Вещи из родительской спальни я завязала в большой узел из покрывала на родительской кровати, а потом укатала в клеенку, и как раз этот узел оказался чертовски тяжелым.
Наше постельное белье, конечно, тетке было ни к чему, как и пустая шкатулка, потому мне и позволили это забрать. И я разочаровала ее парней, которые были готовы к скандалу вокруг плазменных панелей и прочих вещей, а книги и ящик елочных игрушек вообще поставили их в тупик. Они до того были огорошены моей вопиющей непрактичностью, что даже помогли мне вынести коробки к воротам и цыкнули на своего приятеля, так жаждавшего оказать мне транспортные услуги. Видимо, о характере данных услуг я догадалась правильно.
А денег у нас уже давно не было, и куда-то исчезли мамины драгоценности. В последнее время мы жили на мои деньги, и когда все стряслось, моих собственных накоплений хватило только на эту несуразную квартиру в доме со странными соседями и на памятники родителям и Виталику.
Лизкину дочку по итогу забрала Катька, и где они теперь живут, я понятия не имею и знать не хочу.
Вот потому я здесь. И я это заслужила.
Но, надо сказать, в этом месте происходят странные вещи. Кто может убивать этих ничтожных пьяниц, да еще таким замысловатым образом? Ну, вот даже если просто убить. Горло-то зачем так художественно разрывать? И чем? И куда подевалась кровь?
Все это чертовски любопытно, и мне жаль, что я не могу пойти и сама посмотреть, что к чему.
Но я почти уверена, что тут есть какой-то личный мотив, иначе не объяснить того, что убивают жителей конкретно этой улицы. Ведь если взять, к примеру, маньяка — у него имеется свой бзик, согласно которому он и выбирает жертв. Это отработка некой психотравмы, и у маньяка всегда есть определенный образ жертвы — ну, то есть между жертвами есть сходство. Например, один маньяк предпочитает убивать миниатюрных блондинок, а второго заводят страдания рыжеволосых толстушек. А местному маньяку, по ходу, нравятся алкоголики, живущие конкретно на этой улице. Но дело в том, что если маньяк станет убивать такими ударными темпами, то здешнее поголовье алкоголиков очень скоро сократится совершенно, и тогда злодей поменяет либо место охоты, либо профиль жертвы, и в данном случае я голосую за какой-то личный мотив. Что-то объединяет этих убитых пьяниц — что-то помимо пристрастия к огненной воде и ареала обитания.
Иными словами, кому-то они насолили. И вряд ли это случилось только что.
Вот только почему маньяка переклинило конкретно сейчас?
Нужно будет узнать об убитых побольше. Ведь не всегда они были плюгавыми пьяницами, провонявшими невесть чем и дешевыми папиросами. Когда-то они были детьми, потом прыщавыми подростками, потом молодыми парнями, франтовато одетыми и озабоченными. Им казалось, что перед ними целый мир, и жизнь играла яркими красками, и никто из них не думал, что станет в будущем просто презренным алкашом, валяющимся на улице в луже собственной мочи и блевотины. Нет, они думали, что сделают в жизни что-то важное, но правда заключается в том, что значительные вещи требуют соответствующих усилий.
Вот я уверена, что каждый хоть раз в жизни смотрел на успешных людей с завистью и думал: вот у него оно само все вышло, свезло просто, а у меня все впустую. Так я вам, граждане, скажу так: никто не знает, как шел к успеху тот или иной человек, какие в его жизни были тяжелые моменты, а они были, они у всех случаются. И если человек, несмотря на все препятствия и неудачи, все равно продолжает гнуть свою линию, не опускает рук и не сдается — у него все получится. А тот, кто завидует чужому успеху и ноет — вот, дескать, свезло! — тот в какой-то момент сдался. А то и вовсе просто жил, не имея внятной цели и желая просто вдруг разбогатеть, например. Чтоб вот само, по щучьему, блин, велению. Так вы, дятлы, хоть щуку пойдите поймайте, так и этого же нет, только нытье — а вот я… а у него-то!
Таких людей очень много — без цели, а если нет цели — нет ни достижений, ни успеха. Биологическое существование продолжается, а состояться в жизни не выходит, и потом приходит какое-то внутреннее отчаяние, которое многие топят в стакане. И все эти алкоголики — это и есть бесцельно и бесполезно существующая органика с претензией на непонятость. И хотя ни один из них никогда не думал, что окончит свои деньки на тротуаре этой самой улицы, с вырванным горлом и непонятным анамнезом, но получилось именно так.
И, может статься, все они это заслужили, но дело в том, что я против такого решения проблемы.
Нет, я не против убийства как способа разрешить непримиримые противоречия. Это древнейшее, проверенное временем средство получить желаемое. Вернее, теоретически я против, а практически понимаю, что любого человека можно загнать в угол так, что он последует примеру отца всех убийств, прародителя нашего Каина.
Хотя, безусловно, заповедь на этот счет однозначна.
И Виталик Ченцов отчего-то снова сидит в кресле у столика, хотя я точно знаю, что он умер.
— Тебе что, памятник не понравился? Ну, так твоя распрекрасная жена тебе и такого бы не поставила. И никто из твоих девок тоже не стал бы, имей в виду.
Я отворачиваюсь и засыпаю, присутствие Виталика меня не тревожит — я не Скрудж, мою бессмертную душу спасать не надо. Если я и попаду в ад, то никак не за жмотство.
— Вставай, что ли.
Я вообще не выспалась, ночные приключения меня вымотали. Но Роза непреклонна — и я открываю глаза. Виталика в кресле нет, и это радует.
— Надо таблетки принять.
Ноги мои распухли, пульсируют и болят, но в ванную я попробую сходить, а не сползать — если ступать на неповрежденные участки…
— Шов разойдется, перестань. — Роза качает головой. — Вот, тетя Лутфие готовила шурпу, тебе принесла. Ешь, а потом лекарства примешь. Как спалось?
— Нормально, спасибо.
Учитывая, что я сплю в чужой гостиной, я ничуть не покривила душой. Ночную болтовню с вампироборцем и визит Виталика я оставлю за скобками, многие знания — многие печали, а печалить Розу я не хочу, она мне активно симпатична.
— А Мишка весь изнемог — ждет, когда будете читать дальше. — Роза подает мне толстостенную плошку с каким-то варевом, пахнущим очень вкусно. — Увлекла ты его, а то вечно торчал перед компом, все мультики какие-то или игры, а тут я глазам своим не поверила — сидит, слушает, да так заинтересованно.
Потому что ему, наверное, не предлагались нужные книги.
У нас дома были книги — мамины и папины, из их детства. И новые тоже были. Я просто брала их с полок по мере взросления, они были так расставлены на полках, что дотянуться я могла всякий раз до книг, подходящих мне по возрасту. Я брала их с полок и уносила в свою комнату, ставила на свои полки — с тем, чтоб уже никогда не расстаться с ними.
Сестры этих книг не читали. Им покупали какие-то бесконечные приключения, все эти книжки «для девочек», «для маленьких леди», и журнальчики такие же. Ну, что поделаешь — каждому свое в этой жизни, и так случилось, что книги, стоящие на полках в нашем доме, читала только я — ну, и родители, конечно. Потребность в чтении у них была огромной, а потому книги отправились со мной в мою новую жизнь. Так, словно вместе с ними со мной остались мама и папа.
И я вдруг поймала себя на том, что мне приятно поделиться этими книгами еще с кем-то, кто так же, как и я, понимает их. Даже если это совсем чужой ребенок. Потому что вот Лизка и Катька были моим папе и маме родными, но это вообще ничего не значило, потому что унаследовали они отчего-то гены вообще непонятно кого, какой-то двоюродной тетки, судя по крысиным повадкам и склонности к истерикам. Вот каким образом гены этой тетки оказались в моих сестрах, с какого перепугу? Колода, блин, иногда тасуется не просто причудливо, а вообще по-дурацки, и тот, кто сдает карты, безумен, как Шляпник.
Или просто скотина.
— А эта ваша докторша… она все время тут живет?
Надо же позадавать вопросы, мне нужно определиться с кругом лиц, которые могут быть причастны к делу.
— Ой, ну ты знаешь, она здесь точно дольше, чем я живу на свете. — Роза смеется. — Как и наши с Мишей родители. Мишина семья жила наверху, а мы все тут, и перегородки — это они сейчас капитальные, а когда-то были фанерные, деревянные, и все слышали все о каждом. А в твоей квартире жила Мария Дмитриевна — сначала с родителями, потом старики умерли, я лично помню только бабушку — она умерла, когда мне было лет семь, наверное. А потом, уже в девяностых, это все перестроилось, и мы с Мишей поженились. А потом моя мама вышла замуж за его отца.
— Как это?
— Ну, Мишина мама умерла года за два до того, как мы поженились, а мои родители развелись, когда мне было одиннадцать, у отца появилась другая семья, там родились другие дети, а у нас же как обычно: развелся — и все, бывшая жена, и дети от нее тоже бывшие. А потом мы с Мишей поженились, наши родители стали общаться, и тут вдруг объявляют: мы решили съехаться и жить вместе. Тут уж Миша вмешался: что значит — жить вместе? Нет, ребята, женитесь, и в добрый путь, по-людски чтоб все было, а то как это — жить вместе, куда оно годится. Короче, съехали молодожены в квартиру Мишиной двоюродной бабки, она тогда состарилась уже, а собственных детей у нее не было никогда, вот они за ней досмотрели, да так и живут там, мы к ним в гости ездим, и они к нам приезжают. А мы тут, соединили две квартиры, получилась эта. Я очень люблю этот дом, и улицу эту люблю и не хочу ничего менять. Мне хотелось, чтобы мои дети жили здесь, тоже знали этот дом, и этих людей, и качались на тех же качелях, что и мы, — ну, чтоб потом были воспоминания, и я знала — они помнят то же, что и я. Преемственность, понимаешь?
Ага, чего ж не понять. Если есть счастье, им хочется поделиться с тем, кого любишь. А если что-то плохо, то и сам от этого бежишь и не хочешь, чтоб это коснулось того, кто дорог.
Но вышло так, что мне никто не дорог. Уже никто. И я сделаю все, от меня зависящее, чтобы у меня никогда не оказалось такого персонажа в жизни. Свою чашу боли я уже выпила, я считаю. Я никогда в жизни ни к кому больше не привяжусь и никого больше не полюблю, даже рыбку в аквариуме, даже цветка в горшке не заведу, не то что, например, ребенка. Потому что, если у тебя есть ребенок, это значит, что у тех, кто хочет до тебя добраться, есть потенциальный заложник.