– Силентио!
И, что самое удивительное, действительно все замолчали.
– Силентио, – повторила сеньора Ортезе уже тише, но столь же внушительно. И – продолжила на прекрасном аксонском: – Паола, милая, за минувшие дни я так много услышала о том, чего ты не хочешь. И ни слова о том, что ты хочешь. И, пока я не услышу, я буду считать, что своих желаний у тебя нет, а потому справедливо заменить их чужими. Итак?
Клотильда начала было что-то бормотать, но хватило одного подслеповатого и вроде бы незлого взгляда, чтоб она утихла. Паола наконец отдёрнула руку и, скрестив запястья на груди, застыла – а затем ответила еле слышно, однако твёрдо:
– Я хочу оставаться рядом с людьми, которых люблю. – И добавила ещё тише: – И это не вы, матушка, и не вы, отец. Простите. Я пыталась, но… Простите.
Сеньора Ортезе, как ни странно, удовлетворённо кивнула:
– Ну что ж, ты слышала, Кло. И не делай вид, что не поняла. Наша маленькая Паолучча остаётся. Сеньорита Валтер, благодарю за гостеприимство.
Она добавила что-то по-романски, обращаясь к прислуге; Нунца тут же засеменила к побледневшей Клотильде де Нарвенья и увела её под локоток; Томмазо вместе с отцом семейства споро вытащили наружу багаж. В дверях сеньора Ортезе задержалась и добавила на прощанье, обернувшись к Паоле:
– А покров я тебе всё же оставила, там, в голубой комнате. Примерь, милая. Белое тебе к лицу, что б ты ни думала, и каждой девушке надо хотя бы раз в белом покрасоваться.
И вышла.
В холле стало оглушительно пусто. Мне хотелось броситься Паоле, немедленно обнять её, успокоить, спрятать подальше от любопытных глаз и поговорить по душам, но я не двигалась с места, парализованная внезапной догадкой, даже двумя.
Во-первых, семейство де Нарвенья, очевидно, знало аксонский язык; вполне логично, ибо где бы ещё юная Паола перед побегом из дома выучила его? Так что все едкие замечания Клэра, несомненно, находили адресата.
Во-вторых, настоящей главой семьи была не шумная Клотильда, а тихая сеньора Ортезе.
В-третьих, она прекрасно знала, что Паола никогда не выходила замуж и не становилась вдовой, а значит все ухищрения Особой службы обеспечить приличную предысторию ничего не стоили под полуслепым взглядом одной пожилой особы.
«Вот дядя Рэйвен расстроится, когда узнает, – пронеслось в голове. – Или наоборот, посмеётся?»
– Безумные романцы, – тяжко вздохнул Клэр, опираясь на перила. – Кажется, у меня теперь мигрень и множество лишних забот, и я даже не знаю, что страшней. Мало было хандры у Джула… Итак, приступим. Мисс Смолл, извольте собрать вещи миссис Мариани и саквояж – и вернуть в её комнату. Мистер Чемберс, ступайте с глаз моих долой, пока я не передумал и не устроил вам выволочку. Мальчики – брысь отсюда в библиотеку, чтоб к вечеру все наизусть умели читать «Слово о любопытстве» Мартины Благочестивой. Да, юный баронет, вас это тоже касается, прикрываться ковром бессмысленно. Любезная племянница… – он запнулся. – Рекомендую красное сухое, позапрошлого года, очень способствует успокоению. Миссис Мариани…
Она отчётливо вздрогнула.
– …сочувствую вам. В утешение могу сказать только, что семью не выбирают, и лично мне никто не причинил столько зла, как родной отец. А теперь – всего наилучшего. Джул! – капризно прикрикнул он, поднимаясь по лестнице. – Джул, если ты немедленно не найдёшь мне что-нибудь от головной боли, клянусь, у тебя станет одним хозяином меньше.
Указания его были исполнены даже раньше, чем он поднялся на нужный этаж – впрочем, в способности Клэра управлять людьми я никогда не сомневалась. А вот его умение сочувствовать, признаюсь, поразило меня до глубины души.
Воистину – человек полон сюрпризов.
Позже, когда мы с Паолой немного пришли в себя – поспособствовал этому плотный завтрак и крепкий кофе, а никак не вино, разумеется – она объяснила, что произошло внизу и почему семейство де Нарвенья столь внезапно засобиралось восвояси.
– Я сама виновата, – призналась она. – После того как мы вернулись в особняк, я первую ночь почти не спала. Как проклятая, вспоминала и вспоминала – и амфитеатр, и фургон этот, и то, что потом… – она запнулась, вздрогнув. Меня тоже передёрнуло, стоило подумать об оторванной голове Тисдейла. – А матушка была такой заботливой, расспрашивала меня, сочувствовала. Признаюсь, я рассказала больше нужного, и на неё некоторые фрагменты истории произвели излишнее сильное впечатление.
Я пригубила кофе; он так густо пах лавандой, что походил, скорее, на успокоительную микстуру.
– Излишне сильное? Никогда не слышала, чтобы так деликатно кто-то описывал истерический припадок.
Паола слабо улыбнулась.
– У матушки всегда был буйный нрав. Но, верите или нет, она действительно желает мне добра.
– Однако представления о добре у всех разные, – возразила я. – Что хорошо одному, для другого – крах всей жизни.
– Не стану спорить, – вздохнула Паола. – К тому же мы с матерью действительно разошлись в представлениях о том, что для меня правильно. Она считала, что я должна немедленно уезжать из дома, где моя жизнь подвергается опасности. И что в Романии мою судьбу вполне можно устроить, потому что даже на сомнительную вдову найдётся жених, особенно если она богата. А мы теперь богаты – два года назад умерли от тифа сразу двое взрослых сыновей у тётки де Нарвенья, она ушла в монастырь и завещала состояние и титул своей сводной сестре.
– То есть вашей матери, – кивнула я понятливо. – Ушла в монастырь, надо же…
– О, она об этом мечтала с юности, – совершенно серьёзно ответила Паола. – Иногда мне кажется, что дорогая семья пыталась упечь меня туда не для того, чтоб обелить честь, а для того, чтоб сделать приятное тётке… Так или иначе, матушка некоторое время привыкала к богатству и не знала, что делать с ним, а тут весьма удачно попалось под руку моё письмо.
– И она отправилась творить добро – как понимала его, – задумчиво откликнулась я. – Знаете, Паола, быть может, это эгоистично с моей стороны, но я рада, что вы остались с нами. И не только потому, что лишь вы можете справиться с мальчиками и не позволить им превратить мой дом в сущий бедлам.
Паола наконец улыбнулась:
– И я тоже.
С того памятного разговора минуло две недели.
Маркиз взялся проводить своё собственное расследование, вооружившись фотографиями Пека и показаниями Арчи Ярвуда; газеты предсказуемо молчали, словно и не было отвратительных плясок на костях весь прошедший месяц. Эллис также пропал – промелькнул один раз, кажется, на кухне, в обществе Мирея и сладких яблочных пирогов, а затем растворился в весенних сумерках.
Кофейня практически пустовала – вдохновлённые ранним теплом, бромлинцы разъехались кто куда. Впрочем, постоянные гости по-прежнему заглядывали ко мне, хоть и реже. Луи ла Рон не показывался с тех пор, как поскандалил с Пеком, Эрвин Калле отправился в короткое путешествие в Марсовию, полковник Арч стал наведываться чаще – в компании младшей сестры и племянницы, приехавших откуда-то с юга, одинаково рыжеватых и застенчивых. Миссис Скаровски появилась однажды, а затем пропала надолго; по слухам, захворала.
Погода стояла почти что летняя.
Распускались листья.
В то утро меня разбудило тепло – и особый, ни на что не похожий вкус воздуха. Бромли окутывала зеленоватая дымка, и свежесть далёких яблоневых садов впервые за многие месяцы перекрывала и душную гарь Смоки Халлоу, и эйвонский смрад. Небо казалось прозрачным, словно розовато-лазурная акварель, и пели птицы на блестящем от росы карнизе.
Я не стала завтракать дома, решив позволить себе чашку кофе в «Старом гнезде», тем более что Мэдди наверняка с удовольствием составила бы мне компанию. Поэтому выехали мы раньше обычного. Лайзо был необыкновенно молчалив – впрочем, в последние дни он частенько впадал в задумчивость. По пути я дважды попросила остановиться: сперва на площади, чтобы купить газету у мальчишки-разносчика, а второй раз без всякой причины, просто понравилась улица в вуали благоухающих лепестков вишни.
– Как быстро летит время, – вырвалось у меня.
Взгляд у Лайзо потух.
– Да, быстро… Да вот только ничего не меняется.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я, обернувшись к нему, но он не ответил.
В газете не было ровным счётом ничего интересного. Первые четыре листа занимали размышления по поводу недавнего убийства на каком-то курорте одного знатного алманца, вроде бы даже отдалённо связанного с королевской семьёй. Ещё писали, что растут цены на соль, что закрылась спичечная фабрика на левом берегу Эйвона, и что Его величество с Рыжей Герцогиней собираются поехать в Альбу. Новая статья «Сибиллы Аксонской», как ни странно, выглядела скорее разумной, пусть и ёрнической, а не пустой и преисполненной патетики, как прежде; допускаю однако, на меня повлияло личное знакомство с автором – Пек, несмотря на неразборчивость в выборе тем, оказался довольно приятным человеком со своеобразным кодексом чести.
На самой последней странице в ряду некрологов взгляд выхватил знакомое имя – Джеффри Олбрайт.
«Неужели маркиз?..»
Я жадно вчиталась в скупые строки, но угадать по ним правду было невозможно. «Был верным сыном Отчизны… оставил горевать безутешную невесту… тяжело болел перед кончиной и планировал отбыть на лечение за границу». Короткая заметка распадалась на отдельные фразы, будто и не связанные между собою; возможно, они что-то значили для посвящённых – но не для меня.
Похоронить баронета Олбрайта собирались на маленьком кладбище у самой окраины города – и сомневаюсь, что проститься захотели бы многие. Может, разве что леди Фэйт – если только её бы отпустила мать.
Всё ещё пребывая в мрачных размышлениях, я вышла из автомобиля и тут же заметила на ступенях гостя, которого, признаюсь, давно ждала, но уже и не чаяла увидеть.
– Виржиния, – заулыбался Эллис, подскакивая. – Как хорошо, что вы явились раньше! С завтраком у меня ничего не вышло, каюсь, может, смогу наверстать вместе с вами?