На некоторое время нас поглотила умиротворяющая суета: тепло кухни, запах выпечки, фарфоровый кофейник с высоким носиком, салфетки и подносы… Но детектив наблюдал за нами несколько рассеянно, отстранённо, словно мыслями пребывал где-то ещё.
– Он умер, Виржиния.
– Что? – обернулась я излишне резко. Нашарила рукою спинку стула для опоры, тяжело опустилась. – Что вы сказали?
Эллис задумчиво вытаскивал вилкой начинку из пирога, пока не осталась только пустая корочка.
– Салих. Нет, конечно, ясно было с первого взгляда, что бедолага и до вечера не дотянет, но дело скверное. Кто-то заигрался, – добавил он напряжённо. – И этот дрянной до дна своей гнилой душонки человек считает, что ему дозволено всё, и мы не сумеем его остановить. А чем дальше, тем чаще мне самому кажется, что убийца доведёт замысел до конца. Я предупредил Барнелла, отвёл в сторонку и выложил ему всё начистоту. Но этот дамский угодник, представьте, всерьёз меня не воспринял. Арестовать бы его поскорей, – ворчливо закончил детектив.
Тут вспомнилось всё, что говорили о докторе утром: о пилюлях с мышьяком, которыми он ранее снабжал покойного, о том, что именно Леонард Барнелл, «Львёнок», отвечал за лечение циркачей, о его привилегированном положении относительно остальных. При первой встрече на арене, сразу после нападения медведицы, он показался ничем не примечательным: стареющий, лысоватый охотник до женских сердец, немного франт, скорее хитроватый, чем умный, отнюдь не атлетического сложения…
– Перчатки! – вдруг осенило меня. – Доктор Леонард Барнелл носил перчатки, так же как и убийца Конделло! И Барнелл первым обнаружил мёртвой метательницу ножей!
– Чудесное умозаключение, – мрачно поддакнул Эллис. – Настоящий убийца разве что плакат не нарисовал, как «Благодетельные леди», обличая его. Но вы разве не заметили, Виржиния? Первый, на кого собирались возложить вину за смерть герцога – Барнаба Конделло; до ареста он сам убит метательным ножом. Владелица ножа, Нора Томпкинс, насмерть забита путлищем. Путлище, понимаете? Это по лошадиной части. А лошадьми занимается у нас кто? Точнее, занимался.
Голос у меня разом сел.
– Салих был берейтором.
– В яблочко, – усмехнулся детектив невесело и вонзил вилку в истерзанный пирог. – И вот теперь Салих умирает. Причина смерти – пилюли, которые ему выдал якобы Леонард Барнелл… Наш доктор – не убийца, Виржиния. Он будущая жертва. Я, конечно, выставил охрану вокруг лагеря циркачей, свои люди, надёжные. И Барнелла предупредил, и мисс Ишервуд, хотя в её состоянии это бесполезно – она была сильно привязана к Салиху. Завтра к вечеру, самое позднее, послезавтра к утру, я получу разрешение на арест доктора и упрячу его за решётку, для его же безопасности.
– Если он доживёт.
Я сказала это тихо, однако Мадлен, которая будто бы занималась исключительно уборкой, расслышала – и выронила свою метёлку. А Эллис прихлебнул порядком остывший кофе, кривясь явно не из-за вкуса.
– Именно. Вы быстро соображаете, Виржиния; мне это всегда нравилось. Именно потому вы и выжили, когда «гуси» из сопровождения умудрились прохлопать клювами ваше похищение… Увы, о циркачах я этого сказать не могу, – передёрнул он плечами неприязненно. – Каждое моё слово они воспринимают в штыки. Никак не могут взять в толк, что сыщик для них не враг, а единственная надежда на спасение; думают, что сами разберутся, что в труппе предателей нет, что «все свои»… Ладно, что это я жалуюсь вам, – махнул он рукой и, сцепив пальцы в замок, посмотрел на меня поверх. – У вас же были какие-то ошеломительные новости, и вы так торопились их поведать, что даже Лайзо выслали за мной. Дайте-ка угадаю: к Паоле нагрянули очаровательные родственники?
Мгновенно в памяти пронеслись события утра – и ночи, что ему предшествовала.
– Тут вы ошиблись, Эллис, – улыбнулась я, самую малость чувствуя превосходство. – Точнее, семейство Бьянки действительно прибыло в Бромли нынче утром, но посылала я за вами не поэтому. Дело в том, что я много думала о смерти герцога, Норы Томпкинс и других. А ещё получила недавно некую вещь, и… и… мне приснился сон.
Воздух пронизало напряжение.
– Из тех самых снов, верно, Виржиния?
– Да. То, что мне приснилось, нельзя назвать видением. – Я отвела глаза в сторону, немного смущаясь; всё-таки говорить о мистике и суевериях было настолько не в моём характере, что всё моё существо противилось этому, пусть я и знала совершенно точно, что сны обладают огромной властью над бытием. – Скорее, это было некое чувство… впечатление. И если мне удалось правильно его истолковать, то ныне покойный герцог в прошлом совершил некий ужасный поступок по отношению к одному человеку, полностью сокрушив его… нет, даже хуже; словами не передать, как велико было горе и отчаяние того несчастного. И случилось это на цирковой арене.
Детектив подскочил:
– Виржиния, вы уверены, что…
– Тс-с, – несильно стукнула я его веером по руке. – Позвольте мне договорить. А сегодня мисс Ишервуд обмолвилась, что «Сад Чудес» был создан благодаря пожертвованию поклонника, пожелавшего остаться неизвестным. И поверьте мне, Эллис: она солгала. Имя этого поклонника ей прекрасно известно, вот только называть она его не желает.
Эллис опустился на стул вновь; и, право, передо мною был совсем другой человек, нежели четверть часа тому назад. Не смятенный, но умиротворённый; не измученный собственным бессилием, но готовый к сражению; исчез гнев, зато появилась решимость.
– Интересно, – произнёс он, сдвигая брови к переносице. – Одно наблюдение – и столько возможностей, которые оно открывает. Виржиния, а вы уверены, что… Впрочем, что это я говорю, – улыбнулся он, быстро взглянув на меня исподлобья. – Вы бы не говорили, если бы не готовы были поставить под собственными словами подпись и гербовую печать. А ведь мне Фея ничего не рассказала, хотя я и расспрашивал её о том, как появился цирк. Кстати, принесите-ка мне ещё пирога, – добавил он. – Кажется, завтракал я всё-таки вчера. Не дело это.
Я спрятала улыбку за нераскрытым веером.
– Теперь вы больше похожи на себя прежнего, Эллис. Отрадно видеть.
Он вздёрнул теперь обе брови:
– Шутите? Ну, ладно, шутите сколько вздумается, только впроголодь не держите. Так что там насчёт пожертвований от неизвестных поклонников?
Мэдди ушла на кухню за второй порцией угощения. Я же, стараясь припомнить как можно больше подробностей, включая интонации и выражение лица, пересказала историю мисс Ишервуд. Особенно детектива заинтересовала «Барби» – эквилибристка Барбара Пфафф, известная под звучным псевдонимом «Королева Варваров». Ему уже доводилось беседовать с ней в обиталище циркачей; он признался мне, что тогда ещё удивился, как эта рослая и красивая женщина – светловолосая, безупречно светлокожая, с яркими глазами – может держаться настолько робко. И даже обаяние Лайзо не производило на неё должного впечатления. Барбара Пфафф, силачка, способная подкову разогнуть без особенных трудов, сторонилась мужчин, была немногословной и глядела в сторону, когда говорила… Эллис сперва решил, что дело в сильном алманском акценте и в привычке заменять незнакомые аксонские слова родными, из-за чего речь Барбары временами превращалась в шифр.
– Но теперь я вижу, что ошибался, – заключил он. – В её прошлом определённо есть тёмные пятна. Поговорить бы с ней ещё разок… Вот завтра с утра и наведаюсь в лагерь, а бумаги об аресте пусть Смит готовит. И знаете, что, Виржиния? Вдвойне подозрительно, что деньги циркачи получили в Аксонии и в Аксонии же их настиг злой рок. А ведь они столько разъезжали по материку, от Алмании до Романии, да и в Колони побывали.
Я зябко поёжилась, вспомнив, как умирал Салих.
– Воистину – злой рок… И мне вдруг пришло в голову, – произнесла я неожиданно для самой себя, торопясь ухватить ускользающую мысль. – Всё-таки начались убийства с герцога Хэмпшайра. И лишь небольшому кругу лиц известно, что его именно убили; для остальных это несчастный случай. И получается, что сильнейший удар его смерть нанесла не по противникам войны с Алманией и даже не по его семье. Больше всех пострадал «Сад Чудес» – и продолжает терпеть убытки, если так можно выразиться. Даже мои гости, хотя я и стараюсь поощрять в них благоразумие, частенько повторяют, что цирк проклят. И все эти смерти… – я умолкла, не зная, как выразить то, что вертелось на кончике языка.
Глаза у Эллиса точно вспыхнули.
– Вы хотите сказать, что убийца не заметал следы, а изначально метил в циркачей?
– Пожалуй, так, – ответила я и пожала плечами. – Разумеется, глупо сравнивать столь грандиозную фигуру, как герцог, и такую ничтожную, как альравский лошадник… – в горле у меня пересохло при мысли о Салихе. – Забудьте. Никаких доказательств у меня нет, одна интуиция, которой, как известно, разумные люди на слово не верят.
– На слово – не буду, – невозмутимо согласился Эллис. – Но на всякий случай поверчу-ка эту мысль… И вот в качестве ответной любезности. Виржиния, вы заметили, как перепугался ваш прелестный поварёнок сегодня?
В голосе у него проскользнули такие злые интонации, что невольно я приняла сторону Рене Мирея.
– Ему стало дурно. Как и мне, к слову; спасибо лекарствам матушки Лайзо, что я не лишилась чувств, как частенько случалось раньше.
Эллис, вероятно, уловил недовольство в моём ответе и возразил хоть и с прежним напором, но без сердитости:
– Этот марсовиец – хитрый лис, а не чувствительная девица. Он не боялся дерзить вам, да и со мной пререкался так, словно у него в запасе ещё одна жизнь… и, по крайней мере, четыре несломанных носа, длиннющих на загляденье, – хмыкнул он, пожалуй, даже с уважением. – А тут Мирей и впрямь перепугался. Я не говорю, что он убийца – в конце концов, мышьяк Салиху подсунули именно в цирке, а ваш повар никуда не отлучался. Но прошлое у него тоже тёмное, может, даже с душком. Будь я на вашем месте – непременно поворошил бы его кочергой.
– Зачем? Чтобы «душок» стал сильнее? – не удержалась я от шпильки.