— Шел бы ты к «девочкам».
После смерти он сделался молчаливым и экзистенциально печальным. Он по-прежнему хорош собой, и это неправильно, потому что в реальной смерти головы-то у него практически не осталось. Как не было ее и в реальной жизни… ну, я уже говорила.
И голос в Розиной квартире звучит приглушенно, как-то не так по-хулигански, как в моей. Все-таки Роза умеет создать уют. Я вот все хотела спросить — отчего она, Роза, на еврейку не похожа…
— Моя мать очень любила певицу Розу Рымбаеву. Казашка такая голосистая была, она и сейчас еще поет.
Я и не слыхала даже о такой певице, надо же.
— Она при бывшем Союзе пела, я в интернете записи смотрела — красивая такая казашка, костюмы всегда замечательные на ней были, и пела отлично. Тем не менее называть так меня было не обязательно, хотя Мише моему нравится очень. Но у тебя имя еще интереснее, надо сказать. Это в честь кого тебя так?
Да ни в честь кого, вот читала моя мама какой-то детектив зарубежный, и была там певичка Линда, ну и вот. Певичке-то оно в самый раз, тем более, что она ненастоящая, а мне каково?
— Да так, родительская фантазия.
— Понятно.
В дверь позвонили, и Роза побежала открывать.
— Тетя Лутфие, а мы вас после обеда ждали…
— Ничего, я до приема зашла, потом по вызовам пойду, а посмотреть надо сейчас, что ж до вечера ждать.
Она снимает бинты с моих ног, и я сама вижу, что раны очень хорошо зажили.
— Сейчас швы сниму, но не скачи, надо беречься. — Доктор достает блестящие ножницы, и у меня внутри все замирает. — Перестань дергаться, не больно же совсем, как ты рожать думаешь, если от таких простых вещей пищишь.
— Никак я рожать не собираюсь, вот еще.
Я совершенно не планирую никаких семейных уз, это очень токсичные отношения. Но пока докторша здесь, я хочу задать ей кое-какие вопросы.
— Вы уже слыхали, что нашли под полом в моем отсеке?
— Тут сложно оставаться в неведении. — На меня взглянули серьезные черные глаза. — Зато теперь мы знаем, кто рылся в наших отсеках. А что?
— Ничего особенного. — Я рискую, что у нее дрогнет рука и она поранит меня, но сейчас она занята своей работой, а потому не успеет сгруппироваться и наврать мне. — Убитая — женщина лет тридцати — тридцати пяти. И пролежала она там лет тридцать, туда-сюда пять лет.
— Откуда знаешь?
— Полицейский вчера заходил, он мой знакомый. Кто бы это мог быть, как вы думаете?
Я вижу, что докторша словно поплыла, обмякла. И я вдруг понимаю: она думала, что найденные останки — это ее пропавшая дочь! Она подозревала в убийстве своего мужа, вот сто пудов!
— А полиция не ошибается?
— Нет, там эксперты… что с вами?
Докторша держится из последних сил, но Роза уже бежит со стаканом воды.
— Тетя Лутфие, миленькая, да что ж такое!
Наверное, она всю ночь накручивала себя, потому что сейчас стресс ее отпустил, и это такая штука, которую контролировать никак, голова отказывается соображать, и все.
— Я думала, там Эльмира… моя Эльмира. — Докторша пьет воду, зубы ее стучат по стеклу. — Она пропала и больше никогда о себе не давала знать… она не могла вот так бросить меня, с отцом не общаться — ладно, а меня она не могла бросить… и я думала, что Рахим застал ее с этим мальчиком и убил, чтобы не было позора перед родственниками. И даже когда Рахим умирал, я боялась спросить, потому что — пока не знаешь, есть надежда. А вчера, когда сказали, что там нашли женский скелет, я решила — это моя Эльмира, вот куда он ее спрятал…
— Охренительная позиция — убить собственного ребенка в угоду каким-то родственникам, которые живут на краю географии и которых ни разу в жизни не увидишь. — Нет, я понимаю, что ножницы еще у нее в руках, но сдержаться никак. — Дикость какая-то, ей-богу.
— Рахим очень переживал… у нас к дочерям предъявляются очень строгие требования, а тут парень — не наш, да еще сирота…
— А вы вот прямо шесть раз в день намаз совершаете! — Меня просто распирает от злости. — Ну такие правоверные, что…
— Мы — нет, но у нас родственники…
— Которых вы видели в последний раз в день своей свадьбы, но в угоду которым готовы были убить единственную дочь. Хорошо, что у нее хватило ума сбежать от вас и строить свою жизнь так, как она сама хочет. Вы знаете, почему она ни разу не дала вам о себе знать? Потому что вы предали ее.
Докторша подняла на меня измученные глаза.
— А ты — злая девочка, знаешь?
Да, мать твою, я — Белоснежка с клыками, вампир. И у меня нет ни к кому ни сочувствия, ни жалости — просто потому, что мне жалеть некого.
— Да, знаю. И что? А теперь к делу: если там не ваша дочь, а мы это уже выяснили, кто еще там мог быть? Думайте, вы тут всю жизнь живете — тридцать лет назад внезапно исчезла молодая женщина, вряд ли она была пришлая, никто бы не стал тащить сюда труп.
— Нет, никто из соседей не пропадал. — Докторша уже взяла себя в руки. — Ни в нашем доме, ни в соседних никто не пропадал. Но я подумаю, повспоминаю. Так, ноги твои заживают отлично, швы я сняла, но ходи пока осторожно, бегать тем более нельзя. И все такая же худая… Ладно не все сразу. Я обещаю подумать.
— Ага, подумайте.
Докторша ушла, а я снова натыкаюсь на осуждающий Розин взгляд.
— Ну, что снова не так?
— Ты была очень грубой.
Ну да — не до церемоний. Очень может статься, что нынешние убийства связаны с этим давнишним убийством.
— Я просто задала вопросы по существу.
— Надо было помягче, тетя Лутфие…
— Твоя тетя Лутфие собственную дочь не сумела защитить от диких предрассудков, вот что она сделала, твоя тетя хваленая. Ей проще было думать, что ее дочь мертва, чем знать точно, что она живет с любимым человеком и счастлива. Она предала свою дочь, вот потому она сейчас одна — а ведь где-то у нее растут внуки, которых ее дочь предпочитает держать подальше от такой замечательной бабушки, а то как бы ей в какой-то момент не пришло в голову убить и внуков, потому что они нарушают что-то там, что в обычае где-то за сто тысяч километров отсюда.
— Ты сгущаешь краски.
— Ага, сгущаю. — Я очень зла сейчас, и Розе лучше бы заткнуться. — Только если ты подумаешь над моими словами без соплей и социально одобренных клише, то поймешь: я права. Черт, снова кого-то принесла нелегкая…
В квартиру шагнула Рита.
— Игорь сказал, что тебя соседи приютили. — Рита приветливо улыбается Розе, и я вижу, что эти двое уже поладили. — Вот, принесла тебе на новоселье подарок.
Она дает мне коробку, на которой изображен электрический чайник известной фирмы. Белый, с желтыми вставками.
— Ага, спасибо.
Чайника-то мне точно очень не хватало.
— А давайте завтракать с нами. — Роза хлопочет вокруг гостьи. — Вот сюда курточку пристроим, а у меня там каша и котлетки паровые, салатик порезала, а потом чаю выпьем…
— Отличная идея. — Рита садится в кресло около дивана. — Как твои ноги?
— Ничего, нормально. — Я вытягиваю ноги и рассматриваю багровые шрамы. — Можно потихоньку ходить, выглядит хуже, чем ощущается.
Мы идем на кухню, где Роза уже накрыла завтрак. Мне до сих пор неудобно, что Роза вот так хлопочет, но ей это, похоже, доставляет удовольствие.
— Мне Игорь сказал о твоей племяшке, и я вот что подумала: а давай съездим в тот самый приют. — Рита смотрит на меня в упор. — Ну, просто поглядим, как там твоя девочка. Я на машине, подгоню ее под самые ворота…
Как будто вся проблема в том, чтобы дойти до машины.
Проблема в том, что это вовсе не моя девочка, а кровное родство в данном случае вообще ничего не значит.
Зачем мне ехать в приют, чтобы посмотреть на девчонку, которую я, скорее всего, даже не узнаю в толпе детей и которая точно не узнает меня, потому что мы практически не пересекались в доме, и она по малолетству своему меня не запомнила? Я ей точно такая же чужая тетка, как приютские воспитатели.
— Незачем.
— Да просто поглядим. — Роза тоже свои пять копеек вставила. — Ну, говорил же полицейский, что плохо ей там. Купим игрушку и съездим.
— Игрушку я уже купила. — Рита допила чай и отодвинула чашку. — Но я чужая, меня к девочке не впустят, а ты родная тетка, тебе обязаны предоставить ребенка.
Они с Розой решили, что продавят меня? Напрасно, у меня давно нет сердца, это очень удобно.
— У меня ноги болят, докторша не велела много ходить.
— Я позову Юзека, он тебя перенесет. — Роза режет мне путь к отступлению. — Ну, пожалуйста. Вот я всю ночь думала об этой несчастной девочке, а ведь она же твоя племянница!
О-о-о-о, я эти разговоры помню столько, сколько помню себя: Лидочка, будь умнее, уступи, она же твоя сестра!
Нет, ребята, все — где сели, там и вокзал, но на эту дешевую манипуляцию я больше никогда не поведусь.
— Ладно, давай так. — Рита подает мне джинсы и толстовку. — Ты просто пойдешь с нами, но к девочке не подходи, мы отдадим гостинцы и уйдем. Без тебя нас к ней не впустят, а ты единственная родственница.
Ну, допустим, я не единственная родственница. Есть целая куча каких-то обывателей, которые присутствовали на похоронах, выражали соболезнования, и кто они такие, черт их знает, но они где-то есть, только всем вокруг проще всего доставать меня, потому что одна маленькая хрупкая сука бездельничает в СИЗО, вторая отдыхает в больнице, а я, как всегда, оказалась крайней.
Но тут уж дудки, граждане.
— Когда мы познакомились, ты кое-что мне рассказала. Я понимаю почему — ты была в отчаянии и тебе пришлось открыться мне, ну а Игорь рассказал остальное. И я понимаю тебя сейчас. Отчасти, конечно, а все же понимаю. Но, тем не менее, что бы ни происходило в твоей семье, эта девочка не виновата. — Рита пытается меня переубедить, но совершенно напрасно. — Ты можешь обижаться на сестер, на родителей, на этого типа, которого грохнула твоя сестра, на тетку, которая отняла у тебя родительский дом — но этот ребенок ни в чем перед тобой не провинился.
Ага, кроме того, что напоминает мне о том, как меня бросил Виталик и женился на Лизке. И как они несколько лет потешались над тем, как мне больно.