— Я сам. — Он ищет номер с пометкой «Миша». — Может, он только ранен, не надо сразу так, учительница просто истеричка.
— Я поеду в школу. — Роза едва держится на ногах. — Я должна ехать…
— Конечно, надо немедленно ехать, я вас отвезу. — Степан поддерживает Розу под локоть. — Сейчас отвезу, наденьте куртку.
— А Мишенька дома один, я его только привела…
— Давай мелкого сюда, я его никуда не отпущу. — Раз я привязана дома, то должна же от меня быть хоть какая-то польза. — Вели ему идти ко мне.
Я помню разговор с мальчишкой о том, как он написал в соцсетях, что видел нечто в ночь последнего убийства. Бестолковая бравада, а ведь я предупреждала его, но надо было родителям сказать, вот хоть бы и Розе. Я сочла достаточным предупредить пацана, а он всего лишь ребенок, ну толку было его предупреждать, и сейчас я это понимаю.
А теперь его убили, и это моя вина.
15
Когда в семье случается беда, все становится не так.
Мишка, притихший и напуганный, молча смотрит в окно — его родителей нет, звонить я им боюсь, а телефона Степана не знаю.
— Саши больше нет?
Он смотрит на меня темными воробьиными глазами, и ничего, кроме правды, я сказать не могу.
— Не знаю. Но случилось что-то плохое.
— Мама плакала.
— Я знаю.
Девчонка, словно чувствуя неладное, молча рисует, устроившись на ступеньках. Степан прав, ей нужен какой-то столик.
— И ты ничего не можешь сделать?
— Нет, я же тут с вами, вас нельзя бросать. — Меня саму бесит ожидание. — Мало ли что случится, да еще и покормить вас надо. Она, смотри, совсем еще маленькая.
И тут меня осенило. Я же могу позвонить Рите, а она выяснит у мужа.
Я не верю, что пацан мертв, он вообще крепкий орешек и охотник на вампиров.
Но если он мертв. Если какой-то сукин сын его убил. Если только… в общем, я думаю о том, чтобы найти убийцу и зарыть его под плитками в отсеке. Вряд ли во второй раз кто-то станет там искать.
Когда были живы родители, когда я была в своем доме, такие мысли мне и в голову не пришли бы. Но теперь мне не нужно искать чьего-то одобрения. А самостоятельно я могу придумать только это. Из меня получился отличный вампир, но вряд ли это на пользу общественной безопасности. Я могу только продумать, как я найду убийцу.
И что с ним сделаю.
Потому что не должны жить в мире люди, которые убивают детей за какой-то глупый пост в соцсетях.
Рита взяла трубку сразу.
— Я знаю, почему ты звонишь. Дверь открой.
Я в недоумении уставилась на дверь — зачем ее открывать?
В двери есть глазок, но в коридоре обычно темновато, и визитеров опознать сложно. А еще я не захотела включать дверной звонок, меня раздражает его резкий звук.
И теперь все, кто приходит, стучат. Хорошо бы найти настоящий английский дверной молоток.
— Тебе нужен хороший глазок. — Рита сбросила ботинки и проследовала на кухню. — Дай попить.
— Чай?
— Ну, пусть чай. — Рита бросила сумку на табурет и уселась за стол. — Я приехала, чтобы узнать, как вы тут.
— Рита.
— Мальчик жив, но такая травма… ударили по голове чем-то тяжелым. Надежды почти нет. Родители с ним в больнице, но…
— Значит, он выкарабкается.
Это все, что мне нужно было знать. Вот я чувствовала, что мальчишка жив.
Я иду в комнату и становлюсь у окна рядом с Мишкой.
— Миш…
Он молча смотрит на меня круглыми глазами, как у воробьиного птенца.
— Саша жив, он в больнице. — Я дотронулась до его плеча, а он молчит, стойкий оловянный солдатик. — Слушай… я не верю, что он умрет. Вот — не верю. Вернее, когда-то умрет, конечно — когда станет стариком без зубов и волос, но не сейчас, еще нет, не сейчас.
— Он в больнице?
— Да, в больнице. И родители с ним там, так что сегодня останешься с нами. — Я вижу, что он хочет запротестовать, но это напрасно. — Ты остался единственным мужчиной у нас, без тебя нам с Лилей будет страшно.
— Ладно, тогда останусь.
Он идет к девчонке и садится рядом с ней на ступеньки. Она продолжает рисовать, и он тоже берет фломастер и принимается рисовать на свободном листе. Я помню, что он посещает художественную школу — значит, рисование сейчас его успокаивает.
— Два раненых птенца. — Рита вышла к нам и тоже встала рядом. — Эта квартира сейчас — как больница для раненых сердец, разбитых жизней, исковерканных судеб. Я, собственно, пришла тебе сказать, что твоя младшая сестра Екатерина умерла сегодня, так и не выйдя из комы.
— Ну, и хрен бы с ней. — Невелика беда, нашла, что искала. — Послушай, Розе я звонить боюсь, но ты скажи, что там в полицейских кругах говорят? Кто это сделал?
— Никто ничего пока не знает. — Рита вздохнула. — Свидетелей нет, и даже причин видимых для совершения такого преступления нет. Задержали какого-то наркомана, так что, вполне возможно, просто повесят это на него. Игорь рвет и мечет, наркоман этот, конечно же, ни при чем. Тут знать бы мотив… если вообще бывает мотив для подобного.
Ну, причину-то я знаю. А мотив у каждого свой, и у меня теперь он есть.
— А тетка моя до сих пор арестована?
— Конечно. И выпускать ее никто не собирается. — Рита злорадно улыбнулась. — Твоя сестра до того, как впала в кому, под запись рассказала о том, что произошло. Мало того: она все, что происходило в доме, записывала на свой телефон, который обнаружили в потайном кармане ее сумки. Телефон продолжал записывать и тогда, когда началась драка. Там все прозрачно, она ударила тетку, та вцепилась в нее, подоспели мордовороты и отметелили твою сестрицу почти что до смерти, а потом вышвырнули ее со двора, вместе с сумкой. Так приказала сделать ваша тетка, и еще кое-какие разговоры были записаны, так что завещание твоей матери по итогам расследования будет объявлено недействительным. Ты знаешь, чем занималась твоя тетка?
— Без понятия.
— У нее была риелторская фирма. — Рита презрительно сморщилась. — Я давно ее знаю, да все, кто в этом бизнесе работает, ее знают. Она искала разных бедолаг — стариков одиноких, алкоголиков, шизофреников разных, у которых официального диагноза нет, но болезнь есть… у нее была целая сеть из риелторов практически всех агентств, которые встречали в своих районах таких людей и продавали ей информацию, а потом она каким-то образом отбирала у этих людей жилье, и главное — все законно, долго ее прищучить не могли. Но мне и в голову не пришло, что она проделает такое с собственной сестрой и племянницами. Видимо, в вашей семье и правда родственные связи ничего не значат.
— А я тебе что говорила? — Меня просто распирает от злости. — Ну, а Катька приперлась туда в твердой уверенности, что мир у ее ног и планета вращается вокруг нее. Она была уверена, что уж бить-то ее точно не станут, она же такая маленькая, тощенькая, зато она может фордыбачить как угодно, и взятки гладки. И вдруг в разгар спектакля получила по морде, да как! Думаю, умерла она скорее от удивления.
— Тебе что, и правда не жаль сестру?
— Нисколько. — И это правда, никуда не денешься. — Она никогда не поступала по отношению ко мне как сестра. Ни она, ни Лизка. Всю жизнь, с самого нашего малолетнего детства эти две гадины были моими злейшими врагами. Они портили мои игрушки, они рвали мои платья, они разрисовывали мои книжки и опрокидывали воду на мои рисунки. Они вдвоем набрасывались на меня и били — без причины, просто потому, что могли, и им за это ничего не было, ведь я такая крупная девочка, а они такие крошки.
— Твои родители поступили ужасно. — Рита поморщилась, как от боли. — Почему они это не пресекали?
— Не знаю. Наверное, они и сами не знали, что с этим делать, тем более что я и правда была такая крупная девочка. Ничего не чувствующая, потому что крупная, блин. Ненавижу это слово.
— Понимаю. — Рита вздыхает. — Нам, крупным, скидок не делают.
— Ага. — Я знаю, что злюсь в никуда, но все равно злюсь. — Когда они стали старше, то настраивали против меня других детей на нашей даче, и летом я всегда была одна. Они даже моих одноклассников против меня пытались настраивать, но тут не вышло, меня же хорошо знали, как и их. Они пускали обо мне гадкие сплетни, унижали меня, когда им вздумается, а родители молча смотрели на это и только блеяли: ну, не обижайся, девочки же не со зла! Вы же сестры! А с чего они это делали, с добра? А потом Лизка отобрала у меня Виталика — да, он не был принцем, хотя тогда я думала, что был, но я любила его, впервые в жизни любила и ощущала в ответ любовь… конечно, Виталик не был способен на любовь, но то, что было… А потом они жили в нашем доме, родили там свою девчонку, и эти две крысомордые твари мне в лицо смеялись, а я не могла даже уйти, я не могла оставить родителей с ними. Так что — да, я ненавижу этих двух тощих подлых сук, и если одна из них склеила свои костлявые ласты, то туда ей и дорога. Да, Рита, я не Белоснежка и не образец самоотречения. Мало того, я еще и паршивая христианка, другую щеку подставлять не склонна. И — предвосхищая твой вопрос о похоронах — нет, я не собираюсь тратить деньги на похороны этой мерзавки, есть муниципальные похороны, они как раз для нее. И знаешь еще что? Мне плевать, кто меня осудит за подобные мысли и чувства.
— Я не осуждаю тебя. — Рита смотрит в окно, нахмурившись каким-то своим мыслям. — Скорее, я тебя понимаю. Не знаю, как бы я повела себя, если бы мне выпала такая жизнь. Но я знаю одно: некоторые вещи нужно со временем отпускать, иначе они сожрут твою жизнь без остатка. Они закроют тебе все дороги, которые выпадут, ты упустишь какие-то шансы, потому что ненависть и обида разрушат тебя. Я не говорю — сейчас, именно сейчас это невозможно, раны еще свежи, но все-таки подумай над тем, чтобы начать отпускать все это. Со временем, когда все уляжется. Думаю, твои родители очень бы этого хотели.
Кто знает, чего бы они хотели. Мама просто закрылась от меня… но была ли это обида? Или, ощутив на себе крысиные Лизкины клыки, она именно тогда поняла, каково мне приходилось всю дорогу, а она, мать, ничего не сделала, чтобы этого не случилось. А папа… за пару недель до того нашего последнего разговора он купил мне в интернете маленький забавный ночник — такая полянка в чашке, на полянке травка, грибочки и цветок — один, но желтенький. Это было неожиданно и очень трогательно, совсем как в детстве, когда мы с ним тайком ходили в «Детский мир» и он покупал мне там игрушки взамен сломанных «девочками». Это был наш секрет, и в тот раз тоже, он отдал мне коробку как-то словно тайком, и вот он, этот светильник, у моей кровати, работает исправно.