Ну охренеть.
10
Я вообще не склонна к социальному взаимодействию. Просто потому, что обычно люди ведут себя так себе. Жадничают, подличают, сплетничают… в общем и целом, я считаю, что человечество исчерпало себя как идея.
С другой стороны, если взять человечество в историческом разрезе, то сейчас граждане ведут себя гораздо лучше, чем, например, даже сто лет назад. Я имею в виду невероятную жестокость, с которой люди относились друг к другу. Все эти жуткие казни на религиозной почве… вот взять хотя бы Иисуса. Это ужасная, невероятная жестокость — сказать мальчику, что его папа не тот, кого он считал отцом, а Бог, и потому ему предстоят жуткие муки и ужасная смерть во искупление грехов человечества, которому на это вообще плевать.
И мальчик жил с этим, ожидая своего ужасного конца, он говорил с Богом, хотя, может статься, это был вообще разговор с самим собой, потому что отвечал ли ему Бог, мы вообще знать не можем. Но вот что я точно знаю, так это то, что испытал Иисус в свой последний день — кроме мук и смерти. Он испытал горечь от предательства тех, кого он считал своими близкими.
И был еще один человек, для которого жизнь рядом с Иисусом стала персональным адом. Его мать. Это потом она стала Богородицей и Святой Девой, а до того дня была она просто женщиной по имени Мария, которая знала, что родила сына, чтобы тот прошел свой путь, поливая его собственной кровью. Как Она устояла в рассудке, я не знаю. Ведь Она была там, видела, как мучают Ее сына, — и она молила ублюдков перестать, и взять Ее вместо него, и каждый удар бича Она ощущала собственным сердцем, а потом эта казнь, и я не знаю, как Она это пережила и что Она чувствовала, — вот вы, украшающие Ее иконы и статуи разными побрякушками, вы думали о том, что Она чувствовала, хоть один из вас поставил себя на Ее место? Да вы бы с ума сошли от горя, от ужаса происходящего, от боли и бессилия. И неважно, что Она знала, что Ее сын воскреснет. Когда его пытали и казнили, Ей это было вообще по барабану — то, что он воскреснет после всего, потому что он страдал, а Она никак не могла облегчить его боль, не могла его защитить. И когда я думаю о Ней, у меня в душе только глубокое сочувствие, и я не смею что-то просить у Нее, ни за что. Она выпила такую чашу горя и боли, что немыслимо и представить.
А тогдашние сограждане вообще не считали такой расклад чем-то особенным, жуткие казни происходили постоянно, им это было как нам сериалы смотреть. То есть по сравнению с теми, кто с улюлюканьем швырял банановую кожуру в Иисуса, несущего свой крест на Голгофу, мы вообще отличные ребята, но если соскрести с нас налет цивилизации, то — вуаля! — у Виталика вместо головы непонятно что.
В общем, если бы мне пришлось решать, жить ли человечеству, я бы голосовала против.
Но сегодня я в благостном настроении, потому что закончили убирать от осколков мою конуру, и я могу вернуться в свою кладовку. Видит бог, я ни за что больше не стану спать нигде, кроме этой кладовки, я там себя чувствовала очень защищенной.
Правда, я так и не поняла, почему понадобилось три дня на то, чтоб подмести осколки и собрать шкаф, и о каком ремонте они тут все толковали, но с другой стороны, на диване у Розы мне было неплохо, учитывая мои ноги, которые сегодня уже почти не болят, а швы мне обещают снять уже послезавтра.
— Сейчас ужинать будем. — Роза садится рядом. — Тебе пока некуда вернуться, Миша сказал, работы им еще на пару часов, так что посидишь еще у нас.
Наверное, так много времени понадобилось, потому что это очень старый шкаф и к нему нет нужных болтов и гаек. Очень неудобно получилось, люди бросили свои дела ради меня.
— Перестань заниматься самоедством. — Роза словно услышала мои мысли. — Я ж тебе говорю: ребята иногда помогают разным людям просто так. Ну, по-людски это и по-божески — знаешь тему о десятине? На церковь отдавать они не хотят, потому что не считают ее чем-то обязательным, а десятина — идея правильная, и они отдают ее вот так. Да там только работа чего-то стоит, а материалы не особо.
— Как это?
— Вот смотри: покупает какой-то человек квартиру и затевает ремонт. — Роза начала загибать пальцы. — Все, что внутри, идет на выброс: ванна, раковины, плита, унитаз, кафель даже: человек хочет все новое, это раз. Мебель иногда остается, тоже велят на помойку — это два. А другому человеку эти вещи нужны позарез, а купить их он не может, в таком положении оказался. У Миши с ребятами есть арендованный ангар, где все ремонтники держат инструмент и материалы, ну и эти на первый взгляд ненужные вещи тоже хранятся там, пригождаются часто: можно разобрать на запчасти, если кому что-то надо, можно продать, а можно и отдать кому-то, получено-то даром. Так что не парься, идем ужинать.
— Я… мне надо работу искать. — Я ощущаю себя донельзя неудобно. — Который час?
— Половина седьмого. — Роза поднялась. — У тебя пока есть деньги на жизнь, так что нужно вылечиться и немного обрасти мясом, а то ведь немудрено, что тебя мои пацаны за вампира приняли, с виду-то в самый раз.
— Но… почему вы…
— Потому что неприкаянная ты какая-то с этими своими книжками, игрушками елочными и пакетиками растворимых супов. — Роза нахмурилась. — Сдается мне, что-то плохое с тобой стряслось.
Она вышла, а я осталась думать о том, что в более странной ситуации я в жизни не была, даже когда Виталик стал жить в нашей квартире, и то я не испытывала такого абсолютного смятения.
Розиного мужа я видела всего два раза, а так-то он был занят и приходил поздно. Это огромный добродушный мужик, словно и не он третьего дня метал громы и молнии на головы провинившихся пацанов. Впрочем, бойтесь гнева терпеливого человека.
— Я тут овощное рагу сделала, запеканку из творога, и какао сварила. — Роза спускается сверху. — Дети сказали, что ужинать будут у себя, там как раз мультики в разгаре, так что посидим вдвоем, а Миша поест, когда вернется. Не стой, идем. Ты уже можешь потихоньку ходить, только на шов не наступай, тетя Лутфие так сказала.
Ну да, кто я такая, чтобы спорить с тетей Лутфие.
Кухня у них тоже просторная, с двумя узкими высокими окнами, полукруглыми сверху. Мебель светлая, с красной глянцевой рабочей поверхностью. Очень красиво, конечно. И очень уютно.
— Это Миша сделал все. — Роза подтолкнула меня к столу. — Садись, не стой, вот запеканка из творога, поешь. Или ты рагу хочешь?
— Нет, давай запеканку, только совсем чуть-чуть.
— Да, после твоей растворимой голодухи самое то — поесть домашнего, виданное ли дело — так питаться, это же язву заработать можно очень даже легко, что ты себе думала!
Запеканка из творога еще теплая и очень нежная, мне такое нипочем не приготовить.
— Это очень простая вещь. — Роза наливает мне горячее какао, и по кухне плывет упоительный аромат. — Берешь килограмма полтора домашнего творога, добавляешь соль или сахар, зависит от того, как ты любишь, если сладкий нравится, то можно орехи добавить, курагу или чернослив, но мы любим солененький, так что вот я присолила творог маленько, три яйца вбила, размешала. А потом армянский тоненький лаваш взять, на три части разрезать и каждую намазать творожной массой, свернуть колбасками и уложить в форму. И пол-литра домашней сметаны — тоже посолить чуток, два яйца добавить и залить творожные «колбаски», которые уже в форме, и следи, чтоб затекло под «колбаски». Пусть постоит полчасика, пропитается, и в духовку. Ну, минут на пятнадцать-двадцать, а вообще по внешнему виду гляди: как румяная корочка образуется, так и готово. Работы всего ничего, а она и назавтра вкусная, как по мне, то даже вкуснее, чем свежая: разогреть в микроволновке, и отлично. У меня дети ее очень любят, а Миша больше любит такую же запеканку, только с мясом и брокколи, но на ночь с мясом я не делаю.
Я сложно отношусь к готовке — ну, картошку могу сварить, в мундире или пюре, кашу какую-нибудь, но уже на стадии сосисок мои кулинарные таланты заканчиваются. И вряд ли я запомню Розин рецепт, хотя он и правда простой. И запеканка очень вкусная, только духовки у меня нет, и холодильника тоже. А когда появятся, тогда я, возможно, попробую повторить этот кулинарный шедевр.
— Я с тобой могу посудой поделиться. — Роза что-то прикидывает в уме. — У меня знаешь, какая есть привычка? Раз в год или два я меняю кухонную тему. Вот сейчас у меня белый минимализм — видишь, все тарелки белые, чашки там, занавески, часы на стене и прочее. А до этого были маки, а до маков — подсолнухи… всякий раз я покупаю посуду там, разные баночки, досочки, ножи даже — чтоб по теме, а потом выбросить-то жаль, так я приноровилась в ящики это складывать, и вниз, в подвал, Миша мне там полку под них приспособил. Спустимся, и выберешь себе, а посуда хорошая, не сомневайся. Я там у тебя подсмотрела кружку — белая в желтый цветочек? У меня лет восемь назад была похожая тема в посуде, так что если понравится, отдам тебе, чего ей в подвале пылиться.
— Продать можно в интернете.
— Я сложно расстаюсь с вещами. — Роза вздохнула. — Вот если знаю, что вещь будут беречь, отдам охотно, а так, в неизвестность… глупо звучит, но мне кажется, что вещи на меня будут обижаться, так что отдаю только в добрые руки, так сказать.
Звучит, конечно, странно.
— Я даже диагноз себе нашла — болезненная страсть к накопительству. — Роза засмеялась. — Но я не настоящий Плюшкин, я не забила барахлом свой дом, а раздаю ставшие ненужными вещи. Кстати, у нас с тобой размер одежды почти один и тот же, так что готовься, скоро я примусь перебирать шкафы, у меня много хороших шмоток, которые я надела раз-два. Где бы мы с Мишей ни были, у меня привычка покупать шмотки, а девать их куда? Ну, то-то. Раньше сестре отдавала, но она год назад родила, и растащило ее поперек себя шире, куда там ей в мое поместиться.
— Я… ну, мы же почти незнакомы.
— И что? — Роза беспечно засмеялась. — Ты же теперь соседка, отчего ж по-соседски не помочь человеку.