– Даже не знаю, стоило ли мне приходить, maman, если вы прекрасно можете говорить и за меня.
Взгляд герцогини заледенел.
– Поприветствуй гостью. Это леди Виржиния, графиня Эверсан и Валтер, я говорила тебе о ней.
– А вы рассказывали, дорогая maman, что именно вы о ней говорили? – дерзко ответила леди Фэйт. – Или, быть может, мне стоит освежить вашу память?
Румянец на щеках у герцогини стал багровым.
– Придержи свой ядовитый язык. Хотя бы в присутствии столь достойной особы, и, к слову, невесты маркиза Рокпорта.
– С чего бы мне уважать невесту убийцы и душителя свободы? – вздёрнула подбородок леди Фэйт.
Я почти расслышала тонкий хрустальный звук, с которым моё сочувствие к ней разлетелось на осколки.
Воистину, дочь оказалась достойна матери. Пожалуй, они заслужили друг друга, и не желаю знать, кто из них начал эту войну первым.
– Ну, довольно, – резко приказала герцогиня. – Потом можешь злословить, сколько душе угодно. Но после чаепития. А теперь постарайся отыскать в себе хоть немного достоинства.
– Вы хотели сказать – лицемерия, maman? – выгнула бровь дугою леди Фэйт. – Ах, да, чай. Извольте.
Она вернулась в коридор. Что-то звякнуло, задребезжало, и через мгновение в гостиную въехал сервировочный столик на колёсиках из тех, которыми пользовались горничные. Бедняжка Эбби, у которой отобрали её работу, переминалась с ноги на ногу в коридоре и робко заглядывала в дверь. Нисколько не заботясь о сохранности посуды, леди Фэйт выставила перед нами чашки и два чайника, а затем разлила напитки. Мой чай был красноватым, густым, почти чёрным, с плёночкой поверху; он пах резко, и отчего-то меня замутило.
– Прошу. Вы ведь так ухаживаете за гостями в своей кофейне, леди Виржиния? – спросила Фэйт, подвигая ко мне чашку. – Что ж, давайте объявим перемирие, если maman так этого хочет.
Не желая ещё больше накалять обстановку, я взяла свою чашку и поднесла к губам. И тут яркой, пугающей вспышкой пронеслись перед глазами образы из недавнего сна.
…я протянула руку к бокалу… и в тот же миг он превратился в змею – чёрную, толстую, с такой встопорщенной чешуёй, что издали её можно было принять за шипы. В груди у меня похолодело. Змея качнулась, исторгая из горла клокочущее шипение – и ужалила мою руку.
Чашка выпала из ослабевших пальцев. Тёмная влага растеклась по столу, подбираясь к краю.
– Прошу прощения, – услышала я свой голос, точно со стороны. – Кажется, мне стало немного дурно. Я бы… я бы хотела вдохнуть свежего воздуха.
Ни единой разумной мысли не было в голове. Сердце колотилось отчаянно, точно перед лицом страшной опасности. Герцогиня нахмурилась и принялась снова трезвонить в колокольчик; леди Фэйт поджала губы и выскочила из гостиной, подобрав юбки. Вскоре появилась служанка…
«Как бы поступил Эллис?» – подумалось мне вдруг, и эта идея неожиданно принесла успокоение и прояснила разум.
Очень осторожно я достала платок, промокнула им остро пахнущий чай, а затем спрятала в ридикюль. Детектив говорил, что есть способ отыскать яд в напитке, даже если жидкости удалось сохранить совсем немного; и пусть лучше он потом смеётся надо мной и над моими страхами… Впрочем, где-то глубоко внутри я не сомневалась, что сон оказался вещим.
– Что ж, пройдёмся, – отрывисто бросила герцогиня. – А здесь пока уберут.
Разумеется, дышать свежим воздухом в буквальном смысле мы не пошли: леди Хэмпшайр всё-таки нездоровилось, она зябла и передвигалась медленно, словно превозмогая боль. Взять трость герцогиня, вероятно, считала ниже своего достоинства, однако на мою полусогнутую руку опиралась всем весом, так, что место чуть ниже локтя у меня вскоре онемело.
– Вы ведь совсем не знали его, так, леди Виржиния? – спросила она, когда мы взбирались по лестнице. Горничная, Эбби, следовала в нескольких шагах за нами, готовая в любой момент поддержать хозяйку. – Пожалуй, надо вас познакомить. И не глядите на меня так, – добавила герцогиня, и уголки губ у неё слегка приподнялись. – Я не сошла с ума, как бы леди Фэйт этого ни хотела. Вы сейчас поймёте.
Её слова совсем недолго казались загадочными – ровно до того момента, как мы очутились в галерее, длинной, и, похоже, огибающей особняк. Здесь гуляли страшные сквозняки; было весьма свежо, если не сказать холодно, но меня бросило в жар: со стены, от начала и до самого конца, глядело одно и то же лицо, повторённое в десятках вариаций, обрамлённое самыми дикими образами, от древнего романского императора и жреца-дубопоклонника до лётчика, от рыцаря, полностью скрытого латами, до обнажённого фавна, возлежащего на траве…И, Святая Генриетта, фавн был изображён уж слишком фривольно!
Руфус Дрюмонд Амброуз, герцог Хэмпшайр, очевидно, любил живопись в несколько специфическом виде.
– Мой покойный супруг собирал портреты, – с явным удовлетворением сообщила герцогиня. – И любил, знаете ли, смелость, дерзость. Как вам, к примеру, эта работа? – и она ткнула веером в сторону злосчастного фавна.
Немалых трудов мне стоило сохранить самообладание и ответить с достоинством.
– О, похоже, он был человеком, лишённым предубеждений.
– Истинно так, – кивнула она. – И человеком многих страстей. Пойдёмте-ка, я покажу вам нашу любимую картину…
Помимо портретов, на стене были развешаны и забавные безделушки, как то: фарфоровая козлиная голова, карнавальная маска из Серениссимы, бронзовое блюдо с затейливой чеканкой, чучело совы, к которому зачем-то приделали рожки… Я скользила по ним взглядом, то ли отдыхая, то ли прячась от многократно повторённых ликов умершего герцога, в таких количествах совершенно невыносимых. И – вдруг споткнулась.
Между рыцарским и монашеским портретами на стене виднелось отчётливое тёмное пятно.
– А здесь тоже что-то располагалось? – указала я на него герцогине.
Она нахмурилась.
– Действительно, сейчас припоминаю… Там была маска с Чёрного Континента, говорят, сделанная из человеческой кости. Лорд Хэмпшайр ею весьма дорожил. Представления не имею, куда она могла задеваться, но это и не столь важно. Вот, взгляните, – махнула она веером. – Этот портрет он считал лучшим, и я разделяю его мнение.
Покойный герцог был изображён на нём в королевском наряде, с горностаевой мантией, но, признаться, он интересовал меня в ту минуту меньше всего. Потому что в отличие от леди Хэмпшайр я догадывалась, куда подевалась та костяная маска. Фея Ночи утверждала, что той ночью, когда напали на лагерь циркачей, она слышала рожок Тисдейла, некогда до смерти затравленного человеком, похожим на герцога Хэмпшайра, и видела под накидкой череп. Но там, готова спорить, был вовсе не череп, а маска – и именно та, что пропала из особняка, а значит убийца входил сюда, как себе домой.
Гулкая тишина галереи показалась мне зловещей.
– Скажите, леди Хэмпшайр, ваш дом не посещали посторонние между девятым и одиннадцатым апреля?
Взгляд у герцогини вмиг стал неприятным, колючим.
– Сразу видно невесту маркиза Рокпорта, – произнесла она. Прозвучало это, впрочем, довольно мягко, без враждебности, что вместе с выражением лица порождало странный диссонанс. – Около трёх десятков давних друзей и недругов заглядывали ко мне, чтобы выразить соболезнования. И я отошлю вам весь список, если вы расскажете, почему вы задали столь странный вопрос.
У меня появилось совершенно ясное ощущение, что ей и так это известно, что здесь спрятана некая неприятная правда, причём спрятана ею же, герцогиней – женщиной хладнокровной, несмотря на всю свою страстность, и рассудительной. И взгляд, полный даже не затаённой – подавленной враждебности, словно я, не зная того, покусилась на нечто важное…
Нет, правду говорить нельзя. В конце концов, ведь это не моя тайна, а тайна следствия – то есть она принадлежит Эллису, а для леди недопустимо брать чужое, будь то идея, поношенное платье или остроумная шутка.
– Вы же знаете, в «Старое гнездо» захаживают весьма эксцентричные люди. И вот один репортёр из «Бромлинских сплетен» рассказал недавно презабавную вещь: будто бы на берегу Эйвона нашли странную маску. Только и всего, – пожала я плечами. – Но, конечно, это никак не может быть маска из вашей коллекции.
Она принуждённо рассмеялась.
– Да уж, с трудом могу себе представить, чтобы кто-то из моих гостей выкрал у нас безделицу и выбросил её в Эйвон. С моста! – и она хрипло, каркающе рассмеялась. – Пойдёмте-ка назад. Холодно.
До самого конца я надеялась, что леди Фэйт снова присоединится к нам, и мы обменяемся ещё хотя бы парой слов, однако она так и не показалась. «Миледи нешдоровится», – чопорно сообщил дворецкий, косясь на меня с неприкрытым неодобрением, точно бедняжка слегла по моей вине. Герцогиня же стукнула веером по столу и разразилась очередной тирадой. Нам опять подали чай, к которому я не притронулась; но зато хозяйка особняка опустошила по крайней три чашки – из своего собственного чайничка, источающего аромат бренди и бергамота, и вскоре паузы между словами стали затягиваться до неприличия. Когда настала пора прощаться, она даже не провожала меня, сославшись на мигрень.
Лицо Эбби, горничной, подававшей накидку и шляпку, было бледным как мел. Я прониклась к ней искренним сочувствием: она выглядела уже немолодо и, похоже, работала в особняке давно, а потому успела прикипеть душою к хозяевам, переживая за их промахи, как за свои собственные… Или же просто от природы отличалась деликатностью, и столь откровенное пренебрежение гостьей претило ей.
Так я думала, пока эта женщина, расправляя накидку на моих плечах, вдруг не склонилась ко мне, шепча:
– Миледи, вы спрашивали про маску… И я знаю, кто её забрал, да вот только если скажу, выловят и меня из Эйвона, ей-ей. – Эбби сглотнула; впалые щёки вспыхнули румянцем, а чуть выпуклые, рыбьи глаза стали отчего-то очень выразительными. – Сэр Джефри Олбрайт. Я сама видела. Они с леди Фэйт, бывает, встречаются, и всё когда старой герцогини рядом нет. Вот аккурат восьмого апреля он и прикатил. Разгуливал тут, как у себя, то одно, то другое схватит… А маску так и увёз. Вы уж передайте, кому следует, – взмолилась горничная. – Он моей леди всю голову задурил, а я её, крошку, считай, вырастила, господам-то до неё дела не было. И не для такого, видят Небеса, проходимца её роза цвела…