– Не без того, – согласился он. И мечтательно добавил: – Сейчас бы к реке…
Тут я не выдержала и трусливо юркнула в машину, не дожидаясь, пока передо мною распахнут дверцу.
В кофейне было гораздо легче делать вид, что ничего особенного не произошло, ибо времени на досужие размышления попросту не оставалось. Постоянно что-то происходило, даже когда посетителей в зале почти не оставалось: то Рене Мирей приглашал попробовать кекс по новому рецепту, то заглядывал мистер Салливан с партией фруктов, то посыльный принёс от Дженнет Блэк небольшой букетик нарциссов с лепестками из шёлка… Ближе к середине дня на пороге появился Луи ла Рон с увесистой пачкой писем, перевязанных красной лентой.
– Вот! – потряс он ими торжествующе. – Мистер Норманн намедни изволил упрекнуть меня в том, что якобы я принёс один вред своей статьёй. Но полюбуйтесь на это! Сколько сердец тронуто, сколько добрых слов написано в ответ!
Очень скоро выяснилось, что все те письма, что он притащил – около четырёх дюжин – пришли в редакцию газеты после той достопамятной публикации. Некоторые оказались вскрытыми – те, что были адресованы самому Луи ла Рону, но содержали комплименты и пожелания счастья для молодой пары. Другие конверты, некоторые из которых выглядели довольно пухлыми, предназначались напрямую для Мэдди или для Эллиса. Разумеется, я выслушала журналиста и для виду согласилась с ним. Однако вскрывать корреспонденцию не решилась и Мадлен запретила; в конце концов мы решили передать все письма детективу на случай, если там окажется что-то опасное, а до тех пор – хранить их в коробке с плотно закрывающейся крышкой. Нет, разумеется, никто из нас всерьёз не предполагал, что бумага может быть пропитана ядом или испарениями из чумного барака, но всё-таки…
– Лучше поберечься, – рассудительно сказала Мэдди, относя коробку в чулан.
А я подумала, что наш преследователь слишком хитёр, чтобы посылать что-то опасное через третьих лиц в конверте, который вовсе может и не дойти до адресата… Впрочем, иногда остаётся надеяться только на человеческую глупость.
Всё рано или поздно подходит к концу – и этот день закончился тоже. Уже в девять посетителей в зале не осталось, а ещё через полчаса Георг вместе с Миреем заперли главные двери и закрыли тяжёлые ставни. Мы с Мэдди быстро собрались, пользуясь возможностью уехать пораньше, и вышли с чёрного хода. Лайзо ждал у машины, спиной и локтями опираясь на капот и наблюдая за тем, как последние лучи солнца окрашивают сияющим золотом шпили и флюгеры.
«А ведь он и впрямь очень хорош собою, – подумалось мне. – Куда лучше многих».
С одной стороны, мысль была не нова. Красота Лайзо с первой встречи запала мне в душу, однако прежде я замечала, скорее, черты его лица или цвет глаз, яркий и чистый. А теперь видела ясно и разворот плеч, и талию, подпоясанную сейчас на манер нарядов гипси, и стройные ноги…
Словом, всё то, что леди замечать не полагается.
– Леди Виржиния? – прикоснулась Мэдди к моему локтю, и я точно очнулась.
Лайзо распахнул дверцу машины, ожидая, пока мы сядем, и по его лицу, разморённому и немного сонному, нельзя было даже предположить, знает ли он хоть что-то о моём сне – или нет.
Следующий день также не привнёс ясности, к добру или к худу. Со временем я почти перестала смущаться и краснеть, научившись отстраняться от волнующих мыслей, но полностью избавиться от них не сумела. Возможно, потому что знала – скоро нам предстоит провести ночь вдвоём, пускай и в совершенно невинном смысле, лишённом даже намёка на романтику и непристойности.
Накануне встречи с Абени я поднялась в свою спальню рано, сославшись на головную боль из-за духоты. Клэр, второй вечер подряд страдающий мигренью, проводил меня сочувственным взглядом и сам вскоре ушёл из гостиной, как сообщила мне Юджиния. Несколько часов я проспала прямо в кресле, чтобы ночью не лишиться чувств от усталости в самый неподходящий момент, а открыв глаза, обнаружила верный признак того, что Лайзо входил в комнату.
На постели лежал аккуратно расправленный мужской костюм, подогнанный точно по моим меркам.
Не впервые мне приходилось наряжаться джентльменом, но с каждым разом я всё больше убеждалась, что к леди мода куда как менее снисходительна. Во-первых, брюки намного удобнее юбок, особенно если нужно быстро бежать или пробираться по развалинам – или хотя бы просто забраться в кэб; во-вторых, мужчине не нужна помощь, чтобы одеться – в рубашках нет ни хитрых застёжек на спине, ни тугих шнуровок. А насколько меньше весит костюм джентльмена! Даже парадный мундир полковника Арча со всем орденами намного легче любого моего вечернего платья, пусть и самого простого, не говоря уже о тех, что расшиты бисером или жемчугом.
Неудивительно, право, что Паола иногда скучала по временам, когда она представлялась при знакомстве «мистером Бьянки».
Когда же минул час после полуночи, в дверь моей спальни легонько постучали. К тому времени я уже была во всеоружии для нашей экстравагантной вылазки; не хватало только подходящей шляпы, чтобы скрыть женственные черты лица. Право, не надевать же творение миссис Эттвуд! Пусть она и лучшая модистка Бромли, но её шедевры – немного не то, что нужно, чтобы сохранять инкогнито, притворяясь мужчиной. Все эти цветы, перья и гроздья восковых ягод, нашитые на цветной фетр…
– Я ведь не опоздал? – улыбнулся Лайзо, когда я отворила ему дверь, и протянул мне кепи, почти как у Эллиса, но только с более длинным, наклонённым козырьком. – Сдаётся мне, это ты искала.
– Пожалуй, нечто подобное, – согласилась я, позволяя сперва надеть на себя кепи, а затем накинуть мне на плечи широкий, прямой плащ с крупными пуговицами, полностью скрывающий очертания фигуры почти до колен. – О, теперь я похожа на детектива!
– Самого прекрасного детектива во всём Бромли, – тоном завзятого сердцееда произнёс он и склонился над моей рукой для поцелуя.
Прикосновение было столь лёгким, что могло сойти за игру воображения, но я вдруг отчётливо вспомнила свой последний сон и вспыхнула. Лайзо никак не мог этого не заметить и замер; повисла неловкая пауза.
– Нам… нам стоит поторопиться. – Голос у меня прозвучал хрипловато, неузнаваемо. – Кладбище всё же довольно далеко.
– Тогда выходим, – кивнул он.
Особняк мы покинули беспрепятственно. После череды покушений на спокойствие и здоровье Мэдди – а значит, и моё тоже – дядя Рэйвен отрядил человека присматривать за нами, однако даже самый зоркий страж не способен окинуть взглядом ограду со всех четырёх сторон. Если знать, кто он и какими путями ходит – несложно ускользнуть от нежелательного внимания. Чуть дальше нас ожидал кэб. С возницей разговаривал Лайзо, ибо мой простой маскарад мог обмануть глаза, но не уши; ехать условились до местечка под названием «Печальный кров» – альбийского паба, расположенного неподалёку от собора святой Люсии и кладбища, и таким образом мы сохраняли в тайне цель путешествия.
– Забавное местечко – этот паб, – заметил вполголоса Лайзо, когда кэб тронулся. – Открыл его с полвека назад один альбиец, малый без предрассудков. Говорят, что многие предупреждали его: мол, не хорошо честной народ спаивать и кормить в двух шагах от кладбища. А он возьми да и возрази: «А что с того? Если даже мертвец ко мне заглянет, я ему кружки эля не пожалею – главное, пусть платит. А будет он хороший парень – и бесплатно налью». Люди-то посмеялись, но с тех пор пошёл слушок, что иногда в «Печальный кров» заходят люди, чьих лиц под капюшонами не видать, как ни свети туда фонарём. Расплачиваются они старинным серебром, почерневшим от времени, но хозяин их деньгами не брезгует.
– И правильно делает, – шёпотом откликнулась я. – Довольно смело, конечно, было зазывать к себе таких гостей, но ещё глупее потом отказывать им.
– Он тоже так считал, видать, – усмехнулся Лайзо. – И сыну, которому передал дело, велел подавать выпивку любому человеку, который платит. Многие пользуются этим, чтобы обсудить в том пабе вопросы, не предназначенные для чужих ушей, и никого там не удивишь ни шляпой, надвинутой до самых глаз, ни капюшоном, ни даже маской.
После его рассказа мне даже захотелось взглянуть на пресловутый «Печальный кров», но, разумеется, мы туда не пошли – только посмотрели издали на потемневшую за полвека деревянную вывеску. Наш путь лежал дальше – в извилистый проулок между домами, через который можно было попасть на безымянную улицу, а уже оттуда до собора святой Люсии пройти оставалось всего ничего.
Надо сказать, что даже ночью он производил подавляющее впечатление.
Его возвели из светлого известняка и тёмного, отполированного до зеркального блеска; основная часть скорее напоминала средневековый замок, если бы не высокая колокольня со шпилем, словно бы подпирающим небосвод. Колокол подсвечивали в ночи двумя фонарями с цветными стёклами – медно-красным с одной стороны и золотисто-жёлтым с другой, их называли «око заката» и «око рассвета»: святая Люсия по легенде прожила с пронзённым сердцем от захода солнца и до самого восхода, уповая на милость Небес и прославляя их. Первую церковь заложили на этом месте около полутора тысяч лет тому назад, потому она по праву считалась старейшей в Бромли, если не во всей Аксонии. Разрушил её один из великих пожаров во времена чумы – это было известно достоверно. Однако описаний того, изначального строения, увы, не сохранилось. От него вообще не осталось ничего, кроме фундамента, на котором позднее возвели новый собор, со шпилем – и надгробной плиты над могилой Вильгельма Лэндера… по крайней мере, считалось, что та могила принадлежит именно ему.
В те далёкие времена эта церковь располагалась не в самом Бромли, тогда занимавшем значительно меньшую площадь, а в одной из деревенек в густых лесах вокруг него. Отчего основателя рода Валтер похоронили именно там, вдалеке от родного замка – никто не знал, но самые прославленные представители семьи с тех пор находили последний приют именно там, в том же склепе. Позже столица разрослась и поглотила безымянную деревеньку. Собор перестроили. Чуть меньше века назад «осуществлять погребение и иные церемонии того же качества» внутри него запретили, и потому родителей леди Милдред хоронили уже на кладбище за ним.