— Может, ты мне расскажешь?
— Ну, мы тогда маленькие были — я и Миша, мне лет десять было… у тети Лутфие и ее мужа, дяди Рахима, была дочь Эльмира… ну, как-то она пропала, говорили — сбежала из дома с соседским парнем Серегой, любовь там у них была, как в кино. Парень этот был очень хороший, добрый — нам всегда чинил игрушки, и они с этой девушкой очень дружили, я ее отлично помню — высокая, тоненькая, смуглая, с такими глазищами огромными, косы почти до колен, на нее все ребята заглядывались, ей лет шестнадцать было, когда она пропала. Ну, с тех пор ни ее, ни Сережку не видели, родители мои шептались — мол, соседи запрещали дочке с Сережкой водиться, вера у него другая, ну и не по их обычаям, так оттого девчонка и сбежала, не сказавшись… а сейчас я вдруг подумала — а если это она там?
— И кто мог ее убить, сама подумай.
— Ну, дядя Рахим мог, наверное. У них же это считается позором. — Роза вздохнула. — Тетя Лутфие тогда очень переживала, а дядя Рахим вскорости умер, вот так она и осталась там жить одна, только племянник Реваз приезжает.
— В твоей теории есть одно слабое место. — Я подливаю себе кипятка. — Второй персонаж данной истории, парень по имени Сережка — он тоже пропал?
— Ну да. — Роза пожала плечами. — Но он жил у своей тетки, сам был сирота, и его особо не искали. Ему уже двадцать лет тогда было, уехал и уехал, что искать.
— И либо он лежит в той же могиле, что и девушка, либо убитая в нашем подвале никакого отношения к сбежавшей барышне не имеет. И живут Ромео и Джульетта где-то в мире, поживают — добра наживают, стряхнув с себя груз общественных предрассудков и ненужных связей.
— Ненужные связи — это с родителями?!
— Не надо так пылать, Роза. — Ну, что я ей могу сказать, кроме правды. — Если родители в угоду своим предрассудкам готовы были сломать жизнь собственной дочери, то это ненужные связи. Ведь не потому они были против любви своей дочери, что парнишка был плох, а потому лишь, что он был чужой, а ведь они вряд ли молились и прочее.
— Нет, не молились, они оба медики.
— Ну, вот видишь. — Чай остывает очень быстро. — Но в них эти предрассудки все равно сидели, и ничто их не могло вытравить, ни образование, ни жизнь вне традиционного социума, и в угоду этим предрассудкам они собственную дочь не считали человеком.
— Ну, тут ты уж совсем… — Роза с опаской покосилась на меня. — Родители всегда хотят лучшего своим детям…
— Только они редко считаются с мнением детей, потому что те ведь глупые, неопытные, они даже не люди в полной мере, им можно приказывать, их можно считать просто предметами без мыслей и чувств, они просто дети, маленькие и неразумные, да?
— Ну, в твоей интерпретации это выглядит…
— Как правда без прикрас. Без родительской любви, без желания защитить и уберечь, потому что в какой-то момент дети выходят из-под контроля, и родителям становится неуютно, они пытаются снова запихнуть их обратно в детскую коляску, утверждая, что это исключительно от любви к ним, но правда в том, что это манипуляция, и запихнуть детей в зону собственного комфорта для родителей означает снова обрести контроль и покой. Иногда это принимает уродливые формы, приправленные в некоторых случаях изрядной долей ксенофобских предрассудков, что отвратительнее вдвойне.
Роза смотрит на меня как на Призрака Оперы. Боюсь, моя вампирская сущность проступила сейчас во всей красе, и от невинной милашки Белоснежки не осталось ничего.
— Я думаю, тебе пришлось нелегко. Ты сейчас говоришь о собственном опыте, да? Потому ты порвала с семьей?
Ага, мне пришлось очень нелегко, но я выжила и собираюсь продолжать выживать, а это значит, что я должна держаться подальше от всех этих разборок с убийствами.
А еще я помню царапанье по стеклу и темный силуэт без лица в окне ванной, и как только разживусь деньгами, я поставлю на окна ставни — крепкие такие, знаете, металлические ставни, чтоб ни одна собака не могла заглянуть в мои окна, когда на улице темно. И когда светло — тоже.
— Нормально, я все пережила.
— Ага, заметно. — Роза покачала головой. — Но ты во многом, конечно, права. И я учту это, поверь мне.
Надеюсь, пацанам никогда не придется испытать горечь предательства самых близких людей, потому что все эти манипулятивные игры — не что иное, как предательство.
В дверь постучали, и я предполагаю, что это снова полиция.
Ну, так и есть — полиция, но это Ритин муж, так что я настроена почти миролюбиво, ведь этот парень снял с моего хвоста достаточно противного следователя. Просто поговорил со мной один раз, и все, мне не пришлось больше ходить в полицию, и на суде выступать не придется. Я вот не понимаю, почему следствие длится так долго, ведь все предельно ясно — и тем не менее до суда еще месяц. И все это время Лизка сидит в СИЗО, в нашем доме невесть кто во главе с теткой, а где Катька, мопсы и Лизкина девчонка, я понятия не имею — да и знать не хочу, если уж по-честному. И не надо напоминать, что они — моя семья, это очень тупо. Мои родители были моей семьей, а теперь у меня семьи нет.
Развлекайтесь, ребята, — но отныне это без меня.
Так что Игорь Васильевич мне активно симпатичен, и я готова сотрудничать со следствием, но я и правда ничего не могу рассказать, я ничего не знаю по сути вопроса.
— Нальете мне чайку?
Игорь Васильевич расположился на Розиной кухне вполне свободно, словно у старых знакомых. Я так не умею, в чужом месте и в незнакомой компании всегда ощущаю сильнейший дискомфорт, а вот Игорь Васильевич не имеет таких проблем.
— Конечно. — Роза наливает ему чай и пододвигает корзиночку с печеньем. — Угощайтесь, сама пекла.
— Спасибо, с удовольствием.
Игорь Васильевич улыбается, а я вам уже говорила, что он очень симпатичный мужик? Ну, да, говорила.
— Так что там? — Роза с тревогой смотрит на гостя. — Скелет один?
— Один. — Игорь Васильевич с удивлением смотрит на Розу. — А сколько вы ожидали?
— Нет, ничего. И… кто там, есть предположения?
— Конечно. — Полицейский есть полицейский, и он затеял какие-то игры, но я сейчас — просто предмет обстановки, я сливаюсь с интерьером. — Женщина, лет тридцати — тридцати пяти, две раны: одна в область головы, удар тупым тяжелым предметом, предположительно обухом топора, вторая рана была на шее, глубокая резаная рана, даже позвонки повреждены. Под телом лежала связка ключей, очень большая, штук сто, не меньше. Ну, а причина смерти очевидна — горло перерезано весьма решительно, одним ударом ножа.
— Ужас какой…
— Да, время смерти — примерно тридцать лет назад. — Полицейский отпил из чашки и потянулся за печеньем. — Никто не пропадал в это время, не помните?
— Мне тридцать два года. — Роза рассмеялась. — Даже если что-то такое было, я не знаю об этом, а разговоров не слыхала никогда. А знаете что? Нужно у моей мамы спросить и у Мишиного отца. И у тети Лутфие, они могут что-то вспомнить. И Мария Дмитриевна тоже могла бы что-то сказать, но она давно из ума выжила, спрашивать и смысла нет, но она тут шестьдесят лет прожила.
— Да я в архивах могу посмотреть, но думал — может, вы навскидку что-то вспомните. — Игорь Васильевич переводит на меня взгляд. — Что, Линда, из огня да в полымя?
Ну, очень похоже, что так оно и есть.
— Жаль, что так вышло. — Игорь Васильевич качает головой, глядя на меня. — Рита к тебе завтра заехать в гости собиралась, беспокоится о тебе. Ну, и расскажет кое-что, а я, собственно, вот чего от тебя хотел.
Чего он мог от меня хотеть, интересно…
— Ченцова Лилия Витальевна — твоя племянница?
Ах да, Лизкина вечно визжащая девчонка, конечно же.
— Ну, да. Ее моя младшая сестра забрала к себе.
— Ну, так сестра твоя месяц тому назад сдала ее в приют. — Игорь Васильевич пристально смотрит на меня, ожидая, видимо, какой-то реакции, но мне вообще нечего ему сказать. — Девочка домашняя, попала в детский дом, ей всего три с половиной года, для нее это огромный стресс. Она отказывается от еды, от любого взаимодействия, а при живой матери, которую не лишили материнских прав, она не подлежит удочерению. Такие вот дела.
Ну да, дела так себе, но я-то тут каким боком?
— Вчера я говорил с директрисой детского дома, мы с ней приятельствуем, и она позвонила и попросила меня, чтобы я тебя нашел. И так уж сошлись звезды, что я знал, где ты. Конечно, я не выдал ей твой адрес, ты просила никому его не называть, но я сказал, что знаком с тобой и знаю, где ты живешь, но поскольку ты просила не беспокоить тебя, то мне нужен официальный запрос, и даже не мне, а в соответствующее подразделение, и это займет время. И директриса это понимает, тем не менее она хотела спросить — не заберешь ли ты племянницу к себе, ведь больше никаких родственников у нее нет, насколько я могу судить, а девочке очень тяжело в приюте.
Да уж понятно, что не сахар, никто же не бежит ублажать ее по первому визгу, как это делали мои родители. В приюте таких пара сотен, на каждый визг не набегаешься.
— Есть вторая сестра, вот пусть она и забирает, она ее нянчила с рождения, а меня девчонка совершенно не знает, она и видела-то меня эпизодически, я ей чужая, по сути. Или вот тетка, дом она заграбастала — пусть и девчонку берет…
— Забыл сказать. — Игорь Васильевич продолжает рассматривать меня, как какое-то редкое насекомое. — Твоя вторая сестра позавчера пострадала в драке, прямо в вашем доме — ну, в родительском доме. Мы пока выясняем, что там произошло, арестовали твою тетку и двоих молодых людей, которые предположительно причастны к преступлению, но Екатерину сильно избили, она сейчас в коме, и врачи считают, что она не выживет. Правда, она успела дать показания, когда поступила в стационар, но потом развился отек головного мозга и…
Даже не предполагала, что у Катьки был какой-то головной мозг, но раз там развился отек, врачи лгать не станут, он у нее был, просто она им никогда не пользовалась. Ну, надо же, как быстро бегает карма.