Клэр воззрился на меня с ужасом и затем ретировался, так и не сказав ни слова.
Между тем, Фея проговорила с незваным, но, видимо, желанным гостем больше часа. Чувство долга не позволяло уехать в «Старое гнездо» и оставить их наедине друг с другом – не потому, что я так уж беспокоилась о репутации мисс Ишервуд или неподобающем поведении доктора Брэдфорда, разумеется. Просто тогда ей пришлось бы провожать его, во-первых, а во-вторых, она, кажется, слишком ослабела после непростого разговора с Эллисом, и объяснение в чувствах – а момент для этого был подходящий – могло окончательно её подкосить.
К тому же подошло время ланча – как нельзя кстати в свете всех переживаний.
Правда, перед самой трапезой случился казус.
Один из братьев Андервуд-Черри, перекладывая на столе приборы, случайно столкнул блюдце со стола. Конечно, тонкий фарфор разлетелся на множество осколков, и пришлось вызывать служанку, чтобы та прибралась… Сам по себе эпизод не заслужил бы даже строгого взгляда Клэра, тем более что мальчик сразу же извинился подобающим образом, но на беду горничная, сметая мусор в совок, задела веником туфлю Паолы.
Клотильда де Нарвенья тут же подскочила со своего места, побледнев так, словно её ненаглядную дочь окатили помоями и высекли кнутом на городской площади, и со слезами на глазах запричитала. Почтенный супруг тоже взвился, попытался её успокоить, придерживая за локоть и бормоча что-то утешительное, но сам нет-нет да и косился на бедную служанку с неприязнью и укоризной.
Сцена затянулась; все мы старательно делали вид, что ничего не происходит, но наконец у Клэра кончилось терпение.
– Ну, пожалуй, довольно, – произнёс он, поморщившись. – Не потрудитесь объяснить, что так расстроило вашу драгоценную матушку?
– О, – смутилась Паола и, удивительное дело, даже покраснела. – Мне, право, стыдно… Дело в том, что в Романии, к сожалению, до сих пор люди буквально живут суевериями… Не подумайте, что мы настолько невежественны, но традиции…
У Клэра сделалось такое лицо, словно у него резко заболели все зубы.
– Довольно мямлить, миссис Мариани, вам это, право, совершенно не идёт. Говорите по делу.
Паола опустила взгляд, очевидно, проклиная про себя матушкину провинциальность.
– Это брачная примета. Считается, что женщина, чьи ноги обмахнули метлой или щёткой, никогда не выйдет замуж.
Клэр ответил приторной улыбкой.
– Ах, так… Но к чему же горевать? Напротив, стоит порадоваться. Объясните скорее госпоже де Нарвенья, что вы уже побывали замужем и ничего хорошего там не нашли, а потому скоропостижно вернулись в общество трезвомыслящих людей. Не подумайте, дорогая племянница, что я вас отговариваю от брака, – обратился он ко мне тем же пугающе сладким тоном. – Но лучше засидеться в девичестве, чем испугаться метлы и выскочить замуж за первого встречного.
Паола сказала что-то негромко, и Клотильда де Нарвенья наконец перестала причитать…
…и ринулась к дочери, точно фурия.
Чёрная мантилья взметнулась, как птичьи крылья, звякнула посуда на столе. На мгновение я оцепенела от кипучей ярости, источаемой этой женщиной, успела только испугаться, но на её пути вдруг возник Лиам и подозрительно знакомым жестом – не у Клэра ли мне приходилось видеть нечто подобное? – перехватил её руку, занесённую для удара.
– Немедленно прекратите, – отчеканила я, поднимаясь со стула. – Или вы тотчас же извинитесь, госпожа де Нарвенья, или покинете этот дом, не дожидаясь вечера.
Удивительно, однако на сей раз романка прекрасно поняла сказанное. Отрывисто кивнув, она бросила Паоле несколько резких слов и, едва ли не расколов каблуками паркет, покинула зал. Супруг бросился следом, то и дело оглядываясь на меня, и едва не столкнулся со служанкой, вцепившейся в злополучную метёлку.
– Матушка очень сожалеет, ей нездоровится, она появится к ужину, – бесцветным голосом сообщила Паола. – В свою очередь тоже прошу прощения за столь некрасивую сцену.
– О, ради справедливости замечу, что вашей вины здесь нет, миссис Мариани, – сварливо произнёс Клэр, опускаясь на своё место; когда он успел встать, я даже не заметила. – Вернёмся же к ланчу, не будем подавать детям дурной пример.
Служанка закончила с уборкой и вышла; мы приступили к трапезе. Выждав немного, я наклонилась к гувернантке, благо мы сидели не так далеко друг от друга, и шёпотом спросила, чего же она сказала такого, что так разозлило её мать?
Паола помедлила с ответом.
– Я сказала ей, что не стоит беспокоиться из-за глупых примет, поскольку я не собираюсь вовсе связывать себя узами брака, – тихо пояснила она. И добавила с горечью: – Ведь так или иначе, я никогда не смогу быть вместе с тем человеком, которого люблю.
Это настолько поразило меня, что я почти что лишилась дара речи и до конца ланча объяснялась односложно. Мысль о том, что Паола в кого-то влюблена, к тому же без надежды на взаимность, казалась невероятной.
«Кто же этот человек? – вертелось у меня в голове беспрестанно. – Знаю ли я его? Или, может, она имела в виду кого-то из прошлого?»
Наверное, достаточно было бы просто спросить, столь прямая и честная женщина бы не стала скрывать правду. Но нечто необъяснимое – интуиция, возможно – подсказывало мне, что ответ будет неприятным.
И потому я промолчала.
Чуть позже мистер Чемберс сообщил, что доктор Брэдфорд собирается уходить. Пришлось извиниться и покинуть столовую, чтобы проводить гостя; Клэр, конечно, дал волю своей язвительности и сладчайшим голосом поинтересовался, известна ли мне разница между леди и дворецким, в чьи обязанности входит впускать и выпускать посетителей. На атмосферу за столом это, впрочем, не повлияло – сложно испортить то, что и так разрушено до основания… Поразмыслив, я решила не возвращаться к ланчу вовсе, тем более что аппетит действительно пропал, а Мэдди уже отправилась в «Старое гнездо», и оставлять кофейню на неё одну было бы несправедливо.
– Не стоило утруждаться и провожать меня, – вымученно улыбнулся доктор Брэдфорд; сам того не зная, он повторил за Клэром. – Я и так злоупотребил вашей добротой, когда явился сюда без приглашения.
…мы стояли на пороге. Я всё ещё сомневалась, приказать ли подавать автомобиль или вернуться к безнадёжно испорченному ланчу. Облака неслись по ядовито-синему небу, то смешиваясь и расплёскиваясь от края до края горизонта жидкой молочной пенкой, то обращаясь в жалкие ошмётки, и тогда солнечные лучи полосами ложились на измождённое лицо доктора Брэдфорда, а он щурился подслеповато и моргал, пока вновь не находила тень.
Какой же силы ветер бушевал там, высоко? А ведь здесь, у земли, даже перья на дамских шляпках едва колебались…
– Не стоит вам так говорить, – улыбнулась я. Да, пожалуй, стоило поехать сразу в кофейню, даже если Клэр смертельно обидится – в конце концов, он всегда может сцедить свой яд на докучливых супругов де Нарвенья. – Вы ведь друг Эллиса, а значит, и мой тоже… К тому же мисс Ишервуд нуждается сейчас в добром слове. Кстати, как она?
– Вы спрашиваете меня как врача или как джентльмена?
«Как влюблённого», – хотела я сказать; ведь влюблённые глаза видят самое важное куда отчётливей, чем глаза равнодушного… Впрочем, некоторых вещей они не замечают вовсе.
– И того, и другого.
– Дороти прекрасна, – вздохнул доктор Брэдфорд, и лицо его на мгновение просветлело. Однако он тут же добавил, помрачнев: – Прекрасна, но истощена и физически, и духовно. Её чувства сейчас притуплены, она ощущает лишь страдание либо покой. Сон, пища, разговоры – ничего не приносит ей удовольствия, разве что позволяет ненадолго отстраниться от печали и вины. И, как следствие, пульс то несётся вскачь, то замирает, её лихорадит… Она слаба. Если бы в таком состоянии, как сейчас, Дороти Ишервуд оказалась на арене в тот день, когда погиб герцог, боюсь, она не смогла бы вскинуть ружьё и спустить курок, а только стояла бы, как соляное изваяние, не в силах ни убегать, ни сопротивляться.
Невольно я отвернулась, точно прячась от его слов.
Да, если Тисдейл желал именно этого – он добился своей цели. Он сломил Фею Ночи… но переломы срастаются без следа, если вовремя оказаться в руках хорошего врача.
– Тогда приглядывайте за ней, – кивнула я. И добавила по наитию: – Близкие люди – это те, кто остаётся рядом с нами в моменты слабости и помогает вновь обрести силы.
Доктор Брэдфорд беспомощно улыбнулся, пряча руки в карманах пальто.
– Да разве я ей близкий человек…
– Вы для начала попробуйте им стать, а потом поговорим, – ответила я. – А вот и ваш кэб, глядите!
Прощание вышло поспешным до неприличия. И, лишь оставшись в одиночестве, я позволила себе признаться, почему столь жарко подталкивала доктора Брэдфорда к мисс Ишервуд: они были ровней друг другу. Да, один – завзятый холостяк, ловелас, имеющий на своём счету четыре несостоявшихся попытки остепениться; другая – и вовсе циркачка, женщина с безнадёжно испорченной репутацией… Но при этом люди далеко не бедные, повидавшие жизнь, чуждые условностей. Между ними не стояло никаких барьеров – ни деспотичных родственников, ни страха перед общественным мнением; всё, что им требовалось – лишь признаться в своих чувствах.
Вполне вероятно, что я поторопилась с выводами, и Фея не была влюблена в доктора Брэдфорда… Но она могла себе позволить это!
– В отличие от меня, – пробормотала я, прикрывая глаза; солнце мазануло по векам – жарко по-весеннему, безжалостно. – В отличие от меня…
– Леди Виржиния? Вы что-то говорили? – обратился ко мне мистер Чемберс, спустившись на несколько ступенек, и его всегда невозмутимое лицо омрачилось тревогой.
Я заставила себя улыбнуться:
– Нет, ничего. Пусть мистер Маноле подаст машину к выходу через четверть часа. Я поеду в «Старое гнездо». Мисс Ишервуд поручаю пока вашим заботам. Не позволяйте ей встречаться ни с кем, кроме детектива Эллиса – или, по крайней мере, пусть с гостями она разговаривает в его присутствии. И, разумеется, тотчас же сообщите мне, если произойдёт нечто непредвиденное.