Поэтесса сокрушённо покачала головой:
– Неразумная позиция: если вы не желаете взять политику в свои руки, то она сама возьмёт вас – в оборот. Поверьте, это куда хуже… Не встречала миссис О’Бёрн, но подобных ей вижу часто. Таких в любом деле – девять из десяти, они гонятся за внешними атрибутами, а в суть не проникают. Они подобны самозваным поэтам, которые считают, что главное – выбелить лицо для интригующего вида и принять позу повнушительней, а там уж можно читать любую рифмованную чушь, мол, публика проглотит.
Я не сразу нашлась, что ответить, потому отделалась пустым:
– Какая изысканная метафора! Сразу видно ваш несомненный талант.
Миссис Скаровски поймала мой взгляд и грустно улыбнулась.
– Вижу, я вас не убедила. Но знаю, кто может справиться с этим лучше. Вы позволите мне привести сюда мою давнюю подругу? Скажем, через неделю или две?
Я тут же уверила расстроенную поэтессу, что полностью доверяю её рекомендациям и буду счастлива видеть в «Старом гнезде» любых её друзей, хоть бы и всех одновременно. Луи ла Рон, который всё ещё чувствовал себя несколько виноватым и пристыженным из-за вспышки азарта, принялся утешать нас обеих по-своему – поругивая «Общество благодетельных леди», ставшее чуть ранее камнем преткновения. И поведал, надо сказать, немало любопытного – как ни крути, а журналисты у нас, в Бромли, осведомлены порою даже лучше «ос».
Пресловутое общество было основано всего два с половиной года назад, но уже успело изрядно прославиться в определённых кругах. Состояли в нём по большей части особы знатного происхождения или хотя бы богатые. Они ратовали за благо всех женщин Аксонии, но методы и цели выбирали престранные. К примеру, требовали, чтоб профессора Кэролайн Смит из Бромлинского университета называли не иначе как «профессориной», или, к примеру, протестовали против традиционных чёрных шапочек и мантий в колледже, якобы подобающих только мужчинам, а женскую красоту уродующих. Были замечены «благодетельные леди» и в воистину безобразных инцидентах, к примеру, герцога Хэмпшайра одна из них облила кислым молоком, когда он воспрепятствовал порыву своей дочери, леди Фэйт, присоединиться к упомянутому обществу. Тем не менее, порою у них были и по-настоящему полезные начинания. Так «Общество благодетельных леди» основало фонд помощи для швей, пострадавших на фабрике и оставшихся без средств к существованию. Им оплачивали лечение и отыскивали новую работу – разумеется, по возможности.
«Сад Чудес» эти неугомонные леди невзлюбили сразу. Знаменитый цирк в их виденье представал гнездом разврата, где «женщины и дети выступают на одной арене с дикими зверями». Что ж, кое в чём я была согласна: ни дрессированным львам, ни учёным обезьянкам не давали выбора, участвовать в представлении или нет, да и методы укротители зачастую использовали весьма жестокие … Но человек – существо разумное, он сам может решить, идти в циркачи ему или нет. И женщины тут ничем не глупее мужчин, право.
– Лайзо, как ты считаешь, может ли женщина быть циркачкой? – спросила я, забывшись, по дороге домой.
Он рассмеялся:
– Не всякая, пожалуй, но и не любому мужчине это по плечу. Но я знаю одну благородную леди, – взгляд его стал хитрым, как у лисы, – из которой вышла бы славная укротительница свободолюбивых гипси.
– О.
– И что же значит это «о», Виржиния?
– Решаю, оскорбиться ли мне или благосклонно принять двусмысленный комплимент, – улыбнулась я в сторону. – И ещё мне кажется, что свободный нрав вовсе не следует укрощать.
– Вот потому я и говорю – славная, – невозмутимо ответил он, и мы наконец подъехали к дому.
Недостойно леди было бы весь вечер думать о сомнительных похвалах Лайзо и о том, какими горячими были его пальцы, когда он помогал мне выйти из автомобиля… и как непозволительно долго задержалась его рука в моей. Потому я отвлекалась, как умела. Сперва провела урок математики для мальчиков – Лиам держался с достоинством, хотя в десять часов уже почти ничего не понимал, а братья Андервуд-Черри и вовсе клевали носами; затем нарушила уединение сэра Клэра Черри в библиотеке, дабы в подробностях пересказать ему последние новости о цирке.
– Выбросьте дурные предзнаменования из головы, милая племянница, – поморщился дядюшка, которого я, похоже, оторвала от исследования полки, отведённой под приключения детектива Моланда Хупера. – Если шумиху собираются устроить курицы из «Общества благодетельных леди», то дело ограничится брызгами ваксы на сюртуке какого-нибудь облечённого властью грубияна, вот увидите.
– А если нет? – вопросила я, самой себе надломленными интонациями напоминая миссис Скаровски.
В глазах у Клэра промелькнуло раздражение. Он покосился на ровный ряд томов, каждый из которых был некогда лично преподнесён в дар моему отцу автором, сэром Артуром Игнасиусом Монро, и подписан его рукой.
Я выжидающе наблюдала.
– Если вас так это беспокоит, возьмите с собой на представление револьвер, мне ли вас учить? – брюзгливо посоветовал дядя; презрев этикет, он перестал делать вид, что интересуется беседой, и выхватил с полки одну из книг. – А теперь ступайте. Можете почитать детям сказки, если уж сплетни лишили вас покойного сна.
– Я бы с удовольствием, но дети уже спят, – улыбнулась я, поднимаясь из кресла. – Доброй ночи, дорогой дядя. К слову, пришло вдруг в голову… Надеюсь, вы своим мальчикам не детективы зачитывали вместо поучительных новелл?
Клэр обернулся на меня – и елейно протянул:
– К вашему сведению, очаровательная и безголовая моя племянница, нет ничего поучительней детективов. В отличие от сказок, в конце преступник там каждый раз повержен.
«Увы, в жизни так происходит отнюдь не всегда», – подумала я, но озвучивать мысли не стала. В конце концов, дядя знал это лучше, чем кто бы то ни было. Так или иначе, но размышлениям о «Саде Чудес» я посвятила слишком много времени, и неудивительно, что после полуночи ко мне пришли отнюдь не простые сны.
…Комната заключена в кокон из паутины – тонкой, серебристой, гладкой, источающей запах вербены. Выглядит устрашающе, но я смеюсь, ибо знаю: то не преграда для меня, взмах руки – и останутся лишь беспомощно повисшие нити.
– Лайзо, Лайзо, – шепчу. – Неужели ты не видишь, что здесь я сильнее тебя – хотя бы здесь.
Провожу пальцами вдоль стены – и паутина опадает.
Но это не последняя ловушка на моём пути. Стены комнаты раскрываются на четыре стороны, точно лепестки отцветающего тюльпана, потолок исчезает в звёздном небе, и мерцающие огоньки в вышине шепчут: лети, куда пожелаешь Гинни. Но как бы не так: я вижу костяные колокольчики, развешанные там и здесь, точно знаю, что мне надо пройти и не потревожить их.
Сухая, немая кость – колдовство мертвеца.
Я оборачиваюсь лунным лучом, ветром от крыльев ночного мотылька, прячусь в аромате вербены – и проскальзываю мимо, к свободе.
– Сон мой, сон, – мурлычу под нос, распахнув руки, словно крылья. – Подскажи, расскажи, что ждёт за поворотом?
Я думаю о цирке, об Эллисе, о дяде Клэре, о мрачных слухах, о пари, что заключили мои друзья; под ногами вьётся узкая дорожка, и с каждым шагом она всё больше похожа на канат, и вскоре босые ноги уже ощущают переплетение жёстких волокон. Внизу – арена, артисты в ярких смешных костюмах, огни и брызги. Кто-то смеётся взахлёб, и постепенно хохот переходит в стоны, а затем – в крик и рёв.
С края арены течёт алая волна, захлёстывая и людей в цветных трико, и невидимых зрителей в первых рядах. С балконов доносятся испуганные вздохи, любопытно блестят лорнеты и бинокли… Во тьме за пределами освещённого круга вспыхивают злые глаза – неужто человечьи?
Складываю пальцы, имитируя револьвер.
– Бам, – говорю, – бам, бам!
Комок мрака выкатывается на арену – чья-то ещё неслучившаяся смерть. Мне становится холодно и очень, очень страшно; я отчаянно желаю, чтоб цирк исчез, и бегу прочь – по канату, раскинув руки, по дорожке, к своей спальне…
– Тс-с, – сильные тёмные пальцы перехватывают меня за запястье. – Гляди под ноги.
Под пятой – крысиный череп. Едва не наступила!
– Спасибо, – шепчу, оборачиваясь, и уже знаю, кого увижу. – Но зачем?..
Это Абени – изящная, как ониксовая статуэтка, в голубом платье и в шляпке, украшенной искусственными цветами. Непослушные пружинки волос топорщатся из-под полей, губы смеются, глаза печальны – не живой человек, а будто бы головоломка, распадающаяся на фрагменты, целиком её не увидеть, взгляд соскальзывает.
Абени наклоняется к моему уху и шепчет:
– Хочешь ответов? Найди меня в настоящем городе, не во сне. Здесь повсюду ловушки… берегись костей.
Она кружится на месте, обняв себя, затем срывает гроздь восковых цветов со своей шляпки – лилия, асфодель, нераспустившаяся роза в капельках искусственной росы – и отдаёт мне.
Я просыпаюсь.
Когда я очнулась, на подушке лежал ловец снов с порванными нитями – пятый за последние три недели. А рядом с ним – восковые цветы, крепко связанные голубой тесьмой.
Подарок Абени; знак, указующий на то, как отыскать её в Бромли.
Точно сомнамбула, я поднялась и подошла к окну, отдёрнула занавесь и поднесла букетик к свету. Сейчас ничего мистического в нём не было, изящная поделка из воска и ткани – и одновременно печальный символ. Нераспустившаяся и увядшая роза – прекрасная дева, которой не суждено повзрослеть; лилия – потусторонний трагический знак, асфодель – цветок из долины мёртвых. Что хотела сказать Абени, передавая мне это? Предупреждала ли меня о грозящей опасности… или она говорила о себе?
В одиночку ни за что не догадаться.
Весь день я нет-нет, да и возвращалась мыслями к восковым цветам и к пророческому сну. На представлении определённо произойдёт нечто ужасное, чутьё в очередной раз не подвело Луи ла Рона, хотя пока он этого не знает. Может, отказаться от посещения цирка? Но дядя Клэр не поймёт, да и мальчики только и твердят о том, чтобы поскорей посмотреть на «Сад Чудес». Значит, переменить планы не получится, остаётся только надеяться, что сон сбудется до