И я иду.
Алтарь усыпан цветами. Воздух под высокими сводами напоён ароматом пионов, роз, жасмина, хризантем, флоксов, нежных весенних гиацинтов, левкоев и фиалок. На мгновение мне чудится запах вербены, и сон едва не ускользает, испуганный воспоминанием-ощущением: зеленоватое свечение из-под приопущенных ресниц, ласковое прикосновение к лицу, шёпот.
Но три звезды вспыхивают чуть ярче – и тревожащее благоухание вербены исчезает.
Взгляд скользит по гостям; некоторые из них – полупрозрачные силуэты, у других черты смазаны до неузнаваемости. Но кого-то можно узнать. Миссис Хат всхлипывает, спрятав лицо на плече у седоватого мужчины – это слёзы счастья и умиления; Абигейл выглядит куда моложе, чем сейчас – и куда стройнее, одетая в скромное коричневое платье; в золотых волосах Глэдис путаются солнечные лучи. Одни лица знакомы мне по детским воспоминаниям, другие примелькались в кофейне… Вижу я и маркиза. Он стоит чуть поодаль, в тени, и в нём отчего-то столько горя, что даже воздух вокруг пропитан густой, сумрачной синевой с редкими рассветными сполохами.
– Я желаю им счастья, – повторяет он почти беззвучно. – Я желаю им счастья. Я желаю…
Он сталкивается с кем-то взглядами – и на секунду вспыхивает радостью, весь, целиком, как факел, только лицо его совсем не меняется, сохраняя то же мрачновато-холодное выражение. Движимая любопытством, я скольжу по нити его взгляда…
…и вижу своего отца.
Это ошеломляет, потому что сейчас ясно, насколько мы похожи – буквально один человек в двух ипостасях. Тот же взгляд, та же манера улыбаться, только волосы короче и немного вьются… Он стоит, подняв руку в знак приветствия – а потом поворачивается к той, что робко замерла подле него.
– Мама?.. – шепчу я.
Она почти такая, какой запомнилась мне: маленькая, хрупкая, светловолосая, очень похожая на Клэра, но лишённая его ядовитой, страстной, яростной жизненной силы. На её щеках цветёт чахоточный румянец; улыбка на искусанных губах то появляется, то пропадает – так солнце то выглядывает из-за туч, то снова прячется в ветреный день. Да, мать почти такая же…
…но разве были у неё такие страшные, тёмные глаза – и взгляд, прожигающий насквозь?
– Иден, – зовёт она, склонив белокурую головку набок. Одно слово – как небесная музыка, одно слово – как поцелуй в темноте. – Столько гостей пришло… Иден, тебе правда не страшно? Все смотрят.
– Пусть смотрят, – усмехается он. И – тихонько прикасается к её ладони, указательным пальцем вдоль линии жизни, а затем слегка сжимает пальцы. – Пусть видят, как я тебя люблю.
Мама хмурится, словно пытаясь сообразить, что он имеет в виду, а затем вдруг улыбается и хихикает по-девичьи легкомысленно.
– Да нет же, я говорю о других, – говорит она и понижает голос. – О незваных гостях.
Она обводит всю церковь долгим взглядом, до самой арки выхода, и на мгновение я пугаюсь: неужели заметит? Но на мне её взгляд не задерживается, скользит мимо, проходит насквозь. Заинтригованная, я приближаюсь к ней, пытаюсь понять, что же в первый момент в этом прекрасном лице показалось страшным. Она ведь точно светится изнутри, такая счастливая, влюблённая и любимая… точно светится, вся, кроме её глаз, похожих на чёрные зеркала, отражающих и высокие своды, и переполненные скамьи; люди толпятся в проходах, подпирают стены, сидят друг у друга на плечах – и смотрят в ответ.
Люди ли?
Меня пробирает ознобом.
Что-то выглядит неправильным.
Я оборачиваюсь; гостей и впрямь хватает, но это не та фантасмагорическая, чудовищная толпа, которую видит моя мать. Запах цветов становится сильнее, почти что душит; правильная догадка вертится где-то совсем рядом, нужно только приложить усилие, сопоставить то, что мне уже известно, и…
– О, матушка пришла! – вдруг расцветает Ноэми и машет кому-то рукой.
А я холодею.
Ведь её здесь просто не может быть.
– …не может быть!
Я распахнула глаза и резко дёрнулась вперёд, едва не свалившись с кресла. Перстень соскочил с пальца и утонул в мягком ворсе ковра. Сердце колотилось, как бешеное; воздуха отчаянно не хватало.
– Виржиния? – позвал меня Лайзо, аккуратно придерживая за плечи, и заставил откинуться на спинку кресла. – Тише-тише, успокойся… Воды? – тут я замотала головой, и он осторожно погладил меня пальцами по щеке. – Тс-с, тише… Не надо так не надо. Что случилось? Валх?
– Нет, не он, – с трудом разомкнула я непослушные губы. – Мне удалось увидеть сон о моих родителях, но… Это была свадьба, и… Я так испугалась!
Лайзо внимательно выслушал сбивчивый рассказ. К концу дыхание у меня выровнялось, сердце перестало так сильно колотиться, и почему-то захотелось пить. Пока я глотала холодную воду, стуча зубами о край чашки, Лайзо помалкивал – похоже, размышлял. И только через минуту он вздохнул:
– Толкователь снов из меня, конечно, не выйдет. Однако ничего дурного я той истории не вижу, хотя странностей, пожалуй, хватает.
– Её мать, – тихо ответила я, с трудом подавляя желание зажмуриться. – Она сказала: «Матушка пришла». Но миссис Черри умерла за несколько месяцев до свадьбы. Потому церемонию и отложили. Если бы не проблемы с виконтом Даффилдом, который претендовал раньше на руку моей матери, то свадьбу перенесли бы на год из-за траура, и… Впрочем, не имеет значение. Миссис Черри никак не могла прийти, но мама её увидела. Она совершенно точно видела её. Она видела… мёртвых?
– Выходит, что так.
Пальцы внезапно ослабели, разжались; если бы не Лайзо, я бы наверняка и чашку уронила вслед за перстнем – туда же, на ковёр, немного выцветший от времени, а сейчас, в скудном свете единственной лампы и вовсе чёрный с виду, точно обугленный.
– А ведь Валх – мёртвый колдун, – пробормотала я, закрывая ладонями лицо. Отчего-то мне было страшно; вспоминались глупые детские истории о злом духе, который не заметит тебя, если ты с ним не заговоришь. – С таким врагом умение видеть мёртвых – дар или проклятие?
Лайзо промолчал; кажется, существовали вопросы, ответов на которые не знал даже он.
***
Но как бы то ни было, ночные страхи исчезают с рассветом.
Наутро сон уже не казался мне столь ужасным. Пожалуй, что я притерпелась к новому знанию, свыклась с ним. По здравому размышлению мамин пугающий талант выглядел тем истоком, где брала начало бурная река моего собственного дара: леди Милдред ведь не замечала мёртвых, кроме, пожалуй, Валха; я же с самого начала разглядела именно её, переступившую зыбкую границу между жизнью и смертью, а уже потом научилась управлять сновидениями. Именно во мне наследие Алвен сплавилось со способностью взаимодействовать с мертвецами.
Как сказал бы Клэр, карты удачно сошлись – или неудачно, смотря с чьей стороны поглядеть.
Возможно, потому Валх и пытался убить меня поначалу руками безумного парикмахера: ведь как ни соблазнительна была возможность завладеть неопытной сновидицей с сильным даром, оборотная сторона моих возможностей его пугала.
После всех этих размышлений я почувствовала себя… нет, не напуганной – невероятно усталой.
«Словно изматывающая борьба уготована мне с самого начала, – пронеслось в голове. – Почему же нельзя… просто пожить? Не ради великой цели, а ради самой жизни?»
В таком состоянии, разумеется, и думать не следовало о том, чтобы пытаться увидеть второй вещий сон. К тому же приближался вечер, когда в «Старое гнездо» должна была прийти гадалка Флори; нам предстояло немало приготовлений, и отнюдь не все они сводились к тому, чтобы убрать ценные вещи подальше с глаз долой. Рене Мирей воспринял новости с восторгом, чего нельзя сказать о Георге; милую Мадлен немного пугала необходимость встретиться с женщиной, выкрикивавшей недавно ей вслед проклятия… Улаживая одно противоречие, я сразу же спотыкалась о другое, как путник, который идёт по заросшей лесной тропинке.
Словом, три дня пролетели в одно мгновение.
Торжественное появление гадалки в зале мы наметили на половину восьмого, но гости – как любопытствующие, так и обеспокоенные – начали собираться намного раньше. Мэдди предложила сделать небольшую перестановку, и расписная ширма, за которой я обычно беседовала с Эллисом, перекочевала ближе к центру зала; и её, и стол перед ней украсили зелёные ветки и свежие цветы, так что получилось нечто вроде древнего алтаря дубопоклонников. Свечи, в изобилии расставленные повсюду, и причудливого вида статуэтки – весьма увесистые, чтобы их нельзя было незаметно стащить – создавали особенную, таинственную атмосферу. Большую часть из них я временно позаимствовала из необъятной коллекции леди Милдред, привезённой из кругосветного путешествия, но некоторые – например, хрустальный череп и кожаную маску Врачевателя Чумы – любезно одолжил маркиз Рокпорт. Он сам, к слову, прибыл в кофейню заранее, к обеду, но нам не удалось и словом перемолвиться – сперва меня отвлёк Луи ла Рон со своим приятелем-фотографом Джеремией, затем подъехала Абигейл в сопровождении близнецов… Пришлось ему довольствоваться обществом Клэра, которого такое соседство, похоже, изрядно забавляло.
Вскоре в кофейне уже и шагу нельзя было сделать, чтобы не задеть кого-то локтем или не попасть в облако чужих духов, а гости всё прибывали и прибывали. Те, кому не досталось приглашения, прогуливались снаружи, с интересом заглядывая в двери, а кое-кто пытался даже прошмыгнуть через чёрный ход. Наконец Мэдди, привстав на мыски, шепнула мне на ухо, что явилась главная героиня вечера.
– Пора, – ответила я едва слышно и, обменявшись с дядей Рэйвеном и с Клэром взглядами, поспешила на кухню.
Ещё издали мы с Мэдди услышали полный сочувствия, а потому даже более картавый, чем обычно, голос Мирея:
– Мадам, мадам! Ну зачем же так волноваться, мон ами, мой прелестный друг? Что значит «люди»? Что значит «смотрят»? Они ведь ради вас и собрались, куда же им ещё смотреть… Нет-нет, не вздумайте убегать, леди Виржиния рассердится, а вы не захотите её сердить, честное слово.