К нам бежали двое, седой альрав и, кажется, аксонец, ещё совсем мальчишка, но долговязый и широкоплечий. Пока они примерялись к решётке, мы с Мадлен пробрались через ряды, чтобы помочь леди в розовом платье. Похоже, при падении она ударилась головой и сейчас была совсем плоха – не понимала, где находится, и плакала всё время. У меня сердце сжималось.
«Какая катастрофа, какая катастрофа», – вертелось в голове постоянно; было нечто ужасное, чудовищное в том, что произошло.
Мэдди предложила пострадавшей своё плечо для опоры, я же осторожно взяла девицу под руку. Мы передвигались медленно, крошечными шажочками. Мужчины успели оттащить решётку с тушей животного в сторону; доктор Брэдфорд, склонился над Хэмпшайром, закатывая рукава:
– Боюсь, здесь новости дурные… – и вдруг осёкся, делая рукой знак замолчать.
Замерли Салих и Арчи, которых больше, чем пострадавшие, вероятно, интересовала судьба медведя. Сбилась с шага и Мадлен, и нам пришлось остановиться. И в наступившей тишине отчётливо прозвучал хриплый, булькающий голос герцога:
– Проклятие… возмездие… Он дотянулся, клянусь, я видел его, кха-кха, – и Хэмпшайр закашлялся натужно, слабея, кажется, с каждым звуком. – Конец Аксонии, будь проклято оно всё…
Он попытался встать, но доктор Брэдфорд ему не позволил. Леди, которую мы вели, разглядела пристреленного зверя – и начала обмякать; Мэдди залопотала, точно над младенцем, заставляя её отвернуться, и, как ни странно, это помогло. У выхода из зала нам навстречу бросилась причитающая женщина, следом за которой спешил, заламывая руки, её супруг – родители несчастной девицы в розовом. Они так рассыпались в благодарностях, что стало неловко: ведь мы всего лишь увели её подальше от арены, а по-настоящему спасла всех циркачка с ружьём, Фея Ночи. Я повторила это дважды, причём умышленно – наверняка после трагедии разойдутся сплетни, так пусть хоть часть их будет правдивой.
Всё это заняло около четверти часа. Тем не менее, обстановка в зале разительно изменилась: наконец появился тот самый Барнелл, как выяснилось – цирковой медик, а с ним роскошно одетый чжанец неопределённого возраста и женщина необычайно мощного сложения с двумя огромными веерами, притороченными к поясу. Двое из пяти жертв, придавленных рухнувшей решёткой, уже пришли в себя – мужчины, военные, судя по выправке; доктор Брэдфорд хлопотал над герцогиней Хэмпшайр. Ещё одна женщина в тёмно-синем наряде сидела на бортике арены и плакала, уткнувшись в собственные ладони.
– Поглазеть вернулись? – неласково встретила нас Фея Ночи. – Или вы записались в сёстры милосердия?
– Не обязательно быть сестрой милосердия, чтобы всего лишь помочь кому-то выбраться отсюда, – откликнулась я и тут разглядела наконец особу у бортика, узнав в ней одну из посетительниц «Старого Гнезда»: – Леди Чиртон!
Услышав знакомый голос, она подняла голову:
– Ах, леди Виржиния! Какое горе, какое горе… Где же мой супруг?
– Если лорда Чиртона здесь нет, то наверняка он уже снаружи, – поспешила я уверить её и протянула руку, помогая встать. – Пойдёмте со мною, вот так.
Она оступилась и едва не повалилась на нас с Мадлен. Циркачка грубовато хохотнула, и мне стоило немалых усилий удержать в узде фамильный валтеровский нрав.
– Побойтесь Небес, – сказала я только. – Как можно было допустить, чтоб вырвался такой опасный зверь? Вся эта кровь – в том числе на ваших руках, мисс Фея, и одного выстрела не хватит, чтоб исправить содеянное.
Она дёрнулась было, но чжанец перехватил её за руку и качнул головой.
– Дороти должна спокойная, думать такая женщина нас спасать будет, – произнёс он с отчётливым, но довольно приятным акцентом и умиротворяюще погладил Фею Ночи по ладони, улыбаясь. А затем обратился ко мне: – Простить Дороти, хорошо? Она волнительная совсем, очень плохо.
– Да прям уж, – неожиданно смутилась она. – Спасибо тебе, Ченг, ты поди помоги ребятам, а? Прошу прощения, э-э, леди Виржиния? – с трудом припомнила она моё имя, упомянутое леди Чиртон. – Я погорячилась, но и вы не правы. У нас тут у каждого своё дело. Со зверями только Бобо дело и имел, а я только и смогла, что дуплетом нашей девочке в башку пальнуть. Хотя… – задумалась циркачка. – А Бобо-то где, кстати?
– Я не видал, – ответил альрав, Салих, кажется.
Фея Ночи выругалась под нос, как сварливая лавочница, и побежала к кулисам. У нас тоже было дело – вывести на свет несчастную леди Чиртон, которая, вероятно, зареклась отныне посещать увеселительные зрелища.
Сейчас, впрочем, мне такой выбор виделся чрезвычайно разумным.
Когда случается беда, то сперва никого не дозовёшься, а затем людей вокруг становится даже слишком много. Я хорошо это запомнила по случаю с безумным парикмахером, Халински: служаки из Городского управления спокойствия вместе с Эллисом денно и нощно приглядывали за мной, но так и не уберегли. Самое страшное пришлось пережить в одиночку, а уж потом, когда больше всего хотелось скрыться от других людей, было не вздохнуть без жадных взглядов зевак и сочувственного внимания «гусей». С каким трудом дались тогда эти несколько шагов до электромобиля – босиком, по сырой и холодной мостовой!..
Так и здесь.
«Гуси» долго не показывались, словно ожидали подмоги – или приказа свыше, а потом их вдруг стало много, едва ли не больше, чем оглушённых потрясением зрителей. Прибыл даже Хоупсон, глава Управления; его машину я узнала сразу, ибо именно на ней меня отвозили после развязки истории с парикмахером. Зачем-то явились пожарные, слетелись журналисты на запах крови – и откуда только прознали! «Благодетельные леди» разбредающейся шеренгой маршировали по краю площади, размахивая плакатами, но на них никто внимания не обращал.
– Полагаю, доктора Брэдфорда ждать не стоит, – произнесла я, когда чета Чиртонов наконец воссоединилась и отбыла.
– Затопчут, – мрачно согласилась Мэдди, окидывая взглядом толпу. И вздохнула: – Бедные мальчики. Вот и развеялись…
«Может, хоть на время теперь притихнут», – подумала я и ощутила укол совести. Не только потому, что мысль была гадкой – Небеса с нею, что только не проскакивает в голове, главное ходу этому не давать; но и оттого, что проявилась некая тяжесть, разлитая в воздухе, словно говорившая: «Ещё не конец, нет, не конец, не видать вам ни тишины, ни мира».
Автомобиль по-прежнему стоял у скульптуры Неизвестного – к лучшему, полагаю, у входа в амфитеатр было сейчас не протолкнуться. Памятуя, в каком состоянии находились Кеннет с Чарльзом, когда покидали зал, я готовилась издали услышать плач. Но, святая Роберта Милостивая, они смеялись! И, кроме того, совершенно ясно прозвучал требовательный возглас Лиама:
– Ещё!
Мы с Мэдди переглянулись – и ускорили шаг.
Первым я заметила Клэра: он восседал на бортике, окружавшем мраморную композицию, и сосредоточенно грыз медовый леденец на палочке – такими торговали по всей площади до начала представления. Чуть поодаль Лиам вскидывал на плечо палку, вероятно, изображавшую ружьё, братья Андервуд-Черри на счёт три громко хлопали в ладоши – и Лайзо, который шёл на них, сгорбившись и рыча, подпрыгивал и падал на землю самым потешным образом, умудряясь в воздухе стукнуть каблуками.
– Неподобающее развлечение, совершенно неподобающее, – кисло вздохнул дядя и с хрустом раскусил леденец. – У этого вашего поддельного баронета Сайера нет никакого вкуса. У моих мальчиков, что прискорбно, тоже.
– Вы полагаете, это плохо?
– Сейчас – просто замечательно!
Я тихо рассмеялась, отвернувшись к плечу; Клэр убил меня взглядом дважды, но вслух ничего не сказал. Лайзо же, как ни в чём не бывало, поднялся, отряхнул штанины и приглашающе распахнул дверцу автомобиля.
– Поезжайте, дорогая племянница, – великодушно разрешил Клэр. И палочкой от леденца указал на улицу: – Кэбов хватает, пусть и дерут возницы втридорога, так что я с мальчиками направлюсь следом.
Так мы и поступили.
– Что за представление вы устроили, мистер Маноле? – полушутя-полувсерьёз попеняла ему я, когда «Железная Минни» тронулась с места.
Я думала, что он отшутится, но он ответил серьёзно:
– Иногда важно страх быстро обратить в смех. Когда мы жили… – он сбился на полуслове. – Гхм, когда мы поодаль от Бромли жили, люди раз пришли табор громить, многих в мясо избили. Может, за дело, может, и нет, но было это ночью, зимой, огонь до небес вспыхнул. Две лошади заживо сгорели, а вы представляете, как они перед смертью кричат? Я вот помню. А матушка нас всех обняла и говорит: «Сыны, дочки, давайте-ка сыграем?» – будто напали на нас не взаправду. Вот так, в игре, мы и бежали через лес, не успев тулуп на плечи накинуть, до соседней деревни. Мне тогда лет пять было, я потом долго болел… Ну да ладно, – улыбнулся он вдруг широко, точно хотел улыбкой стереть неприятное воспоминание. – Я к тому веду, что скверно всё это было, но когда мы бежали – то смеялись, и страх ушёл.
Мне хотелось сказать: «Сочувствую». Но Лайзо выглядел так, словно в жалости не нуждался, и потому я произнесла только:
– Хорошо, что всё позади.
– У меня-то? Да, – кивнул он и нахмурился. – А вот в цирке этом… Дурным от него веет. Не от людей, – добавил Лайзо, поразмыслив секунду. – Фокусница – прямая, как рельса, и строгая, такие вокруг себя гнили не терпят. Да и с Ченгом я б перекинулся словечком, мы с ним как будто из одной породы, разве что он мне по возрасту в отцы годится.
– А перекиньтесь – при случае, – попросила я неожиданно для самой себя, скосив взгляд на Мадлен. Она скучающе глядела в окно; кажется, происшествие в амфитеатре Эшли задело её куда меньше, чем то, что некий необязательный детектив не увидел её чудесного нового платья. – Эллис вам потом спасибо скажет.
Мадлен вздрогнула, и щёки у неё залились красным.
– Эллис? Да кто же его подпустит к целому герцогу? – с непередаваемой иронией, больше свойственной Клэру Черри, отозвался Лайзо.
Я улыбнулась в сторону.
– О, поверьте, допустят. Могу вам пообещать.