Эллис как-то помрачнел и сгорбился, точно стеснялся благодарности.
– Ну, по большому счёту спас её Нэйт. Я, конечно, сказал ему в шутку, когда потащил с собой сегодня: «От тебя ничего не требуется, дружище – веди себя как влюблённый дурак, коим и являешься». Но никак не ожидал, что он буквально вытащит Фею из петли, когда мы все будем страшно заняты поимкой Тисдейла – проворный оказался мерзавец, хоть и хромой.
– А что с Арчи Ярвудом? – внезапно спросил маркиз, которого рассказ, кажется, нисколько не тронул. – Он жив?
Детектив хмыкнул.
– Более чем. Прошу прощения, что не уточнил сразу – как-то совсем позабыл, что в некоторых кругах «позаботиться о ком-то» означает вовсе не «порадеть» или там «проявить нежность», а ровно наоборот. Однако нашего неблагонадёжного униформиста я в буквальном смысле поручил трудам чжанского фехтовальщика, Ченга. У него нашлось несколько занимательных составов для курильницы… В общем, Ярвуд сейчас крепко спит, а когда проснётся – мир его изменится до неузнаваемости.
Дядя Рэйвен, к счастью, не удостоил вниманием язвительные подколки и, напротив, удовлетворённо кивнул:
– Хорошо. Я хотел бы побеседовать с ним лично. Передайте его моим людям.
– Да если хотите – и Тисдейла забирайте, – махнул Эллис рукой и полуобернулся к амфитеатру. Со стороны дверей послышалось неразборчивое «Пошевеливайся, парень!» – или нечто столь же грубое. – Он, думаю, с радостью изложит вам историю своей непростой жизни, может, и почерпнёте из неё кое-что полезное. Кстати, вот и он.
Признаюсь, в тот же момент я замерла, подспудно ожидая увидеть в дверях исчадие бездны, рогатое и смердящее серой. Но там был всего лишь немолодой мужчина, высокий и сгорбленный, облачённый в потрёпанные монашеские одежды – и вели его такие же люди, нисколько не испуганные. На сером, изрезанном морщинами лице запеклась кровь, в сумраке казавшаяся почти чёрной; плотно сомкнутые веки подрагивали. В глаза бросалась только одна странность: при худощавом телосложении черты выглядели неряшливыми, размытыми, оплывшими, словно пустую человеческую кожу набили плотью как попало.
«Марионетка… – пронеслось в голове. – Кукла?»
Сопровождающие вели его грубо, не позволяя ни на полшага отклониться от намеченного пути, и не скупились на тычки и удары. Когда Тисдейл проходил мимо нас, мне вдруг примерещился запах сладковатый мертвечины, как будто в розарии сдохла мелкая собачонка. Сверкнула молния в вышине, высвечивая каждый камень на площади, но убийца словно бы оставался в тени… Признаюсь, у меня отлегло от сердца, когда его наконец дотащили до фургончика Управления спокойствия и втолкнули внутрь.
– В общем, преступников забирайте, неохота мне набиваться во враги вашим врагам, – подытожил Эллис как ни в чём не бывало. – А вот Фею я вам не отдам. Ей сейчас нужен либо врач, либо любящее сердце рядом, и я знаю кое-кого, кто сочетает в себе оба этих качества. Тем более вряд ли она расскажет вам что-то интересное.
Маркиз бросил на меня быстрый взгляд и ответил с небольшой запинкой:
– Можно обсудить позднее… – и вдруг осёкся, резко оборачиваясь.
Фургон, который едва успел отъехать, вдруг качнулся из стороны в сторону. Раздался странный влажный хруст, почти заглушённый раскатом грома, машина замедлилась, заворачивая в сторону, а затем ускорилась, отдаляясь всё стремительнее.
Эллис коротко выругался и метнулся к моему автомобилю.
– Лайзо, за руль! Быстро!
Дядя Рэйвен, сбросив оцепенение, крикнул что-то неразборчивое своему водителю.
«Успеют? – пронеслось у меня в голове. – Или упустят?»
Отчего-то не верилось, что им удастся догнать Тисдейла; может, надо мною довлели кошмарные сны, или грозовое небо наводило на дурные мысли…
Но в то же мгновение, опережая всех, наискосок через площадь рванулся Джул.
Он бежал нечеловечески проворно, длинными плавными шагами, точно скрадывая расстояние. Вспышка молнии – Джул рядом; вспышка – и уже на середине пути, ещё вспышка – и смазанный силуэт виднеется на крыше фургончика.
Дальше всё происходило слишком быстро.
Автомобиль Управления успел свернуть и скрыться за деревьями и домами, но почти сразу же послышался звук сильного удара, грохот, лязг – и прежде чем шум стал невыносимым, всё стихло.
Я вглядывалась в темноту до боли. А потом снова вспыхнула молния – и я совершенно чётко разглядела Джула, который бездушной статуей застыл на площади, и в руках у него было что-то… что-то…
…человеческая голова?
Эллис замер, а потом медленно обернулся ко мне, натянуто улыбаясь:
– Виржиния, – позвал он тихо. – Думаю, вам стоит вернуться в автомобиль. Скоро здесь станет грязно.
И действительно – я лишь только успела сесть с Паолой в свою «Железную Минни» как хлынул ливень, и площадь буквально поплыла. Остальное запомнилось скверно. Кажется, дядя Рэйвен решил остаться с Эллисом и уладить некоторые дела, и Клэр хотел задержаться тоже, но ему не позволили. И Паола почему-то не отпускала мою руку, и призрачный запах мертвечины в цветнике становился слабее, и молнии зажигались в небе всё реже… И голос Джула очень ясно произнёс: «Оно само». Потом Лайзо вроде бы выругался, Клэр сел в машину, и мы наконец поехали.
Я спала до следующего полудня.
Мне не снилось ничего.
Весь следующий день накрапывал мелкий дождь. Особняк на Спэрроу-плейс точно погрузился в сонное забытьё: не носились по лестницам мальчишки, слуги ходили исключительно на цыпочках и даже из кухни запахи доносились приглушённые, прозрачные, почти не возбуждающие аппетита. Я до самой ночи не выходила из комнаты, чего не позволяла себе довольно давно, и бездумно листала старый рыцарский роман, где всё было просто: вот герой, и его ждёт награда, вот злодей, и ему угрожает кара, достойные спасутся, о павших будут скорбеть, точка.
В жизни, увы, так не получалось.
Мысленно я снова и снова возвращались к Тисдейлу, пытаясь понять, что сделало его таким. На очередном витке, стыдно признаться, поняла и приняла его месть герцогу Хэмпшайру, но то, что случилось потом, эта тошнотворная цепочка убийств… Может, и права была госпожа Ортезе, называя его мертвецом? Но если так, то где пролегает граница между обычным человеком, пусть и обезумевшим от горя, и инфернальным мстителем, существующим лишь за счёт чужой смерти?
Ответа не было.
Время от времени я погружалась в сон, тревожный и бессмысленный, наполненный белым густым туманом, а когда просыпалась – рядом была или Мэдди, или Юджиния, и на передвижном столике пар клубился над чашкой с чаем. Сложно назвать такое существование идиллией, однако покой медленно возвращался… И в какой-то момент я совершенно позабыла, что в особняке пребывает ещё один источник тревог и забот.
– Матушка! Матушка, да послушайте же!
Я вздрогнула, едва не выронив стопку писем; было раннее утро, часа два до завтрака или около того, но день накануне, проведённый в безделии, настолько наполнил меня силами, что спать уже совершенно не хотелось, и работа сама просилась в руки.
Кричала Паола – по–аксонски, хотя и обращалась к матери. Что же могло произойти?
Времени приводить себя в порядок или звать на помощь Юджинию не оставалось, и я, кое-как пригладив волосы и расправив домашнее платье, бросилась по коридорам едва ли не бегом. У лестницы мы столкнулись с Клэром, переглянулись – и в молчаливом согласии поспешили вниз, в холл, где разворачивалась отвратительная сцена.
Паола, с отчётливым отпечатком ладони на щеке и заплаканная, упиралась изо всех сил, в то время как Клотильда де Нарвенья тащила её к выходу, крепко ухватив за запястье. Почтенный отец семейства держал смутно знакомый саквояж, нетерпеливо постукивая мыском ботинка по паркету, и брезгливо поджимал губы. Остальной багаж волок слуга, Томмазо, а горничная, Нунца, поддерживала под локоть растерянную сеньору Ортезе. В тот момент, когда я подошла, саквояж как раз расстегнулся, и на пол неряшливой кучей осели вещи – вперемешку платья, блузы, юбки, нижние сорочки и чулки – и Паола вспыхнула от унижения.
– Матушка, я правда не хочу уезжать… – пробормотала она уже едва слышно.
На некоторое время, признаюсь, я оцепенела от изумления – и не нашла ничего лучше, как обернуться к стоявшему у основания лестницы мистеру Чемберсу и прошипеть:
– Почему вы стоите как истукан?
Он, казалось, смутился, и ответил, немного запинаясь:
– Но, миледи, это же дело семейное, как можно встревать…
От злости кровь у меня прилила к лицу. О, да! Пускай муж колотит жену, пусть жена таскает за волосы детей и все вместе они сживают со свету дряхлую прабабку ради наследства – никто и не подумает вмешаться, ибо это дело семьи. Пока кто-нибудь не умрёт, разумеется. Уж тогда-то газеты поднимут вой, потеряет покой Управление спокойствия, а возмущённая общественность испустит слитный вздох порицания, и преступившие закон непременно будут наказаны. Но пока вас не убили – или, скажем, если убили недостаточно жестоко – на помощь и не надейтесь.
Ибо, как всем доподлинно известно, влезать в семейные дрязги – ужасно, ужасно некрасиво.
– Что здесь происходит? – громко спросил Клэр, и голос его, и так не слишком приятный, сорвался в конце на какой-то пронзительный взвизг. – Что вы себе позволяете в чужом доме?
Может, госпожа де Нарвенья и не поняла, что именно ей говорят, но ответила оглушительной тирадой. Тут же испуганно залопотал её супруг, свободной рукой неловко пытаясь закрыть опустевший саквояж; пронзительно взвыл клаксон на площади, и Томмазо, стоя на пороге, взволнованно затараторил, запричитала Нунциата, прижав ладони к щекам, выругался непристойно Клэр, зашевелились мальчишки, наблюдавшие за всем этим безобразием с верхней площадки, а Паола дрожащим голосом принялась повторять: «Не хочу уезжать, матушка, выслушайте, не надо, не желаю возвращаться, что мне там делать…»
И в тот самый момент, когда голова моя готова была уже лопнуть от невообразимого шума, сеньора Ортезе, распахнув белесоватые глаза, необыкновенно чистым контральто пропела на весь холл: