А вот если леди Фэйт была в своё время удочерена – и, более того, знала об этом… Столкнувшись с непомерной гордостью и крутым нравом такого человека, как покойный ныне герцог, девушка более слабая могла бы остаться со сломленной волей, превратиться в вечное напоминание самой себе: недостойна, занимаешь не своё место, приёмыш.
Более сильная же позаимствовала бы у родителей их же оружие – высокомерие, и начала бы собственную войну.
…размышления эти позволили мне скоротать время, пока я ожидала герцогиню в гостиной. И – усмирить злость.
Почти час! Право, я не торговый агент, чтобы заставлять меня томиться так долго!
Зато я получила незабываемую возможность в деталях рассмотреть обстановку. О, герцогиня Хэмпшайр с необыкновенной щепетильностью отнеслась к своему трауру. Всё здесь было чёрным, пепельно-серым и белым, точно в царстве смерти. Покрывала, вышитые подушки, кружевные салфетки; из картин на стене – зимний пейзаж, столь блеклый, что от него веяло холодом; подсвечники – из чёрного стекла, ваза с чёрной и белой эмалью, полная увядающих нарциссов. Ничего металлического и блестящего, всё тусклое, мрачное; даже забытая на краю стола книга – и та в тёмном переплёте.
Разумеется, я заглянула в неё; это оказалось «Слово о смирении».
«В похоронном бюро мастера Горацио Монка и то было больше жизни», – подумалось мне.
На таком фоне моё платье густо-зелёного оттенка, полностью закрытое и украшенное лишь молочного цвета кружевом по вороту и причудливым поясом в тон, смотрелось вызывающе. Мне уже стало неловко, а ведь мы с хозяйкой дома ещё даже не встретились! Впору позавидовать Лайзо; уж он найдёт язык с любой прислугой, пусть и самой чопорной… за исключением, может, экономки маркиза Рокпорта, миссис О’Дрисколл, но подобные ей встречаются раз сто лет, не чаще.
– Миледи, – прервал мои размышления нарочито сухой и бесцветный голос дворецкого. – Ея милошть готовы принять ваш. Пошвольте проводить.
Анфилада комнат, холодных и мрачных, волны тёмных драпировок и несколько минут – и вот я предстала наконец перед герцогиней Хэмпшайрской. «Ея милошть», как выразился дворецкий, изволила наслаждаться чаем, судя по аромату – крепчайшим бхаратским с каплей бренди.
Или с дюжиной капель.
Конечно, она носила траур – самый строгий, какой только можно представить: платье простого кроя из чёрного крепа, убранные волосы, из украшений лишь огромная, с мужской кулак величиной, гагатовая брошь с миниатюрным портретом покойного, и массивная, очевидно, фамильная печатка с гранатом.
– Леди Виржиния, – произнесла герцогиня. – Рада, насколько это возможно в моём положении, вас видеть. Прошу, присаживайтесь. Надеюсь, ожидание вас не утомило?
Вопрос был похож на изысканную издёвку. Однако эта женщина, как бы она себя ни вела, только что потеряла супруга и пережила страшное испытание… Потому я ответила мягко и почтительно:
– Нисколько. Благодарю за беспокойство.
– Вините эту негодницу, Фэйт, – резковато дёрнула подбородком герцогиня. – Я надеялась, что она спустится. Но, похоже, придётся начинать без неё. Леди Фэйт, – странно выделила она голосом слова, – присоединится к нам позже.
Я стиснула веер, унимая волнение. Очевидно, Лайзо оказался прав – с этим семейством что-то было не так.
– Можно её понять, – ответила я осторожно, занимая указанное место. – Леди Фэйт всё-таки лишилась отца.
Герцогиня поджала губы.
– Она ещё не понимает, кого именно мы потеряли. Как и многие в этой стране. Собачья свора, только и знает, что вслед тявкать… Мелкие пороки, мелкие добродетели, ни то, ни другое и упоминания не стоит. Мой… – она сглотнула, затем продолжила на тон выше. – Лорд Хэмпшайр бы гордился такой смертью – дикой, необузданной, под стать ему. Всю жизнь он укрощал дикое зверьё, пока сам не был растерзан. Тем не менее, не в срок. Не в срок. Вы ведь понимаете, о чём я говорю?
Как быстро перешла она к делу!
Мне бы хотелось помедлить с ответом или вовсе сослаться на неведение, но требовательный взгляд не давал ни малейшей возможности проявить слабость. К тому же маркиз Рокпорт направил меня сюда не затем, чтоб я процитировала к месту несколько утешительных изречений святых, а для того чтобы отыскать нечто полезное в мутных водах политических дискуссий и грязных сплетен.
Пусть бы даже пришлось запачкаться.
– О голосах в парламенте, ратующих за войну с Алманией?
Герцогиня опрокинула в себя содержимое чашки столь страстно, что я начала подозревать: там не десять капель бренди в чае, а десять капель чая в бренди.
– Именно, – процедила она сквозь зубы. – И этот скот ещё обвинял Руфуса… лорда Хэмпшайра в трусости. Якобы он не верил в военную мощь Аксонии. Ха! Он осознавал её пределы куда лучше, чем кто бы то ни было другой. На быструю войну, о которой мечтают эти недоумки, и надеяться не стоит, мы увязнем, как в болоте, и весь континент с нами заодно. Прольётся море крови, море, леди Виржиния. Даже если победа останется за нами, она обойдётся слишком дорого.
Святые Небеса, рассуждения о политике! Право, легче поддерживать беседу о новой выставке с леди Клеймор, о поэзии – с миссис Скаровски, а с Эллисом – о расследовании убийств. Всё понятнее и честнее, чем это.
– Любая война возвышает одних и низвергает других, – ответила я тем не менее, представив на своём месте дядю Рэйвена. – И каждый надеется, что окажется в числе первых, а не вторых.
– И втуне, – ответила герцогиня резко. – Хуже недальновидного глупца только глупец, считающий себя дальновидным. Они радуются, радуются смерти, которая, как им кажется, развязала им руки… И леди Фэйт прислушивается к этой собачьей своре больше, чем ко мне. Не так давно она имела наглость заявить, что-де осторожность – удел стариков, а молодому прогрессивному уму… – в горле у неё заклокотало, и ей пришлось на некоторое время замолчать, переводя дыхание. – Собственно, тогда мне и пришла в голову мысль пригласить вас. Вы молоды и известны своим вольнодумством, и в то же время вы невеста маркиза Рокпорта и, следовательно, верная подданная Его величества. Такая блестящая идея, но леди Фэйт заупрямилась. Не желает смотреть правде в глаза.
У меня, признаться, едва сердце не остановилось. Ведь говорят же: если хочешь рассорить двоих, приведи одному в пример второго. И как теперь мне выполнять поручение дяди Рэйвена и заводить дружбу с дочерью герцога?
Надеюсь, впрочем, что эти чувства не отразились на моём лице.
– Дети часто поступают наперекор воле своих родителей. Вовсе не обязательно, что леди Фэйт верит в то, что говорит, даже если и поддерживает сторонников войны, – предположила я.
– Вы слишком хорошо думаете о ней, – ответила герцогиня. Затем нахмурилась. – Но и я сегодня что-то слишком рассеяна. Пригласить на чашку чая и позабыть об этом! –Она схватила колокольчик с подноса и затрезвонила: – Эбби! Эбби! Ещё особого чая для меня и обычного – для леди Виржинии. Или вы предпочитаете кофе, как я слышала?
С облегчением я ухватилась за новую тему, чтобы взять передышку.
– Было бы странно владеть кофейней, но выбирать чай.
Герцогиня позволила себе поморщиться, не скрывая неодобрения.
– В моё время кофе считался непристойным напитком, напитком мужчин. Говорили, что он возбуждает страсти.
Величайшего усилия стоило мне промолчать; но никто не мешал думать о том, что крепкое спиртное гораздо более пагубно сказывается на подспудных страстях.
– Маркиз Рокпорт ценит кофе за способность прояснять разум.
– Ах, так? – вздёрнула начернённые брови герцогиня. – Впрочем, неважно. Так или иначе, я запретила держать в этом доме кофе. Эбби, ты ещё здесь? – нахмурилась она, поворотившись к горничной. Та терпеливо дожидалась окончательных указаний, не обращая внимания на недовольство хозяйки – очевидно, привыкла. – Тогда особый чай мне, и обыкновенный – для леди Виржинии. И сходи ещё раз за этой дря… за леди Фэйт.
Оскорбление было нанесено леди Фэйт, с которой мы даже не были пока знакомы. Но почувствовала я себя так, словно пощёчину отвесили мне. Даже самая скверная хозяйка, если только она считала себя леди, не позволила бы себе так относиться к служанке, как герцогиня – к своей дочери. Более великодушный человек мог бы сказать, что виною всему горе, однако разве каждый, кто переживал большую потерю, превращался в тирана для своих близких? Отнюдь. В конце концов, герцогиня не осталась в полном одиночестве, рядом с нею была дочь… Эти две женщины, которые могли стать опорой друг для друга, но вместо того пытались ужалить друг друга побольнее.
Словно ощутив тяжесть моих размышлений, герцогиня схватила веер – разумеется, чёрный – и принялась яростно обмахиваться. Щёки у неё разгорелись неподобающим для вдовы румянцем.
– Ни минуты покоя, – пожаловалась она. – Никто ничего не может сделать должным образом. Даже похороны, и те… Леди Фэйт и пальцем не шевельнула.
– И снова, соболезную, леди Хэмпшайр… Но мне приходилось слышать, что долгие путешествия благодатно сказываются на душевном равновесии, – наконец произнесла я, стараясь, чтобы это не выглядело поучением. – Вы не думали о морском круизе? Если бы вы поехали вдвоём с леди Фэйт, то она бы таким образом ускользнула от влияния дурных людей вокруг неё. И, возможно, стала бы больше прислушиваться к вам.
Взгляд её стал острым.
– А, так вот почему маркиз Рокпорт увёз вас с собой в Серениссиму. Я-то гадала… И что это были за дурные люди вокруг вас?
Видят Небеса, с каждой минутой я всё больше сочувствовала бедняжке Фэйт.
– Скорее, люди, которые желали мне дурного, – ответила я с деланым равнодушием. И даже не солгала: ведь можно считать врагами сплетников, газетчиков и прочих любителей почесать языками.
– От всех недоброжелателей не уедешь, – отмахнулась веером герцогиня. – К тому же леди Фэйт, насколько я её знаю, найдёт единомышленников даже посреди океана. На редкость строптивая девчонка.
И в тот самый момент, как нарочно, распахнулась дверь – без стука. На пороге стояла девушка удивительной красоты, которую не портило даже траурное платье. Светлые локоны были безжалостно убраны в строгую высокую причёску, за исключением двух непокорных завитков, которые обрамляли нежное лицо с мягкими, округлыми чертами. Высокая и бледная, она бы напоминала смиренную духом монахиню, если бы не её глаза: ярко-голубые, глубоко посаженные и злые.