– Сколько? – спрашивает Фредерик с улыбкой, указывая на чудовищные, нет, действительно, самые безвкусные на свете чёрно-белые бусы, сделанные из лёгкого матового камня.
Хозяин прилавка – седой, патлатый, в линялом сюртуке, в котором едва угадывается зелёный цвет. Неприятный человек.
– За деньги не продам, но поменяться могу, – оскаливает он мелкие, острые зубы. И – вдруг в упор смотрит на Милдред: – Отдай мне свои сны!
Она разом вспоминает и Абени, и долгие-долгие разговоры, и его – колдуна, мёртвого и страшного. Вечером Фредерик выслушивает её, целует веки – успокаивает; сумасшедший старик, сколько, мол, мы таких повидали?
– Не бери в голову, Милли, – шепчет он, и Милдред действительно забывает.
…до тех пор пока в грязном порту Бхарата взгляд не цепляется за фантасмагорическую фигуру, которой тут быть не должно. Неопрятная седина, проваленный цилиндр, сюртук, чересчур длинные руки… А рядом стоит темнокожая женщина в синем платье.
«Абени», – понимает Милдред.
Становится жутко.
Ночью она обнимает Фредерика не только руками, но и снами – укутывает в свои крылья так, чтобы никто не нашёл, не тронул. И шепчет: «Только бы померещилось, только бы померещилось…» – но то ли слишком тихо просит, то ли некому откликаться, потому что Валх приходит за ними. Кружит рядом, не переступая невидимой черты; не приближается, но и не позволяет забыть о себе. Будь Милдред одна, она бы никогда не испугалась снов, ведь всегда можно оттолкнуться посильнее от своих страхов и улететь прочь, на худой конец – проснуться, но… но Фред так не умеет.
Впрочем, ничего не происходит очень долго, и напряжение потихоньку отпускает – где-то между Чжаньской Империей и поездом, который уходит на север. «Моих сил хватит, – думает Милдред, смежая веки, когда наступает ночь. Сон стелется вокруг, словно туман, щекочет лицо, точно пёрышки. – Если надо, то и на двоих». Ей снится Абени – она стоит на другом берегу широкой чёрной реки и кричит что-то с искажённым от ужаса лицом, но из-за шума воды ни слова не разобрать; грудь сжимается от дурных предчувствий. Пробуждение даётся с трудом, словно приходится идти через ряды сохнущих простыней, раздвигая до бесконечности мокрую холодную ткань, и в конце сил не остаётся никаких.
– Мисс Фолк пропала! Мисс Фолк пропала! – кричит снаружи мистер Белкрафт.
Рози, горничная и почти что подруга, действительно исчезла. Проводник говорит, что она сошла на ночной остановке, вся в слезах, а назад так и не вернулась, и это пугает до оторопи – потому что чужая, незнакомая страна, холодная, неприветливая… и потому что прежде они не разделялись.
Милдред боится спать, но только во сне может отыскать ответы – с высоты виднее.
…к счастью, Рози Фолк жива и невредима – её приютил смотритель на станции, обогрел и накормил, а добрая его супруга даже подарила старенький овечий полушубок со своего плеча. Фредерик как-то уладил дела и достойно отблагодарил этих добрых людей, но одно так и осталось непонятным: отчего Рози вообще сошла с поезда? Она отмалчивается, но откровенно сторонится мистера Белкрафта, и, кажется, выводы напрашиваются сами собою – да вот только любой подтвердит, что Георг бы не сделал ничего дурного и не сказал бы – только не он, только не ей.
Милдред чувствует себя посвящённой в тайну; только она догадывается о правде – и немудрено, ведь эта правда каждую ночь глядит из темноты, мерещится вдали зловещим силуэтом – старомодный сюртук, потрёпанный цилиндр, попробуй-ка забудь такую безвкусицу. Сердце пугливо трепещет, но с каждым днём собственный страх злит всё сильнее, пока не растворяется целиком в яростной решимости.
– Милли, ты что? Кошмар приснился? – бормочет Фредерик.
Она улыбается в потолок.
– Нет. Никаких кошмаров отныне, и точка.
Милдред Эверсан-Валтер широко-широко распахивает крылья-сны и укутывает всех – и супруга, и вздрагивающую в тревожном забытьи Рози, и других, до кого дотягивается. Валх отступает достаточно далеко, чтобы на время выбросить его из головы – если повезёт, то навсегда. И всё бы хорошо, и путешествие подходит к концу, а газеты в Аксонии уже обещают им невиданную славу, но отчего же тогда чудится иногда в полудрёме, что Абени стоит вдалеке, безмолвно скрестив на груди руки, чего она ждёт?
«Крылья, – озаряет вдруг Милдред. – Я укрыла всех, но до неё дотянуться не смогла».
В путешествии их было пятеро. Дома – гораздо больше: ведь есть ещё семья, приятельницы, слуги наконец… Вряд ли они заинтересуют Валха, но осторожностью не стоит пренебрегать: ведь дотянулся же он до Рози. Милдред, впрочем, после кругосветных странствий уверена в своих силах, как никогда, ведь газетчики поют им с Фредериком дифирамбы, и открываются прежде запертые двери, и даже из королевского дворца приходит любезное приглашение. Кажется, что невозможного нет. Хочется открыть первую в Бромли кофейню? Пожалуйста! Устроить незабываемый благотворительный бал? Нет ничего проще! Прийти на приём в чжанских нарядах и произвести фурор? Спасти несправедливо обвинённую девицу? Прочитать лекцию в Королевском университете?
Милдред всюду сопутствует успех, и она ощущает себя почти всемогущей – и невероятно счастливой. А потом счастье становится ещё полнее, когда на свет появляется ребёнок, чудесная девочка, и они называют её Рэйчел-Мари – в честь храброй женщины, которая спасла их в Колони от гремучей змеи. Ещё через год рождается мальчик, Иден, а затем ещё одна девочка, и они называют её Элеонор. Всё хорошо, всё просто чудесно, но однажды, стоя в дверях детской, Милдред вдруг чувствует опустошающий, мертвящий страх: сейчас в комнате спят трое, но…
– Но у тебя только два крыла, – говорит кто-то из-за плеча.
За дверью, впрочем, пусто.
Детская укутана добрыми, светлыми снами, точно шалью, во много-много слоёв, но эта призрачная ткань непрочная, ненадёжная – тронешь пальцем и расползётся… Так же ненадёжно и счастье. Милдред уезжает к матери на несколько дней – та серьёзно ослабела после болезни, а когда возвращается домой, то в заветной комнатке из трёх кроваток остаётся только одна.
– Они так плакали без вас, миледи, – рыдает нянечка-кормилица, хорошая женщина, надёжная, её очень рекомендовали. – Так плакали, бедные, всё не унимались, и я… и я… Сестра мне дала лекарство, сказала, мол, каждому по капельке… Но они так громко плакали…
Внутри словно ломается что-то – и в ней, и во Фредерике тоже. Она не спрашивает, куда девается нянечка, потому что прислуга в детской больше не нужна. Милдред позаботится о сыне сама, на это её сил хватит, даже если не останется ни на что другое, и она никогда никому не расскажет, что видела накануне странный сон: будто бы седой мужчина в зелёном сюртуке и в цилиндре заглядывает поочерёдно в крошечные кровати.
Девочки не проснулись, но Иден…
– Милый мой, милый, – шепчет Милдред, склоняясь к ребёнку и прикасаясь лбом ко лбу. Сердце колет, и она чувствует себя старой, немощной. – Не бойся. Ты больше не будешь видеть снов. Никаких.
Слова летят по воздуху, точно перья – и весят так же мало.
Сын слишком похож на неё – даже сейчас. Слишком похож…
Валх всегда рядом, даже если его не видно – теперь она ясно понимает это. Когда друг за другом умирают отец и мать, друзья утешают её: «Это была тихая смерть во сне» – и не понимают, отчего леди Милдред трясёт от ужаса. В жизнь она бросается, как в омут, чтобы за делами и блестящими свершениями не успевать задумываться о том, что круг смертей сжимается, невидимая чёрная линия подбирается ближе. Фредерик словно чувствует опасность и, как может, отгораживается; он реже берёт в руки альбом и грифель, почти никогда не вспоминает о путешествиях и не заглядывает в детскую, зато военная карьера у него идёт в гору.
– За горами удобно прятаться, – неразборчиво бормочет Абени, упираясь подбородком в согнутые колени.
С виду ей лет десять, как и Милдред, впрочем. Они ещё видятся иногда; Абени предупреждает её, когда может, хотя намёки туманны, как изречения древних жриц – она не может идти против воли Валха.
– Где ты сейчас?
Вопрос слетает с губ сам, и смысла в нём никакого нет.
Абени, впрочем, и сама это знает.
– Далеко, – дёргает она плечами. – Что, если скажу, где, ты приедешь и заберёшь меня?
Милдред хочется сбежать, потому что слова хуже пощёчины; однако она остаётся – на тёплой крыше, рядом, бок о бок. В закатном небе пурпур мешается с зеленью и ледяной синевой; земля далеко внизу кажется серой; облака ложатся на плечи пуховой накидкой – тепло.
«Если мне под силу хотя бы это…»
– Спасибо, – выдыхает Абени еле слышно и легонько касается её руки. – Спасибо, что ты ещё со мной.
Милдред должна была бы спросить, как Валх вообще отыскал их, но она никогда не делает этого.
…Постепенно они остаются почти что одни, но так даже легче. Совсем мало прислуги – «в путешествии мы отвыкли от роскоши»; визиты к родственникам редкие – «увы, дела не отпускают нас из Бромли»; зато друзей очень, очень много, чтобы в этой пёстрой толпе злой взгляд не отыскал тех, кто действительно дорог.
К счастью, Идену такая жизнь даже нравится.
К несчастью, сны он всё-таки видит.
Сначала это открытие пугает. Но если у Милдред были крылья, то у её сына – увеличительные стёкла; ей интересен мир вокруг, а ему – люди в нём. Иден проницателен с детства, а способность заглядывать вглубь и вдаль делает его почти пугающим, и, наверное, именно поэтому мёртвый колдун держится в стороне. Она без страха отпускает сына от себя, когда тот изъявляет желание всерьёз заняться учёбой, хотя ей немного жаль: Фредерик наконец-то вспомнил, что он не только генерал, но и отец, и стал реже уезжать из особняка надолго. Жизнь перестала походить на затянувшуюся войну, когда каждый день приносит новые жертвы, но лишь потому, что некому больше умирать.
– Так-то лучше, – шепчет Милдред, набивая трубку вишнёвым табаком. Ароматный дым отпугивает мертвецов и дурные сны – жаль, ненадолго. – Потому что хуже быть не может…