И он сделал паузу.
Я, признаться, за несколько мгновений успела придумать с десяток невыполнимых просьб, перепугаться, рассердиться… но затем вспомнила тоскливый и яростный взгляд Абени, и это неожиданно меня успокоило: перед лицом большой беды или великого страха неприятности помельче всегда меркнут.
– И какое же? – осведомилась я, делая глоток остывшего, загустевшего шоколада.
Напиток немного горчил, но самую капельку – как раз, чтоб вкус не становился приторным.
– Хочет, чтоб её как гостью приняла графиня, – ответил Эллис, не увиливая. – Этой Флори, видите ли, в детстве нагадали, что её жизнь-де развернётся к лучшему, когда ей сама графиня при всём честном народе чашу вина поднесёт. Чушь полнейшая, разумеется… Вам не обязательно соглашаться, думаю, ещё немного – и мы с Зельдой эту нахалку разговорим без всяких условий.
Сперва подобная наглость меня развеселила, и я собиралась, естественно, ответить отказом, тем более что сам Эллис не считал, что моя помощь так уж необходима… Но затем в голове промелькнула вдруг забавная мысль.
– Отчего же, пусть приходит, – улыбнулась я. – Сюда, в «Старое гнездо». Думаю, вы с Лайзо вполне в состоянии присмотреть за ней, чтобы она не обворовала гостей. Эта ваша Флори умеет делать что-нибудь интересное в духе гипси? Петь романсы? Гадать?
– Грязно браниться, – хмыкнул Эллис. Но всё-таки затем подумал и добавил: – Вроде бы она гадалка. А почему вы спрашиваете? Собираетесь хорошенько встряхнуть свою кофейню?
– Разумеется, это стоит делать время от времени, – кивнула я чопорно. – Иначе появляется запах пыли и запустения. Циркачи у меня в гостях были, отчего бы не пригласить гипси? Ах, да, и Зельду тоже позовите.
– Чем больше шума, тем лучше? – выгнул брови Эллис весело.
Настроение у него явно приподнялось – то ли его обрадовал грядущий переполох в кофейне, то ли возможность подтолкнуть расследование и получить новые показания от важной свидетельницы.
– Чем больше глаз будет следить за ненадёжной гостьей, тем лучше, – парировала я. – И к тому же несправедливо: Зельда ведь уже угощала меня обедом – и не раз, пора бы и вернуть долг.
«И, может, это порадует Лайзо», – подумала я, но вслух, разумеется, не произнесла.
В зале кофейни меня ждали дела. Конечно, посетители «Старого гнезда» только обрадовались бы небольшому «шуму», как выразился Эллис, ибо ежевечерний спектакль с участием миссис Скаровски и Луи ла Рона им уже немного наскучил… Но всё же следовало подготовить заранее и публику, и сцену: этому я научилась от блистательной Ночной Феи, мисс Ишервуд, которая нынче готовилась стать миссис Брэдфорд.
Ведь настоящая леди, как говорила моя добрая подруга Глэдис, всегда должна перенимать лучшее у тех, с кем сводит её судьба.
***
Остаток вечера прошёл в делах и хлопотах.
Разумеется, я не стала расхваливать грядущее развлечение всем, но этого и не требовалось: достаточно было поведать о нём по большому секрету лишь тем, кто решительно не мог держать язык за зубами, и положиться на великую силу сплетен. Ведь, как известно, самая надёжная рекомендация – не королевский указ, не статья в газете и даже не слово-другое в воскресной проповеди, а шёпот на ухо от старого знакомого: «А знаешь ли ты, приятель, что…»
А если уж этот знакомый добавит: «Непременно собираюсь там быть!» – всё, устоять перед соблазном невозможно.
Отчего-то я не сомневалась, что вечер с участием гипси будет иметь успех, а потому воспринимала подготовку как игру – и возможность отвлечься от другого своего замысла, который сулил куда больше опасностей.
– Леди Виржиния, – неуверенно окликнула меня Мэдди, когда мы возвращались в особняк. – Этот ящичек… В нём что-то важное?
И только когда прозвучал вопрос, я осознала, что не выпускала из рук шкатулку с отцовским перстнем и мамиными серьгами с тех самых пор, как вышла из кофейни.
– Да, там вещи, которые принадлежали моим родителям, – ответила я рассеянно. Не ложь, но и не вся правда: ведь вовлекать Мадлен в новый виток противостояния Валху было бы попросту опасно. – С ними связано много воспоминаний.
После тех слов Лайзо насторожился – вероятно, понял, что я имела в виду на самом деле. Позже, помогая мне выйти из автомобиля, он склонился и незаметно для стороннего наблюдателя произнёс:
– Ты собираешься увидеть вещий сон нынче ночью?
– Постараюсь, – едва слышно выдохнула я. И, чуть помедлив, добавила: – Ты… ты разбудишь меня, если что-то пойдёт не так?
Глаза у него вспыхнули, точно два болотных огонька.
– Жди меня после полуночи.
Просьба его была вполне разумной, ведь раньше он мог бы столкнуться, например, с Клэром или попасться детям на глаза, но всё равно я ощутила тревожно-сладкое предвкушение, сейчас совершенно неуместное. Из-за волнения у меня пропал аппетит, и еда на моей тарелке за ужином осталась нетронутой. Попытка отвлечься работой тоже не принесла результата, хотя письмо мистера Спенсера буквально лучилось оптимизмом: выходило, что ремонт замка наконец-то окончен, нужно лишь две-три недели на завершение мелких отделочных работ и уборку. А значит, вскоре освободилась бы значительная часть бюджета, уходившая прежде на восстановление фамильного гнезда – весьма приятные новости!
Вот только вникла я в содержание письма не с первого и даже не со второго раза.
Время тянулось ужасно медленно; стрелки часов словно замерли на одном месте. За четверть часа до полуночи я перебралась из кабинета в спальню; тщательно закрыла ставни, чтоб снаружи меня точно нельзя было увидать, зачем-то встряхнула пушистую бледно-голубую шаль из тонкой шерсти, сложила её и вновь расправила… Как только часы далеко в глубине дома, в гостиной, гулко отзвонили полночь, и где-то вдали им в такт отозвались колокола собора, в комнате вдруг повеяло вербеной.
Почти не удивившись, я подняла глаза и встретилась взглядом с Лайзо, появившимся в моей спальне бесшумно, как призрак… Появившимся – и застывшим.
– Что-то не так? – вырвалось у меня.
Лайзо отчего-то посмотрел на кровать – быстро, искоса, затем на шаль на моих плечах. И – усмехнулся, небрежным жестом взлохматив себе волосы:
– Всё так. А ты, выходит, собралась провести ночь в кресле?
– Чтоб легче было проснуться, – кивнула я, доставая из шкатулки серьги и перстень, огнистое золото и холодное серебро.
…И едва не выронила их, запоздало сообразив, что Лайзо имел в виду: вероятно, он надеялся застать меня в ночной сорочке, а не в обычном домашнем платье со скромным воротом под самый подбородок!
На секунду меня бросило в жар.
«Вот ведь авантюрист».
Как ни странно, это маленькое открытие меня успокоило, а не смутило: после того достопамятного сна приятно было осознавать, что наша тяга взаимна, и не только я могу поддаться неподобающему желанию увидеть… как это говорится в любовных романах? «Лицезреть предмет своей страсти в непристойном виде»?
Пожалуй, что так, вот только мне мешает воспитание, а ему – опасения спугнуть невинную, скромную леди.
– Смеёшься? – выгнул бровь Лайзо.
– Возможно, – согласилась я с улыбкой. – Хотя, признаюсь, мне сейчас тревожно. Одно дело – видеть сны о совершенно посторонних людях. Или о том, что случилось давным-давно – с леди Милдред или даже с Алвен… И совсем другое – подсмотреть фрагмент из жизни собственных родителей. Это как-то… неловко.
– Ты их любила? – спросил он вдруг.
«Очень», – хотела ответить я, но внезапно осеклась. А когда снова заговорила, то произнесла нечто совсем иное, чем собиралась.
– Я их почти не знала. Всё моё детство прошло среди монахинь ордена святой Генриетты или рядом с леди Милдред. Сейчас я понимаю, что тому была своя причина, но всё-таки…
«…они умерли и оставили меня одну», – едва не сказала я, лишь чудом сумев остановиться.
Разумеется, то была не вина моих родителей. Их смерть носила имя – Валх, имела собственную злую волю и устремления. Раньше я об этом не догадывалась. Когда-то мне удалось спрятать печаль глубоко-глубоко, на самом дне своей души – если человеческие души, конечно, имеют дно, но теперь, когда правда открылась, я должна была заново взглянуть на прошлое, узнать о том, какие тревоги снедали отца, с чем сражалась мать… Узнать их по-настоящему – и, может, действительно полюбить.
А затем – неминуемо потерять ещё раз.
– Если ты что-то решила, то от своего решения не отступишься, – произнёс вдруг Лайзо, и я снова улыбнулась, усилием воли отбрасывая волнение:
– Пожалуй, что так.
Перстень был мне слегка великоват и соскальзывал с пальца, стоило разжать кулак; но зато серьги пришлись впору, а красновато-оранжевые камни словно бы источали успокоительное тепло. Устроившись в кресле, я прикрыла глаза, стараясь выровнять дыхание; Лайзо стоял рядом; его присутствие ощущалось ясно, как жар очага или солнечные лучи. Запах вербены то становился сильнее, то ослабевал, а в какой-то момент неузнаваемо изменился, точно смешавшись с ароматами других цветов. И я ощутила, как кто-то осторожно поправляет шаль, сползающую с плеча…
Ощутила сквозь сон.
…Около церкви сегодня людно, но мало кто пришёл сюда ради молитвы.
С высоты человеческие чувства похожи на цветник: зависть жёлтая, радость – розовато-оранжевая, как мякоть персика на просвет, надежда – зелёная, гнев – грязновато-пурпурный, счастье – нежно-голубое, уныние – синее, спокойствие – белое. У любопытства очень красивый оттенок – переливающийся металл, беспокойная ртуть, живое серебро с примесью других красок. Поодаль, за оградой, бурлит от бессильной ярости немолодой мужчина, похожий на слегка сдувшийся бычий пузырь; он прихрамывает и держится за рёбра, а приятель-щёголь похлопывает его по плечу и посмеивается:
–…что, пришёл посмотреть на свою невесту? Ах, да, она же теперь не твоя!
– Да раздери тебя собака, Джон…
Но мне эти двое не интересны. Я опускаюсь ниже, лечу сквозь толпу, невесомая, как ветер; три звезды ведут меня – одна холодная, как зимний рассвет, и две жаркие, как летний закат. Дальше и дальше, вверх по ступеням, под арку, увитую каменными цветами. Изваяния святых взирают неодобрительно, но старец в белых одеждах с зелёным священническим шарфом цыкает на них, а мне подмигивает – мол, не бойся, подходи ближе, тебе тут рады.