В полной тишине прошла целая минута. Некоторые косточки уже совсем высохли; другие, с частичками розовато-золотистой сливовой мякоти, выразительно блестели.
И те, и другие хранили молчание.
– Итак? – первым потерял терпение Георг. – Гостей у нас сегодня немного, однако это не значит, что я стану весь день тратить на разгадывание ваших ребусов.
– А что, идей нет? – улыбка Эллиса стала лукавой. – Совсем никаких? Ни одной?
Мэдди нахмурилась; Рене Мирей явно заскучал и мысленно улетел уже где-то очень далеко, судя по мечтательному выражению лица. А вот я, взглянув ещё раз на расположение косточек, неожиданно вспомнила недавний рассказ Клэра – и осторожно предположила:
– Омнибус?
Эллис расцвёл.
– Именно! – подтвердил он с нескрываемым удовольствием. – Точнее, автомобиль-омнибус. Он следует и мимо той части рынка, где неизвестная в чёрном толкнула Мэдди, и мимо «Печального крова», а затем проезжает недалеко от тех мест, где нанимательница назначала встречу тому мошеннику, Твигги. И, если чутьё меня не подводит, живёт она тоже где-то неподалёку от этого маршрута. Я бы ставил на окрестности рынка, – и детектив размашисто очертил квартал вокруг сливовой косточки. – На Мэдди она там наткнулась случайно, действовала в порыве чувств. А затем, сообразив, что оказалась в центре нежелательного внимания, по привычке запрыгнула на подножку проезжающего омнибуса. Вот только корзины для фруктов у неё не было, – нахмурился он. – Если она пришла на рынок по своим делам, что же собиралась купить?
Паб «Печальный кров»; чёрное траурное платье; прилавки, заваленные свежей зеленью, ранними яблоками, лесными ягодами, ароматическими травами и прочей роскошью, приятной для зрения и обоняния, ибо в эту часть рынка ходили не за насущной пищей, а прогулки ради, и не измотанные служанки, а бездельные, состоятельные горожанки…
Головоломка внезапно сложилась.
– Цветы, – произнесла я. И повторила чуть громче: – В то утро она приехала, чтобы купить цветов, а затем отвезти их на кладбище Грин-Ив. Эллис, кого вы отобрали у этой страшной женщины, что она до сих пор ненавидит вас – и помнит о том, кого потеряла?
На мгновение утратив над собой контроль, он нахмурился, и между бровей у него залегла глубокая, горькая складка; но почти сразу же печать скорби исчезла.
– Таких, увы, немало, – ответил он с деланой беспечностью. – У меня-то кладбище за плечами побольше, чем у иного сельского врача-коновала. Но все по-настоящему страшные мои враги, к счастью, либо на виселицу отправились, либо томятся глубоко в темнице. Кроме разве что… да нет, десять лет уже прошло, – оборвал он сам себя, отчего-то быстро взглянув на Мэдди, и неловко свернул карту, роняя сливовые косточки на пол. – Чем гадать по кофейной гуще, давайте-ка лучше взглянем на настоящие улики. Я ведь не только маршрут омнибуса собирался вам показать. Помните ту пачку писем, которая пришла в редакцию, к ла Рону? Вы ещё передали мне их в большой коробке.
– Как не помнить, – кивнула я. Замешательство детектива не прошло мимо меня, однако он явно не хотел обсуждать ничего в такой большой компании, потому правильней было сделать вид, что я ничего не заметила. – Только не говорите, что вы их все прочитали.
Эллис усмехнулся:
– И даже не без удовольствия. То, что Мадлен – ангел, спустившийся с Небес, дабы осветить эту грешную землю, я знал и раньше, а вот о бездне достоинств, сокрытых во мне самом, даже и не подозревал, пока сентиментальные дамы не раскрыли мои слепые глаза для правды. О, это славословие, о, пожелания счастья! Как они греют душу – ну, и тело тоже, если использовать их по назначению, то есть для растопки… Шучу, шучу, я не настолько беспечен, чтобы сжигать улики, – подмигнул он мне. – Тем более что глаза этих дам, даже увлажнённые слезами умиления, остаются удивительно зоркими. А одна из них, миссис Бертран, оказалась не только очень наблюдательной, но и мнительной – на счастье всем нам. А теперь послушайте, что она написала.
И с этими словами Эллис, как фокусник, извлёк из-за пазухи свёрнутое в трубку послание.
Бромли, вторник, … июня
Дорогая мисс Рич, мистер Норманн!
Надеюсь, Вы простите мне это письмо, ибо к бумаге и перу я прикасаюсь не из гордыни и тщеславия, а только из-за тревоги за Ваше благополучие. Чудная, прелестная история Вашей любви глубоко поселилась в моём сердце и не позволяет следовать правилам и законам, препятствующим откровенно говорить; она же внушает мне смелость поведать неприглядную и таинственную историю, участницей которой мне довелось стать.
Поверьте, это не просто учтивые слова: я действительно желаю вам счастья всей душою, ибо само существование таких людей, как Вы, есть свет, и радость, и обещание того, что горести жизни не напрасны, а Высшая Справедливость существует!
Но довольно отступлений.
Статья в «Бромлинских сплетнях», столь трогательно обрисовавшая и Ваше знакомство, и преданность друг другу, выдержавшую беспощадные удары молота Судьбы, произвела на меня глубочайшее впечатление. Преисполнившись волнения, я не могла ни есть, ни спать. Но в то же время ни самые священные устремления, живущие в человеческом сердце, ни самые пагубные страсти не могли подтолкнуть меня к тому, чтобы нарушить Ваш покой, ибо, как я полагала, многие докучали Вам в те дни любопытством. В смятении я отправилась в храм, дабы успокоить себя молитвами, и некий святой отец утешил меня, сказав, что не будет вреда, если взглянуть на кофейню, не приближаясь к ней, а будет только польза. По секрету он сообщил, что и сам поступает так – благословляет издали, дабы не смущать своим присутствием влюблённых.
Так, вооружившись лишь добрыми намерениями, я взяла служанку и направилась к «Старому гнезду».
Считаю своим долгом заметить, что многие в тот день, вероятно, решили поступить так же. Некоторые приехали целой семьёй, включая крошек-детишек, которым, без сомнения, не повредит увидеть пример Ваших чистых и искренних чувств, с честью переживших все испытания. Остановившись на благопристойном расстоянии, я приготовилась ждать, сколько потребуется, дабы издали увидеть Вас и в том обрести успокоение. И вскоре среди многих, подобных мне, я увидела некую статную даму, облачённую в траур; никакая прислуга не сопровождала её, однако платье, пошитое у мадам Оноре, выдавало хороший достаток и безупречный вкус. Так как мне тоже случилось пережить пять лет назад тяжёлую утрату – возлюбленный мой супруг первым отправился на Небеса, оставив меня влачить горькую долю вдовы – я испытала к незнакомке известную симпатию и отважилась приблизиться.
Она показала себя любезной и учтивой собеседницей; мы коротали время за необременительным разговором, когда я, не в силах больше скрывать волнение, начала молиться за Вас и Ваше счастье, дабы Вам не пришлось никогда пережить такую же утрату, как мне. В тот же миг собеседница моя решительно переменилось; если до сих пор за вуалью скрывалось кроткое существо, то внезапно оно обратилось в демона.
«Небеса не слышат нас, – сказала незнакомка. – А если бы и слышали, я бы молилась вот о чём: пусть этот человек с каменным сердцем окажется на виселице, а перед тем увидит, как подвесят его никчёмную подружку! Тот, кто забыл о верности, не заслуживает милосердия!»
Тут мне сделалось дурно; когда служанка привела меня в чувство при помощи нюхательных солей, незнакомки и след простыл.
Этот случай долго не выходил у меня из головы, и чем дальше, тем более зловещим он представлялся. Я пыталась себя убедить, что негоже осуждать людей, не зная обстоятельств их жизни: одним горести внушают смирение, а других озлобляют. И надо же было в миг сомнения снова встретить того священника с курительной трубкой! Набравшись смелости, я спросила у него совета, и он ответил, что-де нет ничего дурного в том, чтобы поведать правду, даже если правда эта может омрачить Вашу радость и обеспокоить Вас.
Засим заканчиваю сбивчивое сие повествование и возобновляю уверения в том, что всем сердцем радуюсь за Вас и желаю Вам счастья.
Жозефина К. Бертран,
вдова
Дочитав, Эллис вновь свернул письмо и убрал его, а затем обвёл нас торжествующим взглядом:
– Вот видите, сколько пользы? Сентиментальность одной вдовы позволила нам заполучить зацепку… И кстати, уж коли об этом зашла речь: кто такая эта «мадам Оноре» и можно ли будет устроить с ней встречу?
Признаться, если бы я несколько лет подряд не сопровождала бы леди Милдред во время каждого её выхода в свет, то и для меня имя прозвучало бы совершенно незнакомо. Ибо прогремело оно даже не при моих родителях, а гораздо, гораздо раньше – почти полвека тому назад. Впрочем, его изредка можно было услышать и сейчас: например, из уст леди Клампси, сетующей, что нынче талантливой модистки не сыскать и днём с огнём, а шьют по большей части варварски, без изящества, а то и вовсе – вульгарно, не примите на свой счёт, милочка…
Стоило только вспомнить, и знакомый, осипший от старости голос точно наяву произнёс эти слова.
– Речь, полагаю, идёт о мисс Жюли Оноре, модистке, – пояснила я, с трудом удержавшись от мечтательной улыбки. – «Мадам» значилось на её вывеске, написанной по-марсовийски, ибо родом мисс Оноре из тех краёв. Ей теперь, пожалуй, уже лет семьдесят, заказов она давно не берёт… Точнее, берёт, но у немногих счастливиц, которых, скорее, можно назвать её старинными приятельницами, чем заказчицами. Да и немногие в Бромли знают о ней: всё же любая слава утихает рано или поздно, даже самая громкая.
Слушая объяснение, Эллис неосознанно подался ко мне, и это изрядно польстило самолюбию: нечасто случалось рассказать детективу то, о чём он ещё не знал.
– О, моя соплеменница! – шумно обрадовался Рене Мирей. – И чем же она была знаменита, позвольте узнать? Смелыми фасонами? Скандальной личной жизнью?
– Происхождением, – ответила я, немного развеселившись: ни одно предположение повара не попало в цель. – Жюли Оноре ведёт свой род от прославленной Розамунды Оноре, прозванной «Министром Моды» за то влияние, которое она имела в стране. В её салон «Величие» стремились попасть любой ценой, случалось, что приезжали из Алмании, Романии и даже Аксонии! Увы, то, что помогло «Министру Моды» вознестись, и стало в итоге причиной её падения. Я говорю о коронованной покровительнице мадам Оноре – о королеве Аннет…