Так только ли в вещем сне было дело?
– Пожалуй, вы правы, – вздохнула я, и не пытаясь уже делать вид, что это всего лишь светская беседа. А затем попросила: – Рассказывайте свою историю до конца, мистер Мирей. Сейчас это более чем уместно. Как принято говорить… Удачный момент?
Он непонимающе моргнул.
– Простите, что?
Я улыбнулась:
– Прозвучало слишком много подробностей для абстрактного примера. И мне хотелось бы услышать вашу историю именно от вас, а не от Эллиса. Или, чего хуже, от маркиза Рокпорта.
– Вы страшный человек, леди Виржиния, – очень серьёзно ответил марсовиец.
– Чудесные пирожные, мистер Мирей. А ваш кофе остывает. Вам не нравится? Там нет мышьяка, клянусь – только ваниль, корица и карамель.
Уголки губ у него дрогнули.
– Сдаюсь. К тому же вы правда могли услышать это позже, в неудачное время… – добавил он печально, немного напоминая сейчас несправедливо обиженного ребёнка. – Я действительно уже видел, как люди умирают от яда. Из-за последнего случая мне пришлось переехать в Аксонию, потому что на мою репутацию в Лютье посадили изрядное пятно: в доме, где я работал, некто Дюкро упал замертво. Буквально, миледи.
Это не было неожиданностью, нечто подобное я и подозревала.
– И обвинили вас.
– Да. Потому что мсье Дюкро оказывал мне знаки внимания, а я имел неосторожность резко ответить, – пояснил Мирей, и на скулах у него появился едва заметный румянец… но, скорее, не из-за смущения, а от злости. – А потом созналась служанка, у неё… у неё было нежеланное дитя от мсье Дюкро. И, хотя меня оправдали, пришлось переехать. Это было утомительно, неприятно, однако я не жалею и… и… вообще-то я хотел рассказать о другом случае, – и голос у него резко сел. – Тогда мне было четырнадцать лет, леди Виржиния. Я находился в обучении у очень хорошего человека, работал в одном доме. Однажды мадам, молодая, красивая женщина, дала мне чайник и чашку – и велела отнести хозяину. Хозяин был немолод, но богат, слуги шептались, что мадам его не любила. И мне показалось тогда, что чай пах странно. Я его вылил. Наутро мадам спросила меня, пил ли хозяин чай, и я ответил, что чай, наверно, испортился. Она отхлестала меня перчатками по щекам, потом заплакала и попросила не рассказывать никому, – нервно усмехнулся Мирей и потёр лицо. – Хозяин потом всё равно умер, очень скоро. А мне до сих пор снится иногда, что я несу по длинному-длинному тёмному коридору чашку. Чай пахнет странно. И в таких снах, леди Виржиния, я всегда испытываю очень сильную жажду.
На мгновение я ощутила укол совести за ту шутку, с которой начала этот разговор. Пожалуй, мистер Мирей ещё хорошо держался…
– Знаете, мне тут вспомнилось, что у гипси есть презабавные суеверия. Некоторые умельцы из этого народа плетут занятные вещицы из ниток, натянутых на небольшой обруч, «ловцы снов». Говорят, что если повесить такой ловец у изголовья кровати, то дурные сны будут обходить вас десятой дорогой.
– Правда? – с неожиданной живостью откликнулся Мирей.
– Если хотите знать больше, спросите у мистера Маноле, моего водителя, – не моргнув глазом, посоветовала я. – Он ведь гипси… И, пожалуй, нам с вами уже пора покинуть кофейню. Мы ведь не хотим поставить мисс Рич в неудобное положение?
Марсовиец никак не подал виду, что вообще услышал мою последнюю шутку. Но позже, уже придерживая для меня дверь, чтобы я могла выйти из кофейни, он произнёс:
– Я бы сказал, кто ставит милую Мадлен в неудобное положение, но не стану. Доброй ночи, леди Виржиния, – и он притронулся к полям своего ослепительно-белого цилиндра в знак прощания.
Мэдди хихикнула и закрыла дверь прежде, чем я успела что-либо спросить. Лайзо, который издали наблюдал за этой странной сценой, тоже посмеивался; когда мы отъехали от кофейни, я попросила объясниться.
– Неужели ты не переживаешь за Эллиса? Он ведь твой друг.
– Он мне как брат, – серьёзно ответил Лайзо. – Да и матушка его как родного сына привечает… Вот только не о чем беспокоиться.
– Разве Рене Мирей не соперник Эллису? – наполовину серьёзно предположила я. – Высокий, элегантный, с прекрасным чувством юмора – и довольно состоятельный, если судить по его костюмам. Перчатки у него прекрасные.
– Перчатки-то перчатками, а любовь выбирают сердцем. А оно, непослушное, не всегда на правильных женихов указывает: кому мил детектив с заплатами на одежде, а кому вообще безродный гипси. – Он усмехнулся в сторону. – И Мадлен к тому же не из вертихвосток: если б разлюбила, то так бы и сказала. А сердится она сейчас и изводит его, секретничает с этим Миреем, только затем, чтобы он сильнее её полюбил.
«Безродный гипси»… К щекам у меня прилил жар, и я отвернулась, чтобы скрыть смущение, а затем спросила нарочито громко:
– А Эллис сам об этом знает?
– Узнал бы, если бы со мной хоть раз поговорил, – невозмутимо ответил Лайзо. – А не бегал бы за советами к человеку, которому сладко людей мучить. Ну и поделом.
Я невольно рассмеялась. Бедный Эллис! Действительно говорят – что посеешь, то и пожнёшь.
Теперь мрачные тени, преследовавшие меня с самого визита в особняк Хэмпшайров, развеялись без следа. Платок, намоченный в чае, Лайзо передал в Управление; оставалось только ждать результатов, а потом… если яд действительно обнаружили бы, боюсь, мне бы всё же пришлось рассказать дяде Рэйвену правду.
Чем бы это ни грозило красавице Фэйт.
…Погода выдалась чудесная, жарко было по-летнему. Я проснулась ещё до рассвета, вместо завтрака разобрала переписку и отбыла в «Старое гнездо». Звук моих шагов далеко разносился по улицам, пустынным в ранний час; посреди бледного неба солнце казалось зеленоватым, точно светило сквозь линзу, наполненную застоявшейся болотной водой. Из-за этого моё белое платье выглядело немного грязным – досадно, право; к тому же в оборки на чересчур длинных юбках набился мусор – осколки бутылочного стекла, птичьи кости, фарфоровые кукольные головы…
– Что за беспорядок, – вздохнула я, доставая из-за пояса пиратский нож и обрезая юбки чуть выше колена. – Даже для сна это слишком. Не так ли, Абени?
Откуда-то сверху – не иначе как из сердца зелёного солнца – донёсся смешок.
– Значит, догадалась.
Теперь, если приглядеться, можно было различить, что пейзаж вокруг шит белыми нитками, и то была не метафора: неровные стежки виднелись повсюду. Зажав зонтик-трость под мышкой, я подцепила одну из нитей и потянула на себя… Заборы, крыши, стены, деревья и облака – всё сложилось, точно карточный домик при дуновении сквозняка. А вместе с декорациями уходил и свет, и вскоре мы с Абени остались вдвоём в удушающе-чёрном мире – две нелепые фигуры в одинаковых кукольных платьях.
– Когда мы наконец поговорим? – прямо спросила я.
Абени поднесла белый костяной веер к губам, тёмным и гладким, как полированное дерево.
– Скоро, – улыбнулась она. – Он слабеет. Он чаще смотрит в сторону. Мы должны выбрать правильное время…
Внезапно Абени замолчала. А потом с тихим, леденящим душу треском её губы рассекла глубокая трещина, и ещё одна, и ещё… Кукольное лицо раскалывалось и истаивало в воздухе, а она словно и не замечала, как исчезает по частям.
В груди у меня разлился болезненный холод.
– Правильное… И какова же цена ошибки?
Веер упал на ворох ткани, и шёпот прозвучал изнутри моей головы:
– Смерть и порабощение – для тебя. Несмерть и несвобода – для меня.
Задыхаясь, я села на кровати. Спальня выстыла; окно было распахнуто, и занавеси колыхались на ветру, раздувались, как паруса.
Ещё вчера то, что Валх перестал врываться в мои сны и подсылать убийц наяву, казалось очевидным благом. Но теперь мне стало страшно. Абени сказала, что он ослабел, но что означала эта слабость для нас? Возможность избавиться от давнего преследователя…
…или то, что вскоре он начнёт действовать отчаянно и жестоко, чтобы восстановить свои силы?
– Если бы мне только знать, – прошептала я, зябко стягивая ворот ночной сорочки. – Если бы только знать, что ему от меня нужно… Я ведь даже не знаю, что защищать, откуда ждать удара.
Пальцы у меня отчего-то плохо гнулись, и голова кружилась. Надо было бы закрыть окно, но сперва для этого требовалось встать – или кликнуть Юджинию, но ни на то, ни на другое сил не хватало. Зато веки отяжелели, но сомкнуть их не давал страх: а что, если на сей раз во сне меня подстережёт не Абени? Не зря ведь она предупредила меня именно сейчас…
Как не вовремя!
Я и без того чувствовала себя измотанной. Который день кофейня бурлила из-за убийств, и прежде спокойные люди перемывали кости то погибшим циркачам, то герцогу, и пари между ла Роном и миссис Скаровски только добавляло жару. А каждая следующая смерть наносила всё более тяжёлые удары по моему самообладанию – наверное, потому что эти люди больше не были для меня чужими, незнакомцами, и я глубоко сопереживала мисс Ишервуд. А чудовищный финал Салиха, о, святые Небеса, прямо у нас на глазах… И ведь в стенах родного дома тоже не найти покоя: нрав де Нарвенья походил на подожжённую коробку с чжанскими фейерверками – то одна ракета устроит переполох, то другая загорится от искры… И Джул, дядин камердинер – откуда мисс Ишервуд его знала? Куда исчезал он по ночам? Конечно, Клэр не стал бы покрывать убийцу, но…
Ощущая всё яснее эту опустошительную беспомощность, я невольно сжалась. И тут щёлкнул замок, а дверь спальни начала отворяться.
– Как удачно, Юджиния, мне как раз нужно… – начала было я и осеклась, ибо на пороге комнаты возникла отнюдь не моя горничная.
– Сон дурной приснился? – спросил Лайзо, невозмутимо прикрывая за собою дверь.
Его появление настолько обескуражило меня, что я не сумела ни разозлиться, ни смутиться даже. Напротив, почувствовала постыдное облегчение: теперь-то Валх точно не дотянется до этой спальни…
«И есть кому закрыть окно, наконец-то», – пронеслась в голове незваная мысль, и сделалось смешно.
– Зачем ты пришёл? – спросила я, понизив голос. – Уже рассвело, прислуга давно не спит. А если бы тебя кто-то увидел?