«Вот как, – скучающе заметил хозяин. – А жаль. Я надеялся, что ты немного разбавишь нашу скучную компанию, странник. Ску-у-учно. Ску-у-у-у… У-у-у!»
Очнулась я около восьми утра; на площади Спэрроу-плейс надрывались, словно пытаясь друг друга перепеть, «гусиный» свисток и клаксон автомобиля. Сон ушёл, оставив после себя лишь чувство недоумения и, пожалуй, отвращения. Вспоминать его, выискивая крупицы смысла, было всё равно что копаться в куче гниющего мусора…
Одно я знала точно: в ближайшее время к вину я не прикоснусь.
Завтрак однако прошёл на удивление спокойно. Клотильда де Нарвенья, по обыкновению в чёрном с головы до пят, держалась строго и скорбно – не поднимала глаз, не размыкала губ и даже, кажется, не дышала, обратившись в кладбищенское изваяние. Она чахла над запечённым палтусом с вялеными томатами так, словно перед ней лежала сапожная подошва. Отец семейства, Мауро, боялся потревожить супругу и держался тише испуганного крольчонка, но с едой расправлялся наоборот торопливо, точно боялся, что тарелку у него вот-вот отнимут. Паола – безупречная выдержка, выразительная синева вокруг глаз – расточала улыбки и ворковала над детьми, а мальчики, чувствуя всеобщее напряжение, вели себя смирно.
И только старушка Энца отдавала должное искусству моего повара… Что ж, иногда скверное зрение и частичная глухота становятся благом.
– Ах, какая очаровательная атмосфера, – выразительно закатил глаза Клэр. – О, это многозначительное молчание, о, эта тишина! Похоже на склеп, только пахнет лучше. Дорогая племянница, вам случалось завтракать в склепе?
– Нет, дядя.
– Считайте, что да, – разрешил он мне великодушно. – Да, кстати. Я сегодня отвезу мальчиков взглянуть на дом для умалишённых. В воспитательных целях… – Он сделал паузу. – Надо ведь показать, к чему приводит распущенность, когда человек не желает держать себя в руках.
Намёк был более чем прозрачный. Я тут же вспомнила безобразный скандал, учинённый «милой Клотильдой», и не удержалась от шпильки.
– Разве обязательно ехать так далеко, чтобы посмотреть, как люди бросаются на стены и ломают вещи? Мы все недавно имели возможность за этим понаблюдать. К прискорбию.
– Будьте добрее, племянница, к чему упрёки, – елейно отозвался Клэр, из-под ресниц бросая взгляд на супругов де Нарвенья. – Там ещё, поговаривают, есть одна занятная особа, которая считает себя закипающим на плите кофейником.
Последняя фраза, казалось бы, никак не была связана с нашими незваными романскими гостями, да и произнесена была по-аксонски, однако дядино искусство наносить тяжкие оскорбления, не сказав ничего особенного, в очередной раз победило законы природы и здравый смысл: Клотильда вцепилась скрюченными пальцами в ложку, а Мауро, напротив, застыл изваянием, выпятив челюсть.
Поделом им, впрочем. Не стоило превращать мой особняк в театральные подмостки и разыгрывать дурную пьесу.
– О, и это не новость. Хотя настоящий кофейник, думается мне, лучше умеет сдерживаться, чем иные… особы.
– Поразительно тонкое для юной леди наблюдение, – ещё слаще ответил Клэр. – Право, я смотрю на вас и буквально на кончике языка ощущаю наше родство. Что же до кипения, дорогая племянница… Не всякий человек может сдержать свою бурлящую кровь.
Я на секунду замешкалась, обдумывая ответ, но тут внезапно подала голос Паола.
– В этом доме – всякий, – сказала она весьма холодно. – А кто не может, тому, вероятно, место в другом доме. Да, леди Виржиния, с вашего позволения я поддержу предложение сэра Клэра Черри. Мальчикам полезно будет воочию увидеть, что такое душевное нездоровье… То есть – снова увидеть и таким образом закрепить урок.
Клотильда де Нарвенья выронила вилку, Мауро вздрогнул от неожиданности… Не знаю, что было бы, но вдруг бабушка Энца тоненько, потешно расчихалась, и тяжесть, витавшая в воздухе, несколько развеялась. Вскоре мы покончили с завтраком, точнее, я воспользовалась тем, что принесли утреннюю почту – и сбежала в свой кабинет, велев кофе подать туда же.
И к лучшему, как выяснилось.
Среди десятка писем одно выделялось разительно – плотный конверт, кроваво-алая печать. Оттиск единорога с львиным хвостом мне до недавних пор не встречался, но я узнала его тотчас же: герцоги Хэмпшайрские.
Похоже, герцогиня действительно удостоила меня личного приглашения, как и предсказывал дядя Рэйвен.
Визит был назначен на тринадцатое апреля; символично, ибо ничего хорошего я от него не ждала.
– Представь себе, она обращалась ко мне, словно к какой-то бедной гувернантке, – жаловалась я Лайзо, пока автомобиль катил по улицам. Нервное солнце то показывалось в разрывах облаков, то снова пряталось; душные, гниловатые запахи с берегов Эйвона доносились тем отчётливее, чем теплее становилось. – Нет, написано было всё верно: «леди Виржинии, графине Эверсан и Валтер». Но в каком тоне! «Рассчитываю увидеть вас в назначенное время, в любом случае, не позднее четверти пятого». И пост скриптум: «Скромность украшает».
– Что, хочет, чтоб и ты траурное платье надела? – фыркнул Лайзо по-кошачьи.
Его это всё, похоже, веселило. Что ж, понятно – не ему ведь вести беседы с этой… с этой змеёй!
– На похороны меня не приглашали, и родственником мне герцог не приходился, даже и дальним, хвала Небесам, – отрезала я. – Признаться, я собиралась с самого начала надеть тёмно-серое платье, чтобы проявить почтительность. Но тон, каков тон… начинаю догадываться, почему Клэр не любил ни покойного, ни его глубокоуважаемую супругу.
Лайзо усмехнулся.
– Ты мне напомни, кого он любит, кроме внуков.
Мне сделалось смешно, и напряжение развеялось.
К границе бромлинских владений герцогов Хэмпшайрских мы подъехали ровно в четыре часа пополудни, и ни минутой раньше. Не без злорадства я отметила, что дорога от ворот до порога особняка втрое короче, чем у маркиза Рокпорта, а сад гораздо более бедный, деревья выглядят больными и измученными, и ни одной птицы не видно среди ветвей. Мало-помалу за туманом и зарослями стали проступать очертания воистину монументальной постройки. Тёмный гранит, колонны, обширное крыльцо, режущее глаз изобилие скульптур по карнизу…
– Ты глянь-ка, ну и дворец он себе выстроил, – подал голос Лайзо.
Только тогда я осознала, что некоторое время сидела, болезненно выпрямившись и вцепившись скрюченными пальцами в собственный ридикюль – настолько подавляющим было впечатление от родового гнезда Хэмпшайров.
– Выстроил? – эхом откликнулась я.
– Ну да, до нынешнего-то герцога его предки в другом месте обретались, подальше отсюда, – невозмутимо произнёс Лайзо.
По немного театральным интонациям, проскользнувшим в его речи, я догадалась, что он нарочно разузнал о герцоге загодя, а теперь преподнёс мне эти сведения гордо, словно кот, который притаскивает к изголовью хозяйской кровати пойманных мышей.
Чёрной кошкой по кличке Эмбер я пренебрегала, полностью поручив её заботам прислуги; но этого гордеца нельзя было не поощрить.
– Неужели? Не слышала ничего подобного. Напротив, он мне всегда представлялся человеком состоятельным – из-за дальнего родства с королём. Он ведь приходился Его величеству троюродным дядей?
– По линии жены отца. Неудивительно, Хэмпшайр только лет тридцать как возвысился, – ответил Лайзо, немного сбрасывая скорость. Видно, хотел растянуть разговор, раз уж получилось вывести его в нужное русло. – Точнее, возвысился и разбогател его отец на торговле с колониями за счёт преференций, которые получил, породнившись с монархами, а нынешний герцог… то есть покойный уже сумел не растранжирить накопленное, а преумножить. Ну, а прежде Хэмпшайры вроде как в опале были и жили далековато от Бромли, к северу где-то. И есть одна любопытная вещь… – он многозначительно умолк.
Автомобиль наш к тому времени уже едва полз; думаю, его обогнала бы даже утка пешком.
– И какая же? – отвернулась я к окну, скрывая улыбку. – Не испытывай моё любопытство, расскажи.
Нет, право, меня приятно удивило, что Лайзо разузнал о хозяевах этого места заранее. Но то, как он ждал моего восхищения… о, невероятно мило!
– Отец его, старый герцог, умер скоропостижно, – прозвучал ответ, и горделивые нотки странным образом полностью пропали. Я ощутила холодок, словно апрельская промозглая сырость пробралась под пальто. – Новый герцог после этого женился, не дожидаясь окончания траура, переехал в Бромли и отстроил эту громадину, не считаясь с расходами. Жена долго не могла подарить ему наследника, мальчики-то рождались, но сплошь мёртвыми. А леди Фэйт на свет появилась уже через десять лет, когда герцогиня прослыла бесплодной… Ну, а остальное – досужие слухи, которые мне не к лицу пересказывать, – внезапно завершил историю Лайзо.
Мы остановились перед крыльцом. Отворилась дверь; показался седоватый мужчина в униформе, вероятно, дворецкий.
– Договаривай, – попросила я, пожалуй, довольно сухо. Но не до нежностей уже было. – Иногда и слухи оказываются полезными.
Он немного помедлил перед тем, как ответить.
– Леди Фэйт – редкая красавица. Прямо скажем, не в мать пошла и не в отца, – улыбнулся он, смягчая смысл сказанного. – Так что недолюбливать покойного герцога она могла вовсе не из-за того, что он мешал ей водиться с «Благородными леди». А наоборот, она с ними связалась именно потому, что он их не выносил.
Это прозвучало до отвращения правдоподобно. И объясняло многое: и то, что леди Фэйт редко показывалась на публике вместе с родителями, и её скандальные связи с ширманскими обществами… Воспитание в семье со столь высоким положением вряд ли было слишком уж строгим; Дагвортские Близнецы, к примеру, получали довольно много свободы в сравнении с детьми какого-нибудь провинциального баронета. Парадоксально и не совсем справедливо: тяжелее всего приходилось именно отпрыскам из небогатых и недостаточно родовитых семейств, а крайняя бедность, как и выдающееся богатство вкупе с титулом давали своего рода карт-бланш. Нет, случалось, что чрезмерно взыскательные и суровые родители невольно подталкивали своё чадо к бунту, однако герцоги Хэмпшайрские не походили на излишне придирчивых в воспитании людей.