– О, сказать могут, не сомневаюсь. Но не всем я поверю, как вам. Спасибо, леди Виржиния, – кивнул он чопорно и остановился. Я же машинально сделала шаг дальше, под дождь и липкий влажный снег. – Доброго дня. Надеюсь в ближайшее время снова иметь удовольствие видеть вас.
Мы распрощались. Я села в автомобиль; Лайзо бросил на меня взгляд, словно хотел спросить о чём-то, но промолчал. Некоторое время царила тишина, и когда она стала тягостной, я заговорила сама.
– Тебя что-то беспокоит? Мы всего лишь говорили об Эллисе; мне хотелось, чтоб происшествие в цирке расследовал именно он, и маркиз счёл это уместным.
Видят Небеса, оправдываться я не хотела, но прозвучали мои слова именно так. Лайзо, надо отдать ему должное, тут же перестал хмуриться, и выражение лица у него стало беспечным.
– Вот Эллис-то обрадуется… А я сам себя растревожил, сам и расстроился – подумал, что вы с маркизом слишком хорошо смотритесь рядом.
«Как равные».
Он этого не сказал, но я отнюдь не была глупа, к сожалению. И ещё мне вспомнился сон, тот самый, где Лайзо в одиночестве уходил в серую даль, по выжженному полю.
– Ты можешь взлететь даже выше, – произнесла я, не позволяя себе даже тени сомнения.
Да и не было сомнений… Я боялась только одного: что там, в высоте, мы разойдёмся в разные стороны. И голос у меня, наверное, дрогнул, потому что Лайзо вдруг полуобернулся ко мне, не упуская из вида дорогу:
– И тебе теперь настроение испортил, да?
– Это всё погода, – возразила я мягко. – Она совершенно невыносима.
Словно подтверждая мои слова, в боковое стекло плеснуло грязью от проезжающего мимо старомодного экипажа. А Лайзо вдруг повеселел:
– Ну, хоть эту беду поправить нетрудно, – пробормотал он себе под нос.
И не знаю, совпадение то было или нет, но пока мы добрались до модистки, дождь сыпать перестал, а в тучах появился просвет – ярко-голубой колодец. И я осознала ясно: весна неизбежна, что бы ни происходило.
Леди Вайтберри опаздывала; видят Небеса, я сама задержалась в пути, но она явилась ещё позже. Мы с модисткой успели познакомиться и обсудить ткани и фасоны, о которых якобы через месяц-другой должен был заговорить весь высший свет. Эта немолодая, полноватая, но живая и совершенно очаровательная особа, миссис Эттвуд, почти убедила меня помимо перчаток заказать две шляпки, одну классическую, с неширокими полями, а другую в виде перевёрнутой пиалы из фетра, украшенной свёрнутыми полосами ткани, что делало её похожей на экзотическую чалму.
– О, дорогая! – с улыбкой обратилась я к Эмбер, когда мы поприветствовали друг друга, и показала ей набросок: – Как вы полагаете, мне подойдёт?
Этикет требовал комплимента или шутки; но тем истинные друзья и отличаются от мнимых, что не всегда поддаются на его шантаж.
– С позволения миссис Эттвуд, которая, без сомнений, превзошла даже марсовийских художников от моды, я украду этот шедевр – для себя, – очаровательно улыбнулась Эмбер. Покрой её одежды скрывал изменения в фигуре; если б не смягчился взгляд и не пропал интерес к новым поклонникам, невозможно было б и заподозрить, что семейство Вайтберри станет вскоре немного больше. – Эксцентрические модели подходят мне, а вам – строгие и воинственные, рюши же и воланы вас катастрофически испортят… Что вовсе не удивительно: земли и титул Валтеры завоевали мечом и доблестью задолго до того, как над аксонским престолом расцвела яблоня… Впрочем, и мои пращуры цветов не любили.
Я рассмеялась, по достоинству оценив шутку: леди Вайтберри в девичестве была Мэйнард, а Мэйнарды длиной своей родословной вполне могли поспорить с династией Стеффордов, чьим символом была яблоневая ветвь по весне. Конечно, к числу благородных семейств Аксонии они примкнули много позже Валтеров, ибо Вильгельм Лэндер возвысился ещё при Этелингах-северянах, но при схожих обстоятельствах: тогда наступило смутное время борьбы за престол, и только что коронованный монарх нуждался в верных союзниках… Словом, титул Мэйнардам достался ценой крови, а не был выслужен при дворе или куплен.
– К слову, о цветах, – произнесла я, решив, что момент подходящий. – Говорят, что из всякого правила есть исключение, и вот подтверждение тому. Вы ведь знаете, что излишества и украшательство мне не по вкусу, однако недавно моё сердце дрогнуло, – и я достала из ридикюля букетик из шёлка и воска. – Меня уверили, что сделано это в Бромли. Но вот где именно?
Эмбер, увы, хотя и восхитилась изяществом работы, но помочь мне ничем не могла. Миссис Эттвуд тоже поначалу с сожалением качнула головой, но затем попросила помощника принести увеличительное стекло и, подойдя к окну, долго разглядывала в дневном свете лепестки искусственной фиалки.
– Вы узнаёте мастера? – спросила я взволнованно; сердце отчего-то заколотилось. Неужели в предвкушении встречи с Абени?
– Боюсь, что… – начала было модистка и осеклась, поджав полные губы. – А с другой стороны, почему бы и нет. Видите ли, леди Виржиния, по молодости мне довелось учиться у нескольких мастеров. И я припоминаю одного человека, который изготовлял такие же цветы. Прожилки в листьях из ниток, и эти бледные оттенки… Он и тогда уже был немолод… – Она снова замолчала, словно колеблясь. – Не сочтите за оскорбление, я говорю это без всякого умысла, но вас, вероятно, разыграли: тот человек шляпками никогда не занимался. Он был похоронных дел мастер. Звали его мистер Монк, Горацио Монк. Мастерская его находилась где-то в переулках недалеко от площади Примроуз… Больше, боюсь, я вам ничего и не скажу – я у него училась больше двадцати лет назад и не сказать, чтоб долго: мои пальцы для воска не созданы.
– Что ж, возможно, учились не только вы? – ответила я с деланной легкомысленностью, хотя от рассказа миссис Эттвуд меня пробрало могильным холодом. – В любом случае, я очень вам благодарна.
Одну шляпку я у неё всё-таки заказала, чувствуя себя отчасти виноватой – перчаток показалось мне мало, чтоб загладить впечатление от неприятного разговора. Милая Эмбер, к счастью, на неловкость не обратила ровным счётом никакого внимания, сочтя это забавным совпадением.
– Ах, леди Виржиния! – рассмеялась она уже на улице, когда мы прощались. – Бросьте думать о мрачных глупостях. Наверняка цветы только похожи. Ну неужели можно в точности узнать, взглянув на какой-то жалкий крошечный букетик, руку мастера, у которого и учиться-то довелось всего несколько месяцев?
– Несколько месяцев двадцать лет назад, – согласилась я со вздохом. – Пожалуй, вы правы.
Я не стала говорить подруге, что среди тысячи писем различила бы почерк своей первой и единственной классной дамы в пансионе святой Генриетты Милостивой. Некоторые детали память хранит с удивительным упорством – Небесам ведомо, почему… Да и других подсказок, так или иначе, у меня не было: больше никто не смог приоткрыть завесу тайны над миниатюрным букетиком мёртвых цветов.
Я попросила Лайзо разузнать что-нибудь о Горацио Монке и на том успокоилась. Долгий день ещё не окончился – меня ждали дела кофейни.
Подъехали мы с чёрного хода. Ещё издали показалось, что от «Старого гнезда» исходит странное ощущение взбудораженности, азарта, словно от трибун ипподрома в разгар скачек. Недобрые предчувствия укрепились, когда в коридоре, не успела я даже избавиться от пальто, навстречу мне выпрыгнул мистер Мирей с пылающим взглядом:
– Какой дивный вечер! – воскликнул он, прибавив нечто непереводимое по-марсовийски, и попытался поцеловать мне руку. Не иначе, от избытка чувств. – Какая буря, какая красота!
Я прислушалась к голосам из общего зала, мысленно взглянула на календарь…
– О, Небеса! – вырвалось у меня. – Мистер ла Рон и миссис Скаровски!
– Уи! – восторженно то ли выдохнул, то ли подвыл Мирей и, выпустив наконец мои руки, крутанулся на каблуках. – Как же весело! Я обожаю людей, леди Виржиния! – горячо признался он, снова разворачиваясь ко мне. – Они меня… как говорят… Вдохновляют? О, да! – и, не дожидаясь ответа, шмыгнул на кухню.
Некоторое время спустя оттуда донеслось негромкое пение.
«Бедный Георг», – подумала я, не ощущая, правда, ни капли раскаяния. И, улыбнувшись, поспешила к месту, где события развивались воистину стремительно.
– …Да как вы смеете такое говорить! Да отсохнет ваш поганый язык, вы, скудоумный, женопротивный, изворотливый брехун!
– Жено… кто? Вы, премерзкая, твердолобая, злобная…
Перехватив поудобнее трость, я буквально влетела в зал. Как раз вовремя: ещё немного, и они бы, кажется, друг в друга вцепились, хотя Луи ла Рона удерживали с двух сторон полковник Арч и ошалевший от собственной смелости Эрвин Калле, а поэтессу – леди Плимстоун, но сил последней, увы, вряд ли бы хватило надолго. Наконечник трости впечатывался в пол с таким грохотом, что звук перекрывал даже шум свары. Первым умолк журналист; миссис Скаровски продержалась дольше, но, скосив на меня взгляд, отчего-то сбилась с мысли и села, вслепую нащупав за собою стул.
– Добрый вечер, джентльмены, леди, – улыбнулась я и остановилась в шаге от них, механически перекладывая трость из одной руки в другую. Ла Рон втянул голову в плечи. – Право же, шумно сегодня. «Старое гнездо» уже становилось трибуной для прений, но боксёрским рингом – никогда. А посему… – краем глаза я уловила движение – Мэдди с подносом. – Мисс Рич, прошу, кофе со льдом для миссис Скаровски и мистера ла Рона. И побольше льда.
– А мне – тот новый кофе с вишнёвой настойкой, шоколадом и взбитыми сливками, – подал голос художник, жеманно утирая лоб платком. – Только без взбитых сливок, шоколада и кофе.
– И «Вишнёвое чудо» по особому заказу для мистера Калле…
– Просто Эрвина, умоляю вас…
– …для просто Эрвина. – Все взгляды были направлены мне под ноги, и я тоже посмотрела вниз. Одна из паркетных дощечек была расколота. – Ах, какая досада, сегодня же прикажу её заменить. А пока, – я прошла к общему столу и села аккурат так, чтобы оказаться между поэтессой и журналистом, – прошу объяснить мне, что произошло.