У меня действительно с одеждой дело обстоит очень так себе. На одежду не хватило ни коробок, ни места в машине моего коллеги, на которого я понадеялась в плане перевозки и который не взял трубу, а когда подъехала Рита на своем минивэне, то вернуться в дом было уже немыслимо.
Но если честно, у меня и раньше с одеждой было не очень.
Я спокойно отношусь к нарядам. Мама предпочитала разные балахоны, украшенные стразами, бахромой, какой-то вышивкой, и украшения из серебра или вообще из перьев и кусков камней, а я категорически не собиралась носить ничего подобного. Лизка с Катькой наряжались ярко, вызывающе и выглядели при этом как дешевки. Так что я привыкла к классическому минимализму: темный низ — светлый верх, и большую часть этого минимума пришлось оставить.
Но я очень сложно отношусь к таким вот с ходу дружеским отношениям, просто потому, что у меня так никогда не было. Ни в институте, ни потом — я долго присматриваюсь к людям и, уж конечно, стараюсь не быть никому ничем обязанной. А тут вышло так, что меня никто, собственно, ни о чем не спрашивает, но отказаться от предложенного означает обидеть Розу, уж столько-то я понимаю.
В гостиной в нише притаился красивый шкаф — я приняла его зеркальную, расписанную лотосами, панель за элемент декора, но это шкаф, битком набитый какой-то одеждой.
— Сейчас переберу по-быстрому, и будет тебе одежда, а то что ж ты как Гаврош-переросток из негритянского квартала…
Я чувствую себя примерно так же уютно, как гражданин, посаженный на кол посреди площади, наполненной зеваками. Но Розе, похоже, на мои моральные терзания вообще плевать, она что-то достает из шкафа, примеряет ко мне, прикидывает, и скоро у моих ног стоит довольно большой пакет, наполненный какой-то одеждой, большая часть которой вообще с этикетками.
— Я воинствующая тряпичница, и если иногда не буду раздавать все это добро знакомым и родственникам, нам скоро не будет места в квартире. — Роза вздыхает. — А не покупать не могу, нравится мне этот процесс. Так что, уж будь так добра, забери все это себе, и посуду с розочками я тебе тоже отдам, что ей на полке зря пылиться, посуда хорошая, даже не сомневайся.
У Розы ожил телефон, который она выудила из какого-то кармана, спрятанного в блузе.
— Идем, Миша говорит — закончили. — Роза берет сумку, наполненную вещами. — А, погоди, я тебе запеканки с собой дам, утром съешь.
Она убежала на кухню, а я стою дура дурой и пытаюсь сообразить, как мне себя вести, и по всему выходит, что на такой случай у меня нет плана, и протокола безопасности тоже нет.
— Вот, держи. — Роза сунула мне в руки пластиковый теплый судок. — А кастрюльку из-под супа я заберу.
— Так это ты была?
— Ну да. — Роза засмеялась. — Миша говорит — отнеси ты ей покушать, ради бога, она же умрет от этих растворимых супов. А ты сбежала.
— Я же не знала.
Конечно, я сбежала, я бы и позавчера сбежала, если бы у меня был выбор, но Роза мне отрезала все пути к отступлению.
Мы идем по коридору к моей двери, и дверь-то моя, но квартира…
— Входи, чего застыла.
То, что раньше было просто пустым пространством с ободранными стенами и непонятными формами, оказалось квартирой.
— Кухню тебе отгородили нормально, стены вывели и дверь поставили. — Огромный Миша махнул лапищей в сторону невесть откуда появившейся стены и двери. — Комната выровнялась, опять же. Дверь на лоджию застеклили и закрепили специальный шарнир, теперь никакой сквозняк не страшен, саму лоджию обезопасили, закрыв фигурной решеткой, я Марии Дмитриевне это как-то предлагал, но она никого к себе не впускала. Идем на кухню, смотри.
Кухня относительно небольшая, но в ней откуда-то появился обеденный стол, бледно-зеленые навесные шкафчики и рабочая поверхность темно-зеленого цвета, с тумбочками под ней. И газовая плита, и раковина с блестящим краном. А на стенах кафель. Белый. С какими-то вставками, на которых цветочки — желтенькие, блин.
— Все не новое, конечно, а все равно состояние хорошее. Кафель мы год назад снимали, хороший кафель, испанский, жаль было разбивать, сняли аккуратно — а вот сегодня он и сгодился. И газовая плита хоть и не новая, но рабочая, и духовка в ней имеется, и вот еще…
В углу — небольшой холодильник.
— Старенький, но работает. Разбогатеешь — купишь себе современный, а пока и этот постоит, без холодильника никак. — Миша не обращает внимания на мою моральную травму, это у них с Розой, видимо, семейное. — С паркета содрали краску, отциклевали, покрыли лаком, сохнет мгновенно, хороший лак, и паркет отличный, дубовый — еще тот, что изначально в этом доме был, когда его построили, вот кто бы знал, что тут такая красота под слоями краски! Ну, теперь зато во всей красе, пока лак свежий, есть запах, ты поспи сегодня на кухне, на раскладушке, с открытым окном, уже тепло, ничего. А в комнате все закроем, чтобы обои высохли. Идем дальше.
Ванную тоже сделали отдельным помещением, и теперь здесь тоже кафель — голубоватого оттенка, синий снизу, красивая кромка отделяет два оттенка. И сама ванная как-то стала больше, это именно что ванная комната, а не закуток, и в ней появилась собственно ванна, металлическая, голубая, как и раковина, и унитаз тоже совсем другой, и шкафчик с зеркальной дверцей.
— Это с квартиры на Лермонтова вчера буквально сняли, там человек выкупил две квартиры в первом этаже, офис хочет сделать, и одна квартира была с неплохим ремонтом и с кое-какой мебелью, а новый хозяин говорит — выбросить все, и это понятно, зачем ему какой-то ремонт, если он там стены ломать собирается, ну так мы к тебе перенесли. — Миша подтолкнул меня в комнату. — Кровать тебе оттуда поставили, гляди. Не новая, но хорошая, и матрац нормальный. И стол этот, что из подвала принесли, нормально встал, кресло Иван перетянул, работы на полчаса оказалось, у него как раз кусок флока был ненужный. И туалетный столик есть, в раму вставили зеркало, как же барышне без него, очень к комоду подошло, гляди. Обои пока еще сморщены, потому что только поклеили, а к завтрему клей высохнет, и они натянутся. Остались рулоны с одного ремонта, в самый раз сюда оказались.
На стенке за кроватью наклеены обои — на черном фоне голубые и желтые розы, в вензелях из золотистых листьев.
— А стены решили в голубой цвет покрасить, хорошо смотрится, как по мне.
Под стенкой расположился большой шкаф с резными узорами.
И пуфик того же цвета, что кресло.
— Пуфик у Ивана завалялся, клиент заказал перетяжку мебели, а потом пуфик решил не брать, вот у Ивана и пылился, а тебе сгодится. — Миша смотрит на меня и смеется. — Карнизы тоже с той квартиры на Лермонтова, шторы повесили из Розиных запасов, если не нравятся, потом купишь другие, а пока и эти в самый раз, первый этаж, как-никак, нечего прохожим в окна заглядывать, а есть такие любители. Ну, и полки тебе сделали, книг-то много, я гляжу, а расставишь сама как захочешь, тут уж мы не в курсе. Люстра, конечно, старая, но все лучше, чем просто лампочка. Висюльки, Колян сказал, хрустальные.
Я поднимаю голову и ошалело смотрю на многоголосую люстру с висюлинами.
— Охренеть. Откуда?..
— Так там же, в твоем отсеке, нашли, вымыли и собрали, Колян починил, разводку сделал, и в самый раз.
Я ошалело верчу головой, а Миша с Розой смеются. Но вы поймите меня правильно, граждане: я в толк взять не могу, как за три дня можно все это соорудить.
— Когда умеешь что-то делать, то работаешь быстро. — Миша снова смеется, его явно забавляет мой вид. — Тут работало одиннадцать человек, а что для такой бригады твоя квартира? Взялись и сделали. Коврик бы на пол, но пока и так сойдет. И камин, гляди.
Каминная полка блестит, у камина появилась решетка.
— Решетка тоже в твоем отсеке была, ключ Юзек занесет. — Миша по-хозяйски погладил рукой каминную полку. — Мы проверили, камин работает. Немного обновили его, а потом, если захочешь, оформим его по-другому. Ну, а пока и так постоит, чисто — и то ладно. В общем, живи, соседка, а то ведь как можно — в пустой комнате, ни спать не на чем, ни присесть не на что. Картины вот повесили. По-моему, неплохо.
Это две мамины картины, которые она считала наиболее удачными, те, что я забрала. На одной цветы в кувшине, на другой — наш дачный домик и мы с папой на скамейке. То, что это мы с папой, только я, наверное, понимаю. Это мое платье в тюльпанах, я его сразу узнала. Лизка с Катькой всегда убегали с местной ватагой, а я нет — там, где были эти двое, мне места никогда не было. И мы с папой часто сидели на этих качелях и разговаривали о разных вещах. Потом, когда я подросла, мы перестали разговаривать, наши с ним посиделки вытеснили проблемы «девочек» — что бы ни пыталась сказать я, мама постоянным фоном рассказывала, что вот и в школе на «девочек» жалуются, и с занятиями беда прямо, и та с мальчиком встречается, а та рассталась, что же делать, Алик, давай вместе думать.
И я как-то отошла даже не на второй, а на двадцать второй план, но картина еще с того времени, когда мы с папой разговаривали, и сейчас она висит над камином.
Дачу продали, когда папа заболел, а картина осталась.
— Это мама рисовала. — Я смотрю на картины, висящие как раз так, как я сама бы их разместила. — Она была художница.
— Понятно. — Миша уважительно кивнул, и его глаза уже не смеются. — Хорошие картины, душевные очень. А вот с инструментом повозиться придется.
С инструментом? С каким инструментом?
— А в отсеке стоял, ну так я подумал — красивая штука, что ж ей в подвале гнить.
Миша любовно тронул крышку какого-то инструмента, выглядящего как маленький рояль. Но это не рояль, я видела рояли, они большие, а это…
— Это клавесин. — Миша провел пальцами по нарядному деревянному узору вдоль крышки. — Выполнен из красного дерева, но нужно чинить и настраивать, такого мастера я не знаю, но вот Колян обещал найти. Ты не играешь?
Я не играю, конечно, — но ведь я могу и научиться.
— Если он тебе будет мешать, мы его вынесем. — Миша снова погладил крышку. — Старая штука, но уж очень под мебель подходит.