Элейн была остроумна, много шутила – словом, никто из посторонних не догадался бы, что её бледность и худоба вызваны тревогой и страхом, а не переутомлением из-за долгого путешествия.
– Необычная карточная колода у поэтессы-гипси? У гадалки? – донеслось до меня её изумлённое восклицание. – Не могли бы вы её описать? Дело в том, что у меня тоже есть одна необыкновенная колода с цифрой «одиннадцать» на коробке.
– А у меня – семь, – живо откликнулась миссис Прюн. – И называется она «Колодой Незнакомца».
– У Флори коробка от колоды не сохранилась, а вот название ей на словах сообщила прежняя хозяйка. Это «Река Памяти». Необыкновенно романтично, верно? – живо спросила миссис Скаровски, обмахиваясь веером. После кофе с имбирём её бросило в жар. – Как будто мистическое послание из древних веков!
– Хочу непременно встретиться с этой Флори! – горячо откликнулась Элейн и обернулась к миссис Прюн: – И вы присоединяйтесь, я настаиваю. Мы должны обязательно сравнить наши колоды и, быть может, отыскать художника, который их изготовил. Ведь рисунки совершенно изумительные! К слову, у леди Виолетты – да-да, той самой, что готовится примерить королевскую корону, у Рыжей Герцогини – есть колода под номером девять, и называется она «Колодой Шута». И я доподлинно знаю, что ей вручила этот подарок бродячая циркачка… О, дамы, а что, если нам… – и дальше она понизила голос до заговорщического шёпота.
Судя по ответным охам и восклицаниям миссис Скаровски и миссис Прюн, предложение было весьма скандальным, но привлекательным. Луи ла Рон, безжалостно удалённый из-за дамского столика, с любопытством прислушивался, но, к явной его досаде, ничего разобрать не мог. Рене Мирей же, насвистывая бравурную мелодию, лично тащил из кухни тяжёлый медный поднос, уставленный десертами – так ему хотелось угодить гостье.
Я отвернулась, скрывая улыбку; кажется, что по крайней мере сейчас беспокоиться об Элейн Перро не стоило. Тяжкие времена вынужденного одиночества и недоверия к людям миновали, а врагами её обещал заняться сам маркиз Рокпорт.
«Теперь ещё бы избавиться от преследований Бромлинской Гадюки», – пронеслось в голове, и настроение у меня снова испортилось.
Впрочем, после неудачной попытки проникнуть в кофейню мстительница словно затаилась. Вероятно, она опасалась охраны, приставленной к особняку и к «Старому гнезду» дядей Рэйвеном; или её спугнуло наше появление на кладбище у могилы Шарлотты Марсден…
Так или иначе, но пока Бромлинская Гадюка не давала о себе знать, и у меня появилась возможность заняться и другими делами.
Мистер Спенсер обещал, конечно, поискать документы, касавшиеся Элизабет Тиллер, однако даже он не мог их найти за один день. Потому я обратилась к другому человеку, который мог что-то знать об этой женщине, если она и впрямь приходилась моей матери близкой подругой.
В прошлый раз Клэр сомневался, отвечая на мой вопрос. Но теперь, услышав имя, он тотчас же откликнулся:
– Элси? Кажется, припоминаю. Не могу назвать только её ни подругой Ноэми, ни тем более служанкой, – скривился он. – Несчастное, забитое существо. Впрочем, в детстве они и впрямь дружили. Та самая кружевница, которой попался муж с тяжёлыми кулаками, я уже упоминал её… Но, если не ошибаюсь, она сбежала в Альбу к родственникам, где уж ей наниматься в служанки к Ноэми… – нахмурился Клэр. Затем потёр виски и нехотя признался: – Впрочем, Ваш отец не слишком меня привечал, и навещал сестру я не так часто, как хотел бы. Так что допускаю, что Ноэми могла спрятать Элси в своём доме от мужа-буяна… Элси, Элси, Элизабет… как вы сказали, была её фамилия? – вдруг спросил он.
– Тиллер, – ответила я, припомнив, что говорил мистер Спенсер.
Клэр жестом, явно позаимствованным у Эллиса, откинул с лица волосы пальцами, зачёсывая их назад, и нахмурился.
– Честно говоря, сочетания «Элизабет Тиллер» я не слышал никогда – или по крайней мере не припоминаю, но мне доводилось знать некоего Артура Тиллера. Ноэми редко обращалась ко мне с просьбами, но тут, примерно за полгода до своей смерти, она попросила меня «вразумить» этого мистера Тиллера, якобы досаждавшего ей. Я ещё подумал тогда: странно, что она не пожаловалась на него супругу. Дело, к слову, оказалось пустяковое, – продолжил Клэр, задумчиво опустив взгляд. – Артур Тиллер был пьяницей и игроком; подловить его в момент слабости было несложно. Я оставил его без единого рейна в кармане, а затем велел убираться из Бромли и не попадаться мне на глаза, если он-де не хочет выплатить остаток долга как-нибудь иначе. Например, кровью, – гаденько усмехнулся Клэр, и меня пробрало холодком. – Больше я его и впрямь не встречал, а Ноэми прислала записку с благодарностью. У меня записаны адреса всех моих должников. Если интересно, могу отыскать вам этого Тиллера, – неожиданно предложил он. – Зачем бы он вам ни понадобился… Так как?
Я, разумеется, согласилась – хотя бы для того, чтоб узнать, имел ли этот Артур отношение к Элси Тиллер.
А на следующее утро пришёл ответ на письмо, которое я отправила, не питая особых надежд.
Писала Жюли Оноре; конечно, она помнила леди Милдред; разумеется, она была бы рада встретиться со мной в ближайшее время.
***
Помнится, когда я спросила у леди Клампси, как бы лучше устроить встречу со знаменитой в прошлом модисткой-затворницей, то получила странный ответ:
– Просто постучитесь к ней, моя дорогая. Не нужно ни уловок, ни рекомендаций.
– Но… – растерялась я, ибо именно за рекомендациями и пришла.
Леди Клампси улыбнулась:
– Вы всё поймёте, когда побываете у мадам Оноре. Великая женщина, да! – и она качнула головой мечтательно.
Сэр Хофф, который несмотря на мнимую глухоту умудрился расслышать нас из-за соседнего столика, позволил себе резкое замечание:
– Только вы, женщины, можете посчитать великой особу, которая всего-то и делает, что мастерит шляпки.
– Не желаю слышать это от мужчины, именующего великим человека, который загнал до смерти двух лошадей и тем прославился, – не удержалась леди Клампси от резкого ответа давнему своему врагу.
– Джонни «Малютка» Кингс – лучший жокей, которого видывал свет! – возмутился сэр Хофф. – Кто ещё приходил первым на скачках по три десятка раз за год? А что до его погибшей лошади, Ястребины, то это, несомненно, происки соперников, которые…
Тут к диалогу присоединился Луи ла Рон, которому в своё время посчастливилось освещать достопамятную гонку, и вскоре все, кажется, и забыли о том, что в начале вечера прозвучало имя знаменитой модистки. Это было мне на руку, впрочем. Я долго обдумывала совет леди Клампси, но в итоге последовала ему лишь наполовину. Изучив тщательно дневники леди Милдред, которые прежде использовала для погружения в вещие сны, на одной из страниц – о, удача – я нашла запись, гласившую: «…заказала два платья у мадам О., оба прелестные; то, что с розами, надо приберечь для карнавала в Серениссиме».
И – несколько аккуратных набросков, сделанных явно рукою Фредерика, лорда Эверсана.
Это, без сомнений, был повод написать модистке – и гораздо более весомый, чем какой-то там вымышленный конверт, подписанный леди Милдред, с вложенными туда деньгами. Кратко обрисовав свою находку, я попросила мадам Оноре о встрече. Не знаю, считалось ли подобное уловкой… но, как бы то ни было, она сработала. Письмо отправилось по назначению; скорый ответ же стал для меня полнейшей неожиданностью – ещё бы, в свете событий последних дней. Откровения Эллиса, внезапный визит супругов Перро, перспектива скорой войны…
Голова шла кругом.
Так или иначе, утром девятого июля мой автомобиль остановился у крыльца неприметного особняка на самой окраине Вест-хилл, недалеко от полузаброшенного парка. На крыше поскрипывал флюгер в виде ножниц и пары лоскутов ткани, но только он один указывал на дело, которое когда-то приносило хозяйке и славу, и доход. В остальном дом мог принадлежать небогатой леди, страстно увлечённой геранями и петуниями, или престарелой чете торговцев, которые по старой привычке выставляли бутылки для молочника на крыльцо, или наоборот молодожёнам из провинции, всегда мечтавшим о Вест-хилл, но лишь недавно переехавшим сюда вместе со своей породистой борзой… Оглядевшись по сторонам, я попросила Лайзо подождать в автомобиле, а сама поднялась по ступенькам и собралась уже было воспользоваться дверным молотком, как скрипнули вдруг несмазанные петли, и створки чуть отворились.
– Какое бесстыдство! – послышалось из темноты холла грудное, хрипловатое контральто. Марсовийский акцент, скорее, угадывался, чем звучал на самом деле. – Юная леди без компаньонки. И даже без служанки… Совсем как леди Милдред. Что же, добро пожаловать.
И дверь открылась чуть посильнее – аккурат чтоб женщине моего сложения не пришлось придерживать юбки.
В холле ожидала, без сомнений, сама хозяйка: очень высокая – почти с дядю Рэйвена ростом – и совершенно седая дама неопределённых лет. Ей можно было бы дать и пятьдесят, и семьдесят, и девяносто, а настоящий возраст угадал бы – особенно в здешнем полумраке – только одарённый детектив. Нос у дамы был с характерной марсовийской горбинкой, глаза – чёрные, как обсидиановое зеркало; серое платье из овернского шёлка сделало бы честь и герцогине, несмотря на скромность отделки; от волос, уложенных анцианской раковиной, исходил слабый аромат засахаренных фиалок и сухого жасмина. Позади дамы справа стоял дворецкий, комично приземистый и одутловатый, с косматыми седыми бакенбардами, а слева – вероятно, экономка, широкоплечая женщина в тёмном платье.
– Чай в белую гостиную, – уже знакомым хрипловатым голосом приказала мадам Оноре, не оборачиваясь. И качнула головой: – Нет, нет, совсем не похожа на леди Милдред… И к лучшему, впрочем. Она совсем сдала под конец, бедняжка.
Меня, признаться, в первое мгновение покоробило от тона, в котором она говорила о бабушке, однако затем я заметила, как опустились у хозяйки уголки губ и резче обозначились горькие складки между бровей… Заметила – и осознала смысл замечания леди Клампси. Да, пожалуй, с такой женщиной и впрямь уловки были ни к чему: она давно перестала лгать даже самой себе, смягчая реальность красивыми и сентиментальными формулировками, а потому чужую ложь чувствовала за милю.