– Скоро узнаете, дорогая невеста. К слову, как там продвигается восстановление фамильного замка?
– О, ремонт уже завершён, да и мебель почти готова, и мистер Спенсер запросил…
– Великолепно, – прервал он меня. – Продолжайте в том же духе. И воздержитесь пока от поездок.
– Из Аксонии?
– Из Бромли.
На сей таинственной ноте мы распрощались.
Впрочем, и без того неразрешимых тайн хватало.
Клэр так и не отчитал меня за безрассудное поведение, хотя и грозился это сделать. Более того, он даже о Фрэнсис Марсден не вспоминал! Гораздо больше его, кажется, интересовали её подручные – те двое, что атаковали нас с Лайзо. Тогда, у моста, разглядев их, он побелел как полотно и, заставив Джула наклониться, принялся что-то втолковывать ему на ухо с необычайной живостью, указывая то на одно тело, то на другое. Я предположила, что ему уже приходилось встречать этих двоих – при самых неприятных обстоятельствах; Клэр не стал опровергать мою теорию, однако подробности излагать отказался. А после того как мертвецы загадочно исчезли – Эллис считал, что их забрали другие слуги Марсден, находившиеся в то время ещё на свободе, – он и вовсе несколько дней не выходил из особняка и выглядел крайне встревоженным.
Конец его затворничеству положил Джул: как и подобает хорошему камердинеру – не столько слуге, сколько компаньону – он настоял на прогулке и, если не ошибаюсь, на посещении некоего увеселительного заведения, откуда Клэр вернулся изрядно повеселевшим – и немного разбогатевшим.
Что же касалось моей собственной жизни, то после событий на мосту я долго не могла оправиться. Нет, меня больше не терзали кошмары, да и недобрые знамения не мерещились на каждом шагу… Но особенно остро отчего-то ощущалось теперь одиночество. Эллис и Мадлен были так откровенно увлечены друг другом, что становилось неловко даже подолгу на них смотреть. Супруги Перро готовились к переезду, но не говорили, куда им предстоит отправиться. Лайзо… Лайзо, кажется, чем-то помогал Клоду Перро с его самолётом, поскольку они часто обсуждали вдвоём детали конструкции, а несколько раз даже уходили вместе на целый день.
– Как же так, снова просишь выходной? Чувствую себя брошенной, – полушутливо упрекнула я Лайзо, когда он в очередной раз постучался в мой кабинет с утра, чтобы сообщить об отлучке.
– Сожалею.
Ответ прозвучал так серьёзно, что меня пробрало холодком. Продолжая негнущимися пальцами бессмысленно перебирать письма, я натянуто улыбнулась и произнесла, не рискуя поднимать взгляд от стола:
– Звучит так, словно за твоими отлучками стоит нечто большее. Мне пора искать нового водителя?
…когда Лайзо ничего не ответил даже через минуту, стало страшно по-настоящему.
«Надо его удержать, – пронеслось в голове. – Но как? И… от чего?»
– Виржиния…
– Мне нужна твоя помощь, – быстро произнесла я, ещё не представляя, о чём собираюсь попросить. И – через мучительно долгую секунду – придумала: – Сон. Я хочу покончить с Элси Тиллер… то есть со снами о ней. О моих родителях… о Валхе. Ты мне поможешь?
И – наконец решилась оторвать взгляд от столешницы.
Лайзо выглядел… виноватым?
– Да, Виржиния. Конечно, я буду рядом, – ответил он.
– Тогда сегодня, – кивнула я. – Приходи… приходи к ночи, как всегда.
Он покинул кабинет; сердце колотилось как сумасшедшее.
«Что происходит?»
Хотя просьба моя и прозвучала спонтанно, а продиктована была исключительно эгоистическими мотивами, за день я уверила себя, что приняла правильное решение. После встречи с призраком Элси на пепелище минуло почти две недели. Первые впечатления изрядно поблекли; ужас и ощущение собственной уязвимости теперь казались чем-то надуманным, нереалистическим. Наверное, потому что человек – существо простое и не может вмещать в себя слишком много беспокойства… Любые переживания, даже очень сильные, со временем точно выгорают, теряют яркость и остроту.
Страх за Мадлен, а затем и за Эллиса, настоящее – без шуток и преувеличений – сражение на мосту, сны о мёртвой Лотте, призраки, самоубийство Фрэнсис Марсден…
Пожалуй, я слишком устала быть ведомой; устала лишь следовать капризам судьбы, отражать её удары, ничего не решая.
Пришёл срок самой сделать шаг, пусть бы и навстречу опасности.
Словно в подтверждение того, что решение верное, события в течение дня складывались в мою пользу. Клэр отправился, как он выразился, «развеять хандру» и сообщил, что, вероятно, вернётся только назавтра.
– Ведите себя хорошо, дорогая племянница, – бросил он на прощание жеманно. – Не бросайтесь в погоню за опасными преступницами, не вступайте в схватку с подозрительными демонами, отложите подальше свой револьвер… Впрочем, нет, револьвер можете держать и поближе – вполне достойная дамская игрушка в нынешнее время.
– О, постараюсь, – ответила я.
Дети под предводительством Паолы так нагулялись днём в парке, на живых примерах изучая ботаническое разнообразие Аксонии, что вечером легли спать, едва закончился ужин. Лайзо тоже возвратился раньше обычного, хотя и задержался с Клодом Перро на пороге, беседуя о преимуществах и недостатках разных моторов; разговор шёл частью на марсо, потому, увы, разобраться в деталях не представлялось возможным.
Я заранее поднялась в спальню, но переодеваться не стала и отослала Юджинию, сказав, что собираюсь сегодня допоздна читать отчёт от мистера Спенсера. За окном догорал закат; тянуло холодом и сыростью от Эйвона. На столе стояла шкатулка, под крышкой которой покоились на бархатной подушке мамины серьги и отцовский перстень, а рядом лежала кружевная салфетка с отпечатком женской руки.
Три вещи, принадлежавшие трём людям, чьи жизни оборвались в одну ночь…
– Вижу, ты уже готова, – произнёс Лайзо, появляясь на пороге.
Дверь спальни была заперта, но когда это могло остановить гипси, к тому же колдуна?
– Не думаю, что к подобному можно подготовиться, – со вздохом призналась я, вскользь касаясь прохладной эмали, и потянула вверх крышку шкатулки. Одновременно в двери щёлкнул замок – ключ провернулся на два оборота. – Но, как сказал бы Клэр, у меня на руках все козыри – глупо медлить с партией… Ты ведь разбудишь меня, если что-то пойдёт не так?
– Обещаю.
…сначала я собиралась сесть в кресло, как в прошлый раз. Но сейчас, взглянув Лайзо в лицо и отметив тот же задумчивый взгляд и странную, обречённую решимость, передумала – и легла на постель, прямо поверх одеял и подушек.
– Сядь ближе, – услышала я свой голос словно со стороны, незнакомый, хрипловатый. – Мне так… мне так спокойнее.
Лайзо обернулся ко мне недоверчиво.
– Кресло придвинуть? Боюсь, тяжеловато будет, да и услышать могут…
– Нет же, – мягко прервала его я. – Прямо сюда. Здесь вполне хватит места и двоим, а я… я хочу держать тебя за руку.
И – похлопала по одеялу рядом с собой.
Кажется, что в первое мгновение он не мог осознать моих слов, а потом зрачки у него вдруг расширились так, что глаза издали стали выглядеть чёрными; на скулах появились едва различимые из-за полумрака пятна румянца.
«Что ж, теперь Лайзо, по крайней мере, думает обо мне, а не о своих нелёгких решениях и грандиозных планах».
От этой мысли я чувствовала странное удовлетворение.
Он действительно сел рядом, хоть и не сразу. От его тела исходил жар, который ощущался даже на расстоянии – смущающий и будоражащий воображение. Чтобы отвлечься от него и настроиться на нужный лад, я аккуратно завернула отцовское кольцо и мамины серьги в злополучную салфетку, стиснула в кулаке – и прижала к груди, над сердцем. Закрыла глаза…
И лишь затем вслепую, осторожно прикоснулась к руке Лайзо.
– Теперь главное – заснуть, – вырвалось у меня легкомысленное признание.
Сердце, которое сперва билось часто-часто, постепенно замедлялось, точно успокаиваясь. Звуки города за открытым окном отдалялись; меркнул свет лампы, пробивающийся даже сквозь сомкнутые веки.
– Нет, – тихо возразил Лайзо, пальцами нежно поглаживая мою ладонь. – Главное – это проснуться.
Я хотела ему ответить, но не успела – провалилась в сон.
И стала Элизабет Тиллер.
Элси.
…дом родителей всегда казался мне очень тихим. Не мирной гаванью и не родным гнёздышком, нет; скорее, то был покой монастырского госпиталя или древней темницы, где обитают давным-давно приговорённые к казни узники. Мать, которая редко выходила из своей комнаты и вздрагивала от любого постороннего звука; отец, терзаемый чудовищными головными болями, а потому избегающий яркого света и громкого шума…
Да, темница или госпиталь; однако там я всегда чувствовала себя в безопасности.
Но не Элси.
Для неё особняк с прочными стенами и надёжной охраной – что ветхая хижина, колеблемая ветром, что блеклый круг света от костра в лесу, полном диких зверей.
Точнее, зверь вокруг бродит один, но страшнее его в целом свете нет.
– Элси, – зовёт он. – Любимая, отзовись. Выйди ко мне. Я больше никогда тебя не обижу.
Он зовёт, и Элси только ниже опускает голову, горбится. Крючок пляшет в пальцах: петля, ещё одна, ещё… Если считать их, то того, снаружи, похожего на Артура, почти не слышно.
…да, да, он только похож, только притворяется; настоящий Артур далеко, он бежал из города, поджав хвост – так сказала Ноэми, уж она-то никогда не врёт.
Бежал без оглядки, испуганный; не вернётся никогда.
И всё же стоит за окошком, стучит в стекло рукоятью плети и зовёт:
– Элси, любимая… Да отзовись ты, тупица! – рявкает вдруг таким знакомым голосом, и крючок выпадает из пальцев, звякает, заваливаясь под кресло.
Страшно.
Элси откладывает кружева – аккуратно, так, чтобы ни одна петля не распустилась. Ненастоящий Артур снаружи колотит кулаком по стеклу и смотрит тем самым тяжёлым взглядом, после которого следует обычно удар в грудь или по животу. Туда, где синяки никто не увидит.
Тум, тум, тум; стекло дребезжит.
Нет там никакого Артура, только ветер злой – непогода нынче.