Тут наверху хлопнула дверь, где-то далеко. Но горничная вздрогнула и отшатнулась, и румянец снова сменила мертвенная бледность, а глаза погасли.
– Спасибо, Эбби. Вы очень мне помогли, – улыбнулась я, вкладывая искреннее тепло и симпатию в свои слова. – Машину ведь уже подали? Тогда не провожайте меня, на улице довольно холодно. Вы очень добры, но не стоит себе вредить. Будьте поосторожнее.
Горничная кивнула, точно деревянная марионетка, и не удостоила меня даже взглядом. Надеюсь, впрочем, что предупреждению она вняла… Право, если за кого в этом доме и болело моё сердце, то за неё.
Значит, Джефри Олбрайт. Дядя Рэйвен не зря подозревал его… Вот только как нам поможет знание, что баронет нечист на руку и подворовывает антиквариат из дома своей «невесты»?
Когда Лайзо меня увидел, то переменился в лице.
На мгновение я даже испугалась, что он забудет о своей роли простого водителя и бросится ко мне, обнимет… не знаю, что сделает, но всё это было бы совершенно неприемлемо здесь, у порога особняка Хэмпшайров, где за каждым тёмным окном мог таиться наблюдатель. И хорошо, если просто любопытный, а не злорадствующий! Однако самообладания ему, к счастью, хватило; он открыл дверцу и помог мне сесть, затем занял своё место, и машина покатила по сумрачному саду. Я глядела в окно, стараясь обуздать взбунтовавшийся пульс, а Лайзо изображал слугу и молчал – до тех пор, пока мы не свернули на пустоватую улицу, с двух сторон отрезанную от города деревьями.
– Что с тобой случилось? Уж без обид, но вид у тебя такой, словно тебя там истязали.
– Меня там едва не отравили. Кажется, – ответила я придушенным шёпотом. – Ох, Лайзо, неужели меня правда хотели… убить?
Руки у него напряглись так, что жилы выступили. Он остановил машину и глухо попросил:
– Рассказывай. А я послушаю – очень внимательно послушаю.
– Преждевременно пока делать выводы, – поспешно добавила я. – Сперва надо передать Эллису платок…
Лайзо нахмурился ещё сильнее.
– Что за платок?
Стоило вспомнить случившееся в деталях, и вновь накатила дурнота. Я расстегнула ворот и принялась обмахиваться, но это нисколько не помогло. Деревья за окном, утопающие в зыбком апрельском сумраке, казались ненастоящими – силуэты из бумаги, наклеенные на стекло, не более того.
– Мне подали странный чай. А до того мне снился сон, тоже весьма странный, в котором бокал вина превращался в змею… И, Лайзо, когда я взяла чашку, то увидела тот образ снова, и так ясно! – Голос у меня сорвался, и пришлось перевести дыхание. – Сейчас всё это больше похоже на каприз, я знаю. И можешь думать обо мне сколько угодно дурно, но отвези платок Эллису. Вроде бы доктор Брэдфорд умеет находить яды в питье, вот пусть он и удостоверится, что там ничего не было, и леди Фэйт действительно просто пыталась угодить мне весьма странным образом, а не сделать страшную глупость.
Лайзо глубоко вздохнул, затем отвёл за уши пряди волос, упавшие на лицо; «Железная Минни» двинулась с места и вновь покатила по улице, правда, медленнее, чем прежде.
– К Эллису я нынче вечером же наведаюсь, – с прохладцей пообещал он. Готова спорить, что тщательно сдерживаемый гнев не был направлен на меня, но за шиворот точно ледяной воды плеснули – так жутко стало отчего-то. – Значит, «страшная глупость»… Так это белобрысая девица тебя отравить пыталась? Не вздорная старуха?
– Лайзо! – возмущённо вскинулась я, мгновенно приходя в себя. – Всё-таки леди Фэйт – дочь герцога! И она весьма хороша собою. А что касается возраста леди Хэмпшайр…
– Гнев тебя красит, – улыбнулся он, скосив на меня глаза. – А я-то что, я-то бесстыжий гипси, ни воспитания, ни совести, какой с меня спрос? Так что с отравительницей?
Я вынуждена была отвернуться и прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Дурное настроение как рукой сняло; воронья стая зашумела, захлопала крыльями, высыпалась из зарослей в стылом ещё парке, точно чёрная фасоль из мешка, и затерялась в темнеющем небе.
– Боюсь, что леди Фэйт могли надоумить. Да, и к тому же её служанка сообщила кое-что любопытное…
Мы поговорили ещё немного, пока подъезжали к кофейне. И к лучшему: мне важно было высказать все подозрения, превратить своё подспудное напряжение в звуки речи, которые порой казались со стороны такими глупыми и претенциозными, что не могли уже больше ни пугать, ни сковывать душу тяжестью. Ведь хозяйка «Старого гнезда» всегда безупречна – легка, немного загадочна и спокойна, ведь только так атмосфера этого места остаётся неизменной и продолжает дарить гостям безмятежность сердца, умиротворение и отдохновение.
Проводив меня до порога, Лайзо, не медля, отправился в Управление.
Визит в особняк Хэмпшайров, в это змеиное гнездо, завершился; мне оставалось ждать встречи с дядей Рэйвеном, чтобы обсудить с ним произошедшее… и с Эллисом, чтобы понять, поили меня там ядом метафорически – или буквально.
– А теперь, леди Виржиния, попробуйте этот изумительный десерт!
Я вздрогнула, очнувшись от полудрёмы; оказалось, что меня незаметно сморило после того, как «Старое гнездо» покинул последний гость. Мэдди всё ещё прибиралась и кружила по залу, напевая себе под нос вполголоса – почти что колыбельная, право. А Рене Мирей нынче немного задержался, чтобы похвастаться своим новым изобретением.
– О, «гнёздышки» из слоёного теста с воздушным кремом и тёртым миндальным орехом? – торопливо откликнулась я, не подавая виду, что ненадолго забыла, где нахожусь. – Весьма удобная форма. Думаю, она будет пользоваться успехом.
Он воодушевился.
– Вы полагаете? Впрочем, что же это я, мои десерты всегда вызывают горение… пылание… тление… – Мирей нахмурился. – Как же…
– Пылкий восторг? – попыталась угадать я.
– Да-да! – расцвёл он.
Слова и мысли цеплялись друг за друга, как звенья бесконечной незримой цепочки. Тление – смерть, миндаль – синильная кислота; вспомнилось, как побледнело лицо марсовийца при виде страданий Салиха, и меткое замечание Эллиса; потом, сразу, без перехода – чай, поданный мне леди Фэйт. И мне пришла в голову неожиданная идея.
Я жестом подозвала Мэдди и спросила:
– Милая, Георг уже ушёл?
– Нет, но собирается, – и она выразительно посмотрела на Мирея.
Намёк был более чем прозрачным. Конечно, разве может кофейный мастер оставить двух незамужних девиц наедине с подозрительным марсовийцем? Нет, разумеется; скорее, он будет добрых полчаса поправлять шейный платок и проверять пуговицы на пальто, дожидаясь, пока можно уже наконец уйти.
Но заставлять Георга вновь браться за турку в столь поздний час – пожалуй, слишком жестоко.
– Вернёмся на кухню, мистер Мирей, – улыбнулась я. – Мне кажется, я знаю, какой кофе подойдёт к вашим пирожным и лучше всего раскроет их вкус.
Он ответил воистину ослепительной улыбкой:
– Леди приглашает меня на чашку кофе? О-ла-ла!
Мэдди прыснула со смеху и погрозила пальцем:
– А если маркиз Рокпорт услышит?
Георг действительно давно собрался уходить; я отпустила его сама, напомнив, что нас с Мэдди двое, и к тому же Лайзо ждёт снаружи, а сама взялась за приготовление кофе. О, разумеется, я не собиралась выдумывать ничего поразительного: корица, ваниль, немного карамели – словом, нечто вроде «кофе для леди», но только без сливок, чёрный. Рене Мирей с удовольствием принял из моих рук благоухающую чашку; я дождалась, пока он сделает глоток, а затем поинтересовалась словно между прочим:
– А вы можете различить привкус яда в напитке?
Выражение его лица воистину стоило запечатлеть в мраморе. Или маслом на холсте. Леди Клэймор пришла бы в экстаз!
– Леди, – заморгал он часто-часто; смотрелось это потешно, потому что ресницы у него были по-детски длинные. – Это есть шутка?
– Отнюдь, – ответила я и сама пригубила кофе. – И даже не праздное любопытство. Вы ведь действительно гениальный повар, мистер Мирей. Малейшие отклонения в рецептуре не ускользают от вашего внимания, даже если бхаратскую ваниль заменить колонской. И вот представьте, что перед вами чашка… предположим, с крепким чёрным чаем, – пощадила его я, в последний момент изменяя фразу. – И тот, кто подал его, отнюдь не похож на убийцу. Но что-то смущает вас, некое подозрение, не подкреплённое ничем, кроме смутных предчувствий. Что вы сделаете?
Признаться, в любой момент я готова была свернуть разговор, перевести его в шутку. Но марсовиец вдруг посерьёзнел и погрузился в размышления, шепча нечто вроде: «о, прозрение, уи, уи»; его пальцы механически поглаживали нижнюю губу, но он даже не осознавал собственных действий.
Эллис был прав: в прошлом этого человека скрывалось нечто весьма любопытное.
– Не стану пить, – наконец ответил Рене Мирей, и на лбу у него появилась тонкая морщинка-трещинка. Вечная сияющая улыбка угасла, а с нею исчезла и показная самоуверенность. – И другим не позволю, нет.
– Почему? – продолжила я. Очень захотелось взять веер, чтобы скрыть волнение, отвлечь внимание от своего лица, повертев что-нибудь в руках… Разговор получался напряжённым. – Подозрение значит больше, чем опасение показаться глупым или эксцентричным человеком?
И он вновь задумался, прежде чем ответить.
– Но подозрение никогда не бывает совсем пустое. Всегда есть корень, суть… – Мирей защёлкал пальцами, пытаясь подобрать слово; на сей раз я не вмешивалась. – Всегда есть основа. Вот передо мной чашка, её подала очаровательная женщина, цветок, услада для глаз! – попытался он пошутить, но вышло тускло, словно на него падала в тот момент тень неких печальных воспоминаний. – Но что-то мне не нравится. У женщины дрожали руки? Может быть. Дело в чае? Возможно. Вид, запах – чувства зрячи, разум слеп. К аромату чая примешивается металл или чеснок, и я говорю себе: «Они плохо вымыли чашку на кухне, приятель». Я называю это подозрением. Но разве оно беспочвенное?
Я опустила взгляд, вспоминая, как дерзко, с вызовом поставила передо мной чашку леди Фэйт, и запах, показавшийся слишком резким, и будто бы тягучую, маслянистую жидкость…