Сны стелются туманом; дом становится немного похож на болото. Валх где-то неподалёку – наверняка выжидает, ищет, за что зацепиться, но шанс представляется ему только через несколько лет.
– Леди Милдред… то есть матушка, позвольте вам представить мою невесту.
Иден светится, как стеклянная лампа для благовоний со свечой внутри, а рядом с ним рука об руку – девушка, прекрасная, как фея с книжной гравюры. Её зовут Ноэми Черри, и в ней есть нечто неправильное, пугающее.
– Почему именно она? – вырывается у Милдред вопрос, когда они с сыном остаются наедине; родительское благословение получено, можно и по душам поговорить. – Ты ведь видишь, что она… она…
– Такая же, как мы.
У Идена открытый и смелый взгляд – такие люди не боятся опасностей, точно знают, чего хотят, и умирают очень рано.
– Она видит сны?
– Она видит мёртвых.
Чудом разговор не заканчивается ссорой – и благодарить надо фамильное умение Валтеров застывать ледяной глыбой, когда происходит нечто невообразимое. Но, оставшись в одиночестве, Милдред плачет навзрыд впервые в жизни – от неясного ужаса, от дурных предчувствий, от ожидания неминуемой потери.
…потому что не может, не может случиться ничего хорошего, если девушка, способная видеть мёртвых, войдёт в семью, за которой охотится мёртвый колдун.
Свадьба проходит пышно, торжественно, весело и немного скандально, как и полагается. Завзятые сплетники делятся на два лагеря: в одном шёпотом ужасаются и восхищаются, обсуждая мезальянс, в другом – жарко спорят, куда же подевался виконт Даффилд, одиозный ловелас, которого прочили в женихи бедняжке Ноэми Черри, пока её не разглядел Иден. Внести ясность по последнему вопросу мог бы Клэр, брат прекрасной невесты, но сегодня он явно не в настроении.
Впрочем, как подозревает Милдред, он не в настроении всегда.
Другой источник мрачных взглядов и мыслей – маркиз Рокпорт, младший приятель Идена – выглядит так, словно пришёл не на свадьбу, а на похороны, причём на свои собственные. Милдред не по душе, как он смотрит на молодожёнов, но ещё меньше ей нравятся его попытки выглядеть бесстрастным, говорить правильные слова – в общем, лгать. Но этот человек безусловно полезен хотя бы потому, что он взял часть работы Идена в Особой службе на себя – и по крайней мере сегодня сумел удержать врагов и завистников на приличном расстоянии.
– Отвратительное зрелище, – кисло сообщает Клэр Черри вполголоса, и в кои-то веки с ним хочется согласиться, хотя и не понятно, что именно он имеет в виду. – Терпеть не могу идиотов, а уж когда они собираются в толпы… – поясняет он, словно угадав ход мыслей Милдред.
Она улыбается, с щелчком распахнув веер.
– Неужели? Мне казалось, что вы любите людей и верите в их лучшие стороны. Хотя, не спорю, умеете неплохо это скрывать.
Клэр смотрит на неё с искренним, а потому весьма лестным страхом:
– Вы невыносимая, ужасная женщина.
– Благодарю, – кивает Милдред чопорно.
Каждое мгновение церемонии она ждёт трагедии, какой-то бессмысленной, нелепой смерти, но всё заканчивается спокойно и в срок. Иден готовится ехать домой и отходит ненадолго переговорить со своим другом Рокпортом о делах, к коим не собирается возвращаться в ближайшие дни, если не недели, и тихая, задумчивая Ноэми Черри… нет, теперь уже Ноэми Эверсан-Валтер коротает время одна, на скамье. Милдред кажется это несправедливым; она подходит и садится рядом, но не знает, с чего начать разговор.
– Миледи, – вдруг спрашивает Ноэми, не отводя взгляда от высокого арочного проёма, залитого светом. – Скажите, кто этот человек рядом с Иденом? Он выглядел недовольным на церемонии, и у него такой злой взгляд.
Описание, право, льстит маркизу.
– О, это друг Идена, – отвечает Милдред, улыбнувшись. – И он вовсе не настолько мрачен, каким смотрится…
– Нет! Простите, что перебила, – поспешно извиняется она. – Но с маркизом мы друг другу представлены, я имею в виду второго – того седого мужчину в цилиндре.
…Позже сплетники будут говорить, что графиня не смогла скрыть недовольство мезальянсом, побрезговала даже разговаривать с невесткой и выбежала из церкви, как только закончилась церемония. Всё ложь, чудовищная и несправедливая, но правду нельзя рассказать – никто не поверит, что взрослая, разумная женщина станет гоняться за призраком, за мертвецом. Милдред чувствует, что Валх где-то рядом, просто затаился, скрылся до времени, и это сводит с ума. Ей снятся кошмары; с тех пор, как она узнаёт, что Ноэми в положении – снятся каждую ночь.
– Дети не так уж уязвимы, – говорит Абени. Успокаивает её, а сама-то, сама-то – уже тень себя прежней, измученная женщина, безразличная почти ко всему. – Их сны далеко, ему туда не пробраться.
Милдред горбится, кутаясь в призрачную шаль; над головой проплывают чужие, незнакомые звёзды, под ногами, за кромкой крыши – бездна, полная шёпотов.
– К моим детям он подобрался через прислугу.
– Значит, пусть они не берут прислугу, – пожимает плечами Абени и вдруг смеётся хрипло. – Или пусть наймут меня. Я пойду к тебе в служанки, Милли, ты хорошая, ты… – она захлёбывается вздохом, приваливается к её плечу – дрожащая, холодная, словно и впрямь просидела на ветру слишком долго. – Жаль, что ты и впрямь не забрала меня тогда. Ты бы смогла, я верю… Как бы всё тогда сложилось?
Милдред гладит её по волосам – ощущение, будто пальцы проваливаются в воду.
– Не знаю… Может, так?
Она снимает с шеи медальон – разумеется, его не было мгновение назад, но во сне возможно многое, если не всё – и раскрывает его. Там внутри лаковая миниатюра, две улыбчивые девочки рука об руку, в одинаковых светлых платьях – Милли и Абени, подруги, какими они могли быть… какими они были.
Чужую улыбку она скорее чувствует, чем видит.
– Спасибо…
Видение уходит, уплывает медленно, чуть враскачку, как старый-старый поезд. Милдред просыпается в своей спальне одна; Фредерика нигде не видно. В руке зажат медальон, точь-в-точь как во сне, а в нём – лаковый портрет очень тонкой работы. Она, рядом Абени…
…а за ними – гротескно высокий седой мужчина в пыльно-зелёном сюртуке.
Милдред с криком отшвыривает медальон; миниатюра трескается.
Надо бы выбросить его или сжечь, но отчего-то страшно.
В положенный срок Ноэми производит на свет малышку – конечно, очаровательную, очень похожую на Идена, тихую и серьёзную. Малютку называют Виржинией-Энн, что значит «непорочная» и «милая», право, совершенно не подходящие имена для будущей наследницы рода Валтер и Эверсан. Милдред долго не может отойти от колыбели, да что там – просто отвести взгляд, и молится про себя, как никогда в жизни:
«Если есть кто-то на Небесах, если Ты меня слышишь – не давай этой девочке крыльев, но дай меч».
У каждого своя война.
К делам Особой службы Иден относится как к шахматам: с азартом, но в то же время хладнокровно, будто он наблюдает за всем сверху, а не мечется по расчерченному полю. Его враги никогда не приходят к порогу дома, точно некая незримая сила держит их на расстоянии; со временем, правда, становится ясно, что эта сила просто очень старается оставаться в тени, а при встрече делает безразличное лицо – впрочем, молодой маркиз Рокпорт никогда не умел проявлять чувства.
У Милдред другая война; её враг кружит поблизости, выжидая удобный момент, смотрит, кто откроется и станет уязвимым. Ведь ни один смертный человек не может вечно быть настороже, всюду успевать, предвидеть опасность. Благая сеть из снов, раскинутая слишком широко, истончается, рвётся, и в эти дыры проникает беда. От каждой следующей потери раскол в сердце ширится, ширится, а разум цепенеет в попытках понять, что было причиной: несчастливая судьба или же злой умысел?
Малкольм Хат, давний слуга Фредерика, ночью оступается на лестнице; затем в детской чуть не вспыхивает пожар от оплывшей свечи; год спустя Ноэми теряет ребёнка при родах и едва не погибает сама. Болеет она долго и тяжело, мечется в горячке, кричит, чтобы мёртвые вышли прочь и оставили её в покое… Милдред всё время рядом – укрывает её своими снами, и под этим тёплым незримым крылом Ноэми постепенно успокаивается, но ей нужна поддержка, и поэтому приходится немного задержаться в чужом доме.
«Хотя бы до весны, – успокаивает себя Милдред, пытаясь разглядеть в темноте потолок незнакомой комнаты. – И Виржиния так быстро растёт, нужно за ней присмотреть».
Весной умирает Фредерик – говорят, что его отравили, но даже Иден не может найти убийцу.
Это так больно, что уже почти всё равно.
Про неё говорят, что она изменилась – стала холодной, жёсткой, почти безжалостной. На похоронах не проронила ни слезинки, глаза под тёмной вуалью были сухими; на соболезнования отвечала коротко, но отнюдь не кротко… И мало кто подозревает, чего это ей стоило. Когда приходит пора, Милдред с недрогнувшим сердцем отсылает маленькую Виржинию-Энн прочь, в пансион имени святой Генриетты Милостивой – о, там её не дадут в обиду, и никакой мёртвый колдун не проникнет под кров, где можно встретить иногда в стылых галереях странную монахиню с двумя смешными седыми косицами, вкривь торчащими из-под платка, удивительно похожую на образ с витража над алтарём. Иден не спорит с решением матери, только спрашивает, не стоит ли отослать Ноэми тоже.
– Нет, – Милдред качает головой. – Там слишком сильные сквозняки зимой.
Он застывает, точно громом поражённый:
– Ты хочешь… хочешь, чтобы моя дочь оставалась у монахинь до зимы?
В груди пусто, но пустота тоже может болеть.
– Если понадобится, то и дольше.
«…пока мы не прогоним его», – этого никто не говорит вслух, чтобы не накликать беду, но, конечно, беда приходит сама. Собственно, она и не уходила никуда – топталась поблизости, выбирала момент, чтобы обрушиться всей тяжестью; Валх изматывает их, наносит множество уколов, и Милдред кажется, что она истекает кровью – глупые сплетни, кошмары, недопонимания и смерти, много смертей вдали. Абени могла бы сказать, которые из них – итог злого колдовства, а которые – просто совпадения, но Абени не снится ей уже давно…