– Что-то случилось? – спросил Лайзо, едва закрыв дверь кабинета. – Ты в последнее время сама не своя. Из-за нападений на Мадлен?
Вместо ответа я достала из шкатулки записку от Абени и протянула ему. Он глядел на клочок бумаги, пожалуй, не меньше минуты, и лишь затем коротко произнёс:
– И давно?
– Мне доставили её в начале мая, – призналась я. – Ты ведь помнишь наши поездки к Горацио Монку? Они принесли плоды, правда, не совсем те, на которые мы рассчитывали…
Лайзо знал большую часть истории, поэтому остальное я пересказала ему быстро. Он нисколько не удивился, но крепко задумался.
– И ты не боишься с ней встречаться? Это ведь может быть ловушка.
– Может, – согласилась я спокойно. – Однако в записке не сказано, что мне нужно явиться одной. Ты ведь пойдёшь со мной?
На какое-то мгновение лицо у него стало уязвимым, потерянным. Он вздохнул – а в следующую секунду я оказалась в крепких объятиях.
– Ох, Виржиния… И куда делась осмотрительная леди, которая берегла свою репутацию?
«Осталась в том подвале, где умерла Эвани Тайлер», – подумала я, но, конечно, не сказала этого. Ведь дело было не только в смерти Эвани… Изменилась не одна я, но и мир вокруг тоже.
– Мне нужно понять, чего добивается Валх, – тихо ответила я, ощущая, как румянец заливает лицо. Лайзо был слишком, слишком близко. – И какое отношение он имеет к смерти моих родителей. И…
Тут в дверь робко постучали. Лайзо тут же отстранился и отступил, шепнув:
– Я помогу. Значит, через два дня.
– Спасибо, – улыбнулась я. И добавила громче: – Юджиния? Войди. А вы, мистер Маноле, ступайте.
Когда она открыла дверь, то не увидела ничего предосудительного: я сидела за столом, правда, чересчур низко склонившись над письмами, а Лайзо стоял у порога. Но его объятия до сих пор обжигали меня, и мысли изрядно путались. Отвлечься на работу не получилось: и час был слишком поздний, и бедняжку Юджи мучить не хотелось, поэтому вскоре я легла спать, впервые за несколько недель искренне надеясь погрузиться в ту самую ледяную темноту без сновидений.
Но надежды, увы, не имеют свойства оправдываться.
Мне приснился сон.
…я очутилась далеко от Бромли, настолько, что в воздухе не осталось ни намёка на затхлый дым от Смоки Халлоу. Здесь пахло прогретой солнцем листвой, дубовой горечью, медовой сладостью полевых цветов, а ещё мхом, липовой пыльцой и речной сыростью. По правую руку воздвиглась громада старого леса, и там, в тенистой прохладе, слышались иногда птичьи трели; по левую руку раскинулось огромное поле, где трава доходила до пояса. Солнце уже клонилось к горизонту, и иссушающая летняя жара немного отступила, но пока даже камень под раскидистой ивой, на котором я сидела, на ощупь казался тёплым, словно живым. Мне хотелось распустить шнуровку платья или поднять юбки хотя бы до колен, чтобы ноги обдувал ветер, но каждое движение отнимало столько сил, что проще было ждать, пока прохлада придёт сама.
«Скорей бы ночь», – пронеслась мысль.
Внезапно со стороны леса послышался слабый, едва слышный шорох; не будь мои чувства настолько обострены, я бы ни за что его не заметила. Затем под сенью вековых дубов словно бы сгустилась тень, приблизилась, обрела человеческие очертания…
Лайзо вышел на кромку поля и остановился, щурясь от ржавых солнечных лучей. Теперь его нельзя было принять за призрак или за лесного духа: грудная клетка тяжело вздымалась, на лбу выступила испарина; воротник рубашки замялся и сполз в сторону под тяжестью холщовой сумки. На плече виднелся красноватый след от ремешка, а пальцы были в пятнах травяного сока и в мелких порезах.
Я затаилась, словно испуганная птица, пытаясь исчезнуть, стать невидимой, но Лайзо и так меня не заметил. Он спустился к реке и выругался, едва не оступившись; затем сбросил сумку на сухой камень и принялся ополаскивать лицо и руки. Капли воды стекали по шее, оставляя влажный след, и впитывались в воротник, уже совершенно мокрый.
«Надо проснуться, – набатом звучало у меня в голове. – Надо проснуться, скорее проснуться и прекратить это…»
Лайзо выпрямился и застыл, глубоко дыша, словно пытаясь впитать прохладу, которую нёс ветер, затем внезапно произнёс:
– А, ну его, всё равно опоздал, – и принялся раздеваться.
Меня словно молнией прошило.
В первое мгновение я буквально остолбенела, впервые в жизни осознавая, что значит это слово – застыть, закостенеть, не иметь возможности даже моргнуть. Лайзо стянул рубаху и сложил, сноровисто и аккуратно, как делают служанки.
Меня бросило в жар.
«Нужно проснуться. Или хотя бы отвернуться…»
Лайзо сладко потянулся, наслаждаясь ветром, и быстро скинул сапоги, потрёпанные, но чистые.
«Он ведь колдун, и если это не простой сон, он может заметить…»
Когда Лайзо притронулся к завязкам охотничьих штанов, я решила, что сейчас или очнусь наконец, или лишусь чувств, как подобает благовоспитанной леди. Но чего-то во мне, кажется, не хватало – или благости, или воспитанности… Я не отвернулась и даже не закрыла глаза, пока он не разделся полностью, сложив одежду на берегу, и не вошёл в воду, к счастью, всё время оставаясь ко мне спиной.
Сердце колотилось так часто, что сложно было дышать; лицо горело, а губы покалывало, как будто… как будто…
– Эй, – крикнул вдруг Лайзо. – Нельзя.
Я едва не провалилась сквозь камень – и только потом разглядела клокастую рыжую лису, которая принюхивалась к оставленной на берегу сумке. Воришка, застигнутый врасплох, прижал уши, но не сдвинулся с места.
– Изголодалась, что ли, – пробормотал Лайзо. – С чего бы, лето же… А! У меня же там сыра кусок, вот же… Ну, ладно. Так и быть, угощу.
И – повернулся, собираясь выйти.
…повернулся ко мне.
Я пискнула, зажимая рот руками – и проснулась.
В спальне ещё царила ночная прохлада, однако мне было жарко – жарче даже, чем там, во сне, на берегу безымянной крошечной реки. Солнце едва поднялось над крышами; пора было вставать, чтобы успеть прочитать вчерашние письма, затем позавтракать – и спуститься по крыльцу к дорожке, где ждал автомобиль.
И Лайзо.
А после этого сна я совершенно точно не смогу посмотреть ему в глаза.
Ни за что.
***
Пока мы завтракали, казалось, что все смотрят на меня и о чём-то догадываются – мысль абсурдная, но мучительная и навязчивая. Правду говорят, что нет хуже тюремщика и палача для человека, чем его собственная совесть. Впервые в жизни я употребила свой дар – пускай и невольно, не осознавая того – в корыстных целях… нет, даже хуже того, в порочных.
Но самым скверным было то, что Лайзо мог меня заметить.
Разумеется, в царстве грёз колдун, пускай и могущественный, сновидцу не ровня. Только те, кто обитает между миром живых и мёртвых, в силу своей мистической природы способны легко ощутить моё присутствие – и даже больше: Сэран, к примеру, передвигался среди снов, не испытывая ни малейших трудностей, а перед святым Киром я и сама робела… Но Лайзо всё-таки человек из плоти и крови, а значит, оставалась возможность, что он не почувствовал, как я заглянула в его прошлое.
А если почувствовал, то что подумал обо мне?
А если он видел точно такой же сон – и меня на том камне?
А если он нарочно меня дразнил?
А если…
Тревожные и постыдные мысли множились и множились в моей голове, не давая ни мгновения покоя.
– Вы только посмотрите, какая наглость! – воскликнул вдруг Клэр и отбросил газету. – Видели, дорогая племянница? В Алмании компанию «Гилмор и сыновья» обвинили в шпионаже, объявили вне закона, их имущество конфисковали, а самого Энтони Гилмора вместе с семьёй, прислугой и работниками выслали из страны в грузовом вагоне!
– Какой ужас! – отозвалась я, подумав между тем, что этому Гилмору весьма повезло, что его не казнили на месте, учитывая, какие скверные в последнее время вести приходят с материка. Впрочем, это говорило лишь о том, что бедолага на самом деле ни в чём не виноват: потому-то его всего лишь разорили и унизили. – Вы знали его?
Клэр поморщился.
– Его знала половина Аксонии – та, что хоть изредка читает газеты. Я давно не ожидаю от вас, дорогая, чтобы вы следили за политикой, но упустить из виду тех, кого называли «некоронованными королями Мраморного пролива»… У них большой торговый флот, более чем заметное состояние и сильное влияние на деловые круги континента, – пояснил он, сжалившись надо мною. – Энтони – младший внук основателя, несколько лет назад перебрался в Алманию, дабы лично заниматься там делами компании, что-то связанное с железными дорогами. Я не был с ним знаком, зато знавал его отца – смелый игрок в покер, хорошо блефует и всегда платит по счетам.
Честно признать, я прослушала половину из его объяснений, продолжая возвращаться мысленно к непристойному сну и всему, что было с ним связано. Однако добросовестно поддержала беседу, отвечая вполне уместными, хотя и размытыми фразами… Наконец Клэр заметил, что к теме разговора я остаюсь холодна, и умолк.
Право, жаль, что завтрак – пусть и в такой неуютной атмосфере, спасти которую не могла даже Мэдди – не вышло растянуть подольше. Настал момент, когда мне нужно было подняться из-за стола, вернуться в свои комнаты, с помощью Юджинии переодеться – давно выбор наряда на день не казался мне столь сложным – и спуститься в холл. К автомобилю, который уже ждал у крыльца, я отправилась, живо обсуждая с Мадлен подготовку к свадьбе, словно прикрываясь ею… Но всё равно не удержалась и взглянула на Лайзо искоса, пытаясь понять, знает ли он о том сне.
И – залилась жгучим румянцем, когда услышала простое приветствие.
– Вы в порядке, миледи? – обеспокоенно спросил Лайзо, разглядывая моё – без сомнения, пунцовое – лицо.
– Да-да, – скованно ответила я, глядя в сторону. – Но, похоже, день предстоит жаркий: уже сейчас весьма душно.