– Может, он выпил чашку горячего вина по дороге? Или купил чаю у уличной торговки? – продолжал допытываться детектив.
Но Фея только покачала головой:
– Нет, мы прошлись немного, потом заскочили в омнибус и поехали, но уже после того, как ему подурнело. Собственно, потому-то мы и поехали, а не пешком пошли… Хотя погодите-ка, – нахмурилась она вдруг. – Есть одна штуковина, которую Салих ни с кем не делил, да и не показывал никому тоже. Его… лекарство.
Пауза перед последним словом получилась даже слишком выразительная. Эллиса это, впрочем, не смутило.
– Что за лекарство, мисс Ишервуд?
Она нахмурилась, механически разглаживая складки на своей юбке.
– Да ходили слухи, Львёнок раз проболтался… – она поёрзала на месте, посмотрела на Салиха, затем почему-то на меня, прикусила губу… И наконец решилась: – Не при леди будет сказано, конечно, да и конфузно мне самой такое про друга выбалтывать, но что уж поделать. Лео Барнелл ляпнул как-то по пьяни, что он-де мастерит для Салиха таблетки, чтобы… чтобы не оплошать с женщиной.
Я, право слово, ничего не поняла, но Эллис с Лайзо мрачно переглянулись. Потом детектив вздохнул:
– Напомни-ка мне, дорогой друг, из чего мастерят подобную дрянь шарлатаны?
Теперь уже Лайзо искоса посмотрел на меня. Я же наконец отыскала между статуэтками и книжками заветный флакон с солями и сделала вид, что поглощена исключительно здоровьем мистера Мирея, который не спешил приходить в себя – очень разумно с его стороны.
– Из разного, – неохотно ответил Лайзо. – Кто поумнее, тот травы сушит и перетирает, от них хоть вреда нет. А случается, что и из мышьяка. Доктора говорят, что… – он осёкся, точно смутился.
Невиданное дело!
Я же откупорила флакончик и поднесла его к нелепому, длинному носу Мирея. Рыжий повар, не приходя в себя, чихнул, затем закашлялся – и захлопал глазами, точно девица, очнувшись аккурат к словам Эллиса:
– …мне жаль говорить это, мисс Ишервуд, но, похоже, ваш друг отравил себя сам. А невольным соучастником стал… как вы сказали? Лео Барнелл, «Львёнок»? Я в этом почти уверен. Остался открытым вопрос: кто подменил снадобье Салиха и вместо крахмала и сахара с крупицей мышьяка положил чистый мышьяк?
Губы у Рене Мирея отчётливо побелели и задрожали, точно он силился сказать что-то – и не мог. Никогда мне ещё не приходилось видеть настолько напуганного мужчины!
– Ну же, ну же, вот вы и пришли в себя, – произнесла я растерянно, поднимаясь с флакончиком солей; хотелось подать руку повару и помочь ему встать, но это было невозможно: даже если забыть о репутации, для мужчины, вне всяких сомнений, помощь леди – удар по самолюбию. – Прошу, вернитесь на кухню, Георг сделает вам воды с лимонным соком или чёрного чая, и вам тут же станет лучше.
Он посмотрел на меня снизу вверх… и сам уцепился за опущенную руку, опираясь на неё. Ярко-голубые глаза его сейчас казались невинными, как у ребёнка. Святые Небеса, даже Лиам выглядел более взрослым и зрелым!
– Что-то голова кружится, – произнёс Мирей. И попросил бесстыже: – Проводите меня?
Несмотря на всю абсурдность ситуации, мне стало неловко, и к лицу прилил жар.
– Да-да, разумеется, сейчас я позову Мэдди… – начала было я, затем увидела краем глаза, как вздрогнул Эллис, и быстро поправилась: – Впрочем, нужды в этом нет. Господа, я вынуждена оставить вас ненадолго. За врачом ведь послали уже?
– Да-да, ступайте, нечего вам тут делать, – отмахнулся детектив тут же в своей неподражаемой манере. – И мисс Ишервуд заберите, только второго обморока мне здесь не хватало... Да, насчёт таблеток. Салих носил их с собой? – кивнул он на хрипло выдыхающего мужчину, кое-как накрытого сюртуком.
– Кажется, да, – ответила Фея Ночи рассеянно. Она и впрямь выглядела так, словно вот-вот чувств лишится. – А почему вы спрашиваете?
– Тогда я сейчас пошарю у него по карманам, – сказал Эллис, сбрасывая плащ на кресло. – Чем раньше мы соберём улики, тем лучше. Так, вы позволите…
Он шагнул к дивану, где лежал Салих. А мисс Ишервуд стиснула вдруг руки на груди, словно задыхаясь – и кинулась наперерез, крича:
– Прекрати говорить про него, как про мертвеца! Он жив! Он живой! Живой! Он не умрёт! Никто не умрёт, ты, собачий сын, отойди от него!
Лайзо перехватил её на полпути, обнял, обездвиживая:
– Тихо-тихо-тихо… Всё хорошо будет, никто твоему другу дурного не желает. Ну-ка, успокойся, присядь…
Не знаю, что сделалось с моим лицом, но Мирей, который до тех пор бессовестно виснул у меня на руке, сделал над собою усилие и выпрямился; когда мы вышли в коридор, уже я, скорее, опиралась на его локоть.
– Смерть ужасна, – бормотал повар, пока мы шли. – Отвратительна. Ненавижу смерть. Смерть – мой враг…
Звучало это бессмысленно, особенно когда перемежалось словечками на марсо, однако сейчас я понимала его, как никогда.
Крепкий чай с изрядным количеством сахара пришёлся кстати нам обоим.
…Я так и не смогла снова войти в ту комнату, где лежал Салих.
Мне с трудом удалось увести оттуда мисс Ишервуд: её саму уже трясло, как в лихорадке, и, если бы не Лайзо, боюсь, она так и осталась бы у ложа умирающего, обнимая холодеющую руку. Мы долго сидели на втором этаже, в гостиной Мэдди, и не знали, о чём говорить друг с другом. Слова сочувствия представлялись преждевременными, навлекающими беду, подобно проклятию, а разговоры о чём-то другом были бы кощунством; я делала вид, что изучаю собственный веер, знакомый до последней пайетки, а мисс Ишервуд механически перекладывала из одной руки в другую вытертую колоду карт. Примерно часа через полтора явилась целая делегация «гусей»; с ними приехал незнакомый медик совершенно измученного вида и, как ни странно, доктор Брэдфорд. Увидев его, Фея коротко обронила: «Опять вы», – однако же позволила проверить свой пульс и согласилась выпить успокоительной микстуры.
Потом Салиха, ещё живого, увезли; возможно, в больницу, но конвой из «гусей» внушал печальные мысли. Мисс Ишервуд уехала вместе с другом, забыв на столике свою колоду. Ощущая себя подобием заводной куклы, я отдала приходящим служанкам несколько приказаний: отмыть комнату и крыльцо, отложить испорченные вещи… Мистер Мирей сосредоточенно колдовал над шоколадными пирожными, на любые замечания отвечая односложно; вероятно, он пытался вернуть себе бодрость духа единственным способом, который знал – погрузившись в работу.
Так поступила и я.
Новости распространялись быстро. Кофейня так переполнилась людьми, что стало душно, и некоторым гостям пришлось отказать, даже постоянным. Но ещё больше было сплетен, совершенно диких, абсурдных; как могла, я пыталась рассеять напряжение и пресечь это торжество лжи, однако сама была так измучена, что, боюсь, говорила не слишком убедительно. Если бы не Луи ла Рон, который из сочувствия ко мне всякий раз не пытался увлечь публику другими новостями разной степени скандальности – не знаю, чем бы всё кончилось. Вечер казался воистину бесконечным, и когда за последним посетителем захлопнулась дверь, а Мадлен закрыла ставни снаружи, я бессильно опустилась на ближайший стул, сознавая, что меньше всего хочу возвращаться домой и изображать радушную хозяйку перед семейством Бьянки… Точнее, «де Нарвенья».
– Да, – выдохнула я, прикрывая глаза обессиленно. – Ведь надо ещё выяснить, как изменилось положение родителей Паолы.
– Леди Виржиния? Вы сказали что-то? – живо откликнулась Мэдди.
К Салиху её не подпустил Эллис – поступок, без сомнения, благоразумный – и сейчас она, скорее, ощущала любопытство, а не опустошение, как те, кто оказался невольно вовлечён в это чудовищное происшествие. И хорошо: её жизнерадостность теперь меня очень поддерживала.
– Мы уже говорили ведь о том, что к миссис Мариани приехали погостить родители, – ответила я. – Радостное событие, но кое-что меня тревожит. Во-первых, семейство Бьянки по рассказам никогда не казалось особенно богатым, а теперь они все вместе, не раздумывая долго, отправились в весьма дорогостоящее путешествие. Да и украшения на «милой Клотильде», – я не удержалась от усмешки, вспомнив, как просила называть себя романка, – сделают честь, пожалуй, и герцогине. А во-вторых, Бьянки стали не просто «Нарвенья», а «де Нарвенья» – значит, получили земли и, возможно, титул – отсюда и претензии на то, чтобы не просто поселиться в отеле, а стать гостями графини Эверсан-Валтер.
Движения метёлки, которой Мэдди обмахивала раму картины, замедлились.
– Но ведь это хорошо для Паолы, да, леди Вирижния?
В последний момент я удержалась оттого, чтобы надавить на виски, как иногда делал маркиз Рокпорт.
– Безусловно. Однако молодая, в достаточной степени обеспеченная вдова куда свободнее вновь обретённой и отныне единственной дочери титулованных и богатых родителей. Паолу уже пытались в юности запереть в монастырской келье, – вздохнула я. – А теперь она довольно свежая, до срока овдовевшая особа, которую здравый смысл подсказывает выдать вторым браком за подходящего человека. Скорее всего, состоятельного, но вряд ли молодого. Какой-нибудь друг отца или троюродный дядя по материнской линии…
– А вы? – вдруг спросила Мадлен.
Я растерялась от столь крутого поворота беседы.
– Не понимаю.
– А вас к кому здравый смысл сватает?
Лицо у меня вспыхнуло. Я вспомнила и Лайзо, и дядю Рэйвена – того самого «друга отца», пусть и совсем не старого, и понимающего мои стремления и желания лучше, чем многие и многие, но всё же… но всё же…
– А, Виржиния! Вы ещё тут! – раздался неожиданно знакомый голос, и я отбросила несвоевременные матримониальные размышления. – Я и не надеялся вас застать, но пришёл. И повезло же мне!
– Рыбного пирога? Кофе? – улыбнулась я, чувствуя неимоверное облегчение.
– Ну, разумеется, у меня после завтрака ни крошки во рту не было… К слову, а когда я завтракал-то, вчера или сегодня? – задумался Эллис, и лицо у него стало одухотворённым и грустным.
Мы с Мэдди переглянулись, преисполняясь искреннего сочувствия.