– О, и это не поможет тоже, – скривился он. – Единственный способ уберечь мальчишку от глупостей – занять его делом. К слову, способ работает в любом возрасте. Даже на стариках вроде меня.
– Святые Небеса, вы так хотите услышать несколько комплиментов? Представьте, что я их сказала, – откликнулась я. Кажется, кофе с ликёром не пошёл на пользу моему языку. – Впрочем, мысль дельная. Об уроках я позабочусь. Историю и географию я оставлю миссис Мариани, а вот математики им хватит на год вперёд.
– Этикет, литература, ботаника – я уже готов учить их чему угодно, лишь бы у них не оставалось сил воровать ключи и шарить по ящикам стола, – жёстко откликнулся Клэр и нахмурился. – Но кнута мало, нужен и пряник. Если детей не развлекать, они пойдут искать приключения – и найдут. Знали бы вы, Виржиния, в какие затруднительные ситуации попадал я сам только потому, что мне становилось скучно!
Я представила дядю Клэра моложе на двадцать лет, без умудрённости болезненным опытом и приобретённой с годами осторожности – и содрогнулась.
– Нет, увольте меня от откровений, я пока к ним не готова. Что же до развлечений… – я задумалась ненадолго, затем подхватила колокольчик и позвонила. – Юджи, будь любезна, принеси газеты… хотя бы за последние два месяца.
– За три недели хватит, – поправил меня Клэр, глядя на явившуюся девушку с удивительной для него доброжелательностью.
На газеты мы набросились, как голодные голуби – на зерно. Только обрывки полетели! Дядя не церемонился с заметками, которые считал не удовлетворяющими нашим требованиям, он комкал бумагу и швырял под кресла. Сперва я хотела осадить его, однако так и не сказала ни слова в укор: куда важнее было сейчас отвлечь Клэра от дурных мыслей, а прислуге потом можно выписать небольшое вознаграждение или сделать подарок.
Некоторые варианты мы обсуждали вслух.
– Посмотрите, дядя, как интересно! «Впервые Королевская оранжерея открывает свои двери для Любопытных и Знающих Толк в Красоте – и приглашает Вас взглянуть на умопомрачительное цветение Королевских роз и Королевских орхидей!» Мне кажется, звучит привлекательно.
– Интересно? С четверть часа – пожалуй, но что вы станете делать потом с тремя сорванцами? Поверьте, никакие цветочки не займут их внимание дольше… И у меня от сильных запахов болит голова.
– Голова? Кто из нас юная нежная дева, вы или я, дядя? А вот ещё – выставка зловещих картин из Никкона. Одна из них так ужасна, что, поговаривают, у некоего джентльмена не выдержало сердце при взгляде на неё.
– Это можно сказать почти обо всех современных картинах, дорогая племянница. Дайте-ка сюда, – и он отобрал у меня газету. – Посмотрим, посмотрим… Вот: «Бои самых свирепых собак Аксонии»… Нет, пожалуй, рановато для мальчиков, да и собак жалко. Я бы лучше полюбовался на бои поэтов и критиков – не питаю ни малейшего сочувствия ни к тем, ни к другим. Может, скачки?
– Вы ищете развлечение для себя или для детей, многоуважаемый дядюшка?
– Позвольте встречный вопрос. Что у вас в чашке, прелестная племянница, настой цикуты? Вы сегодня ядовиты, как бхаратская кобра.
– Видимо, я многому научилась у вас за последнее время… и верните мне газету! – нахмурилась я и потянула бумагу на себя. С тихим шелестом она разошлась по складке, и у каждого из нас оказалось по половине газеты. – Мы смотрим ближе к концу, а надо обратить внимание на первые страницы. Ну-ка… Вот, смотрите – целый разворот посвящён «Саду Чудес». Разве название не будоражит любопытство?
Клэр скомкал свою часть газеты и не без труда выбрался из кресла. Некоторое время мы молча изучали статью. Затем я разочарованно вздохнула:
– Цирк… Наверное, не слишком подобающее развлечение.
– Цирк, действительно, – прищурился дядя. – Удивительная фокусница из Аксонии, чжанский фехтовальщик, романский укротитель зверей, музыканты из Марсовии – неужели они по всему свету собирали труппу? Пишут, что первое представление двадцать второго марта, в день весеннего равноденствия, соизволит посетить сам герцог Хэмпшайр… что, в общем-то, ничего не доказывает, потому что герцоги порой посещают заведения, о которых в присутствии леди упоминать не принято. Однако я заинтригован, не скрою. И мальчикам наверняка понравится.
– И вам.
– И мне, – согласился он, словно и не заметив поддёвки, затем оглянулся ко мне. – День был долгий и трудный. Ступайте-ка спать, дрожащая… дражайшая племянница. А потом и я последую вашему примеру. Надо будет сказать Джулу, чтобы завтра он поставил у изголовья кувшин воды с лимоном и мятой. И со льдом… много, много льда, – пробормотал он еле слышно.
Спорить я и не подумала – дядя был совершенно прав. Обычно две ложки ликёра в кофе только добавили бы запаха и вкуса, но сегодня меня разморило, вероятно, больше не от напитка, а от переживаний. Перед сном я заглянула в комнату сначала к мальчикам Андервуд-Черри – они крепко спали, держась за руки – а затем к Лиаму. Он тут же изобразил безмятежный глубокий сон, но немного перестарался с глубоким и ровным дыханием и закашлялся.
Я сделала вид, что не заметила обмана.
– Поправляйся скорее, – прошептала я, поправляя одеяло. Юджиния выглядывала из-за двери, словно хотела оказаться на моём месте, но даже длинная её неровная тень не дотягивалась до кровати. – И не вздумай охрометь. В моём доме трость есть только у одного человека, и этот человек – я сама.
– Так она у вас для красоты, – не утерпел Лиам и приоткрыл один глаз, но потом снова зажмурился.
– Верно, – рассмеялась я. – Спи, горе-герой.
Наверное, с точки зрения воспитания мой поступок нельзя назвать правильным. Даже леди Абигейл, души не чаявшая в сыновьях, говорила, что детей надо воспитывать в строгости… Но я слишком обрадовалась тому, что Лиам хотя бы жив остался, а близнецы и вовсе отделались испугом, ведь игры с револьвером могли закончиться гораздо хуже. Тёмно-красные, влажные, остро пахнущие бинты так и стояли у меня перед глазами. Именно поэтому, возможно, сны были беспокойными и тяжёлыми.
…мне снилась кровь – целое море крови. Она катилась по карте материка до самого пролива, и часть её замарала Аксонию уродливыми пятнами. Невыносимо пахло ржавчиной, дымом – и госпиталем; я была там так давно, когда Эвани Тайлер ещё жила и дышала…
О, Эвани…
На глазах у меня навернулись слёзы.
Кровавый источник бил прямо из сердца Алмании, и карта вспучивалась, расползалась на куски, обращалась то болотом, то огромным полем, по которому ветер гнал рыхлые хлопья пепла. Мимо проползали с чудовищным грохотом конструкты из железа, пышущие огнём, и кто-то плакал – то ли женщина, то ли ребёнок.
А потом я увидела Лайзо.
Он брёл через пустырь, согнувшись и набросив на плечи рваный китель. Босые ноги путались в высохшей траве. Я хотела окликнуть его, но Лайзо вдруг ускорил шаг; я побежала – побежал и он, всё быстрее, раскинув руки так, что встречный ветер трепал тёмно-зелёные широкие рукава рубахи, а потом шагнул по воздуху… И взлетел.
Я осталась на земле, бессильно обнимая себя – высохшими, морщинистыми руками старухи.
Когда я очнулась, за окном всё ещё царил густой предрассветный сумрак.
– Некоторые сны – всего лишь сны, милая Гинни, – мягко произнесла леди Милдред.
Она сидела в изножье моей кровати, совсем как я вечером у Лиама. Её лицо было ясно различимо, против обыкновения – бессовестно молодое, светлое; глаза сияли холодным голубоватым серебром, фамильный цвет Валтеров, отличительный знак многих поколений, начиная с Вильгельма Лэндера.
– Но не этот сон, верно?
– Нет, – согласилась она с улыбкой. – Иногда можно изменить даже судьбу.
– Но не мою? – спросила я тихо.
Леди Милдред не ответила. Она склонилась и поцеловала меня в лоб, как беспокойное дитя. И тогда я проснулась по-настоящему.
Всё утро и половину дня ночной кошмар довлел надо мною. Каждый раз, когда мы с Лайзо оказывались недалеко друг от друга, перед глазами воскресал обожжённый пейзаж, хлопья пепла – и птицеподобная фигура, исчезающая далеко в небе. В кофе ощущался железистый привкус крови, и воздух горчил.
Ближе к вечеру привычка с головою погружаться в дела взяла своё. Сперва я через силу улыбалась и говорила с гостями, но затем поймала себя на мысли, что искренне интересуюсь чужими делами: переживаю о судьбе новой рукописи миссис Скаровски, выслушиваю сетования на одиночество полковника Арча, так и не оправившегося от потери сына, смеюсь над традиционной ежевечерней перепалкой сэра Хоффа и леди Клампси. А когда за общим столом зашла речь о развлечениях, я ненавязчиво поинтересовалась, слышал ли кто-нибудь о цирке под названием «Сад Чудес».
– Конечно! – тут же воскликнула миссис Скаровски. – Мы с супругом идём на представление двадцать второго марта. Чудо, что нам достались билеты!
Одна её реплика переменила моё мнение о цирке. Поэтесса, при всей её экзальтированности, за своей репутацией следила и не стала бы посещать «грубое» или «низкое» зрелище – а значит, «Сад Чудес» действительно был явлением необычайным.
– Вы говорите, «чудо»…. Неужто билеты так сложно найти?
– О, уже месяц назад их продавали втридорога мошенники и спекулянты! – энергично подтвердила она. – Хвала Небесам, мой дорогой супруг сумел заполучить два места, но только на дальних рядах… Ничего, я возьму с собой театральный бинокль! Или даже подзорную трубу – у нас есть одна, антикварная, говорят, она принадлежала пиратам.
– Звезда труппы – фокусница под псевдонимом Фея Ночи, – вклинился в беседу Луи ла Рон, взволнованно протирая очки. – Мечтаю взять у неё интервью, но, говорят, она отказывает всем газетам. Поразительная женщина!
– У неё необычный псевдоним, – заметила я осторожно, вспомнив Финолу Дилейни.
Только очередной «дочери ши» в Бромли и не хватало!
– О, Фея Ночи выделяется не только сценическим именем. Она выступает в тёмно-синем костюме, расшитом драгоценными камнями, – мечтательно закатил глаза ла Рон. – В Колони после выступления её пригласил на чашку чая сам господин президент с супругой, такое впечатление на него произвели фокусы. Фея Ночи проходила сквозь кирпичную стену, освобождалась от наручников в бассейне, куда её сбросили с пятидесятикилограммовым шаром, прикованным к ногам. Она сумела перенестись из забитого гроба в гардероб цирка всего за минуту!