюбоваться на твою улыбку. Ты сегодня в прекрасном расположении духа – я бы даже сказала, в весеннем.
– Почему бы не веселиться, когда всё хорошо? – искренне удивилась Мэдди, и сердце у меня кольнуло при мысли о том, что ей есть с чем сравнивать нынешнее своё положение. Удивительно, но самая светлая радость – у тех, кто знавал сокрушительное горе и безнадёжность. – Да и развлечение такое не каждый день бывает.
– О, надеюсь, маркиз оценит его по достоинству, – усмехнулась я, садясь в автомобиль, и обратилась к Лайзо: – Поторопитесь, мистер Маноле. Боюсь, мы немного опаздываем.