С Лайзо же дела обстояли совершенно иначе.
Думаю, он и сам это прекрасно понимал. Ведь другие люди, насколько бы ни были они мне близки, не претендовали в глазах общества на то, чтобы стать частью моей семьи… частью семьи Эверсан-Валтер. Графство – не только земли и деньги, но ещё и титул, статус, влияние, история; если бы недостойный – с точки зрения высшего света – человек протянул руку к тому, на что не имел права, то всё общество встало бы на дыбы! Да если бы я завела любовника, на это бы и то смотрели бы благосклонней! Скандальная причуда, не более того.
…да, Лайзо наверняка прекрасно понимал. Но всё равно не мог не замечать, как в присутствии других людей я отстраняюсь от него, избегаю любых соприкосновений или слов, способных дать повод для кривотолков, держу его дальше, чем кого бы то ни было ещё.
И это ранило, без всякого сомнения.
– Что ты решила? – спросил он негромко; Мэдди как раз задремала, привалившись во сне к моему плечу. – Насчёт Валха и прочего.
– Бороться, – ответила я тут же, борясь с желанием сказать: «Я люблю тебя». Не время и не место говорить такое… да и не изменило бы ничего моё признание, только усложнило бы и без того непростые отношения. – Нужно выбрать несколько вещей, которые имели отношение к моим родителям, и попытаться увидеть правильный сон. Хотя сомневаюсь, что с первой попытки выйдет что-либо путное. И… – я помедлила, прежде чем продолжить. – У меня будет просьба к тебе.
– И какая же?
Автомобиль мягко свернул на улицу, примыкающую к Спэрроу-плейс.
– Охраняй тогда мой сон, чтобы я точно знала, что проснусь.
На мгновение глаза у него вспыхнули, точно болотные огни.
Впрочем, может быть, это мне только померещилось…
***
Сказать, как водится, одно, а сделать – совершенно другое. Мысль, которая пришла ко мне во время разговора, была правильной: найти предметы, чтобы с их помощью вызывать сновидение о прошлом. Но особняк, в котором я сейчас жила, принадлежал леди Милдред, и вещей, принадлежавших родителям, здесь оставалось не так много. Да, отец пользовался кабинетом, в котором я сама сейчас работала, и обстановка большей частью сохранилась… Но подойдут ли эти предметы? Чернильница – всё-таки чья она, отца, деда или же леди Милдред? Фамильные украшения, подаренные моей матери – они скорее фамильные или именно её?
А часы? А пресс-папье у меня на столе? Или книги?
Возможно, подошло бы что-то из одежды… Или, скажем, платок с вышитыми инициалами. Но всё это забрал с собой пожар – тот самый, который унёс жизни моих родителей. Письма, ленты, гребни – ничего не удалось уберечь от яростного огня.
И тут я замерла, ошарашенная неожиданной мыслью.
– Нет, – вырвался у меня шёпот. – Кое-что всё же уцелело.
Вскоре после похорон леди Милдред избавилась и от особняка, продав землю, на которой он стоял, и от большей части обгоревшей утвари. Серебряные кубки, сервизы, какие-то предметы интерьера, многие из которых были в своё время привезены из кругосветного путешествия… О дальнейшей судьбе этих вещей я не знала. Полагаю, что, безнадёжно испорченные, они окончили свою жизнь в лавке старьёвщика. Но кое-что осталось: украшения, деньги и бумаги, хранившиеся в огнестойком сейфе. И… и то, по чему опознали в своё время моих родителей: перстень-печатка отца, который он носил, не снимая, и мамины серьги.
Конечно, на церемонии погребения и сразу после мне было не до этих вещей, но я точно знала, что хоронили моих родителей без них.
Значит, они где-то лежали до сих пор.
Вне себя от волнения, я принялась листать книги учёта; конечно, мистер Спенсер наверняка мог бы с ходу ответить, куда подевались те или иные предметы, но не посылать же за ним на ночь глядя! Строчки немного расплывались перед глазами, и всё-таки в записях шестилетней давности мне удалось отыскать нужный перечень:
«…купчая на особняк, а также личная (именная) печать, серебряный нож для писем с гравировкой, перстень, (повреждён, требуется чистка), серьги золотые с оранжевым гранатом (требуется чистка, замок повреждён), вечерний гарнитур, пресс-папье (нефрит, с гравировкой)…»
Документы леди Милдред забрала в дом на Спэрроу-плейс, как гласила пометка, а небольшую шкатулку с предметами отправила на хранение в банк, где последние семьдесят лет Валтеры арендовали несколько сейфов. Я тоже пользовалась ими, разумеется, но не сама, а через мистера Спенсера, обращаясь к нему при необходимости.
Выписку из книги учёта я сделала вечером – а к полудню уже держала в руках небольшую шкатулку, запертую на замочек. Открывался он, впрочем, без ключа, довольно было нажать на два выступа сбоку… Внутри было несколько предметов, включая отцовскую печать для писем и серебряный нож для бумаги с выгравированным символом Особой службы.
Но интересовало меня другое.
Золотые серьги с яркими, как летний закат, оранжево-алыми гранатами, огранёнными в форме капель – и небольшое кольцо-печатка с прозрачно-чёрным камнем.
– Вот и они, – пробормотала я, прикасаясь к ним кончиками пальцев. – Вещи, которые были с моими родителями в минуту смерти.
Из шкатулки словно бы доносился запах гари… всего лишь иллюзия, порождённая тяжёлыми воспоминаниями, разумеется.
Серьги выглядели массивными, однако оказались совсем лёгкими; замок на одной из них действительно не открывался, точно две части механизма сплавились друг с другом, а камни сидели в креплениях непрочно. Однако на металле я не заметила ни пятнышка, ни отметины – вероятно, украшения всё же почистили, прежде чем отдали на хранение. И кольцо-печатку тоже: она лежала на ладони словно осколок льда, тяжёлая и холодная. Изнутри на ободке чётко просматривалась заглавная буква «Р».
«Клеймо ювелира?» – пронеслось в голове.
Впрочем, точно это знал только отец.
Шкатулку я взяла с собой в кофейню, чтобы не терять время, возвращаясь домой. Мы и так изрядно опоздали. Гостей, конечно, с утра было немного, и служанка с кухни – кажется, мисс Астрид – вполне справлялась. Однако в «Старое гнездо» всё же приходили не к ней… и даже не всегда за кофе.
Но сегодня я была не лучшей собеседницей.
До самого вечера мысли неизменно возвращались к злополучной шкатулке, а, точнее, к кольцу и к серьгам. За шесть лет воспоминания сгладились, боль притупилась, и порой казалось даже, что смерть родителей ранила моё сердце не так уж сильно. Ведь всё произошло так внезапно! Сначала непросто было поверить, осознать, как много отнял у нас тот пожар, а потом леди Милдред начала всерьёз учить меня, как вести дела, и её уроки не оставляли ни минуты на размышления.
А спустя четыре года ушла и она сама; тяжесть нового горя сперва ощущалась неподъёмной, невыносимой, но жизнь не оставляла иного выхода, кроме как распрямить плечи и идти вперёд, покуда хватает сил.
Потом изменилось слишком многое. Я стала видеть сны; встретила Эллиса; не единожды находилась на грани смерти… и полюбила, да. Теперь же мне предстояло вернуться – пусть и мысленно – в те тёмные, безнадёжные времена, когда беда только-только подбиралась к порогу.
Предчувствие боли, как известно, бывает страшнее самой боли.
– Что-то вы нынче витаете в облаках, – проворчал Георг, ставя передо мной чашку с горячим шоколадом.
– Разве что в грозовых, – пробормотала я.
Уже стемнело, но гости пока и не думали расходиться, и мне удалось лишь ненадолго ускользнуть на кухню, чтобы отдохнуть от шума. Где-то вдалеке слышался смех Мэдди; Мирей напевал себе под нос, украшая пирожные, предназначенные уже для завтрашнего утра.
– То-то у вас лицо мрачнее некуда, – раздался знакомый голос. – С таким только преступников запугивать на допросе – выйдет получше, чем у вашего маркиза, не к ночи он будь помянут… Кстати, насчёт запугивания – я вполне серьёзен. У меня даже есть кандидатура на примете. Что скажете?
Невольно я улыбнулась, оборачиваясь; Эллис, кажется, был в хорошем настроении, хотя и успел вымокнуть где-то по дороге – наверное, попал под спорый летний дождь.
– Скажу, что вы умеете развеять тучи одним своим появлением, – ответила я тепло.
– Спасибо, конечно, но про запугивание я не пошутил, – невозмутимо сообщил Эллис, проходя по кухне и выхватывая то ягоду из миски, то шоколадную конфету с подноса. – И с удовольствием сообщу вам детали за чашкой кофе. Или за двумя.
– За двумя. И, разумеется, с пирогом, – серьёзно кивнула я.
– А у вас есть? – расцвёл он тут же.
Что-то определённо не менялось с годами – это было прекрасно.
Очень жизнеутверждающе.
В итоге с кофе и пирогом мы устроились в комнате без окон, примыкающей к выходу: на кухне продолжить беседу было бы неразумно из-за любопытных служанок, а в зале мне пришлось бы сперва уделить внимание ла Рону, который снова ссорился с миссис Скаровски и нуждался в арбитре для разрешения спора.
Загадка же о «кандидатуре на запугивание» между тем объяснилась просто: речь шла о свидетельнице-гипси.
Зельда, оказывается, очень близко к сердцу приняла ту историю, где Мэдди воткнули в подол иглу. Всё-таки Эллис – Илоро, как звали его гипси из столицы – был для неё благодетелем, спасителем младшего сына, словом, почти что частью семьи. А значит, и его невесту она сразу же заочно полюбила.
– Уж и ругалась Зельда, когда услышала про иголку, – усмехнулся Эллис, качая головой. – Это ведь и впрямь какое-то зловещее проклятие, которое в ходу у гипси. Ну, на Мадлен она взглянула издали и удостоверилась, что никакого сглаза с порчей на ней нет. Сказала: «Живёт она под птичьим крылом, а перья у той птицы железные, от них-то всё и отскакивает». Чушь какая-то… Да и неважно, – спохватился он. – Что-то меня слишком далеко унесло в сторону. Помните, я тогда всё же отловил старуху-гипси и посадил её за решётку на несколько дней? Думал, она сдаст нанимателя? Так вот, ничего не вышло. Старуху пришлось отпустить – обвинять её было не в чем, не в порче же, право слово… А Зельду это задело за живое. Она её сама отыскала и поговорила с ней по-свойски. Уж не знаю, чем они друг дружке пригрозили, но Флори – так зовут ту неприятную особу, кстати – пообещала рассказать всё, что знает. Правда, поставила одно условие.