— Не знаю, я и дверь-то ему пока не открыла.
— И не открывай.
Я слышу, как у Рыжего Пиджака звенит телефон, и его рука, занесенная для более громкого и требовательного стука, замирает на полдороге. Сейчас ему предстоит беседа с начальством. Наверное, в мыслях он меня обкладывает отборным матом, но дело в том, что этот чувак напрягает меня. Вот этот его прищур насмешливый — Линда Альбертовна, сколько лет, сколько зим! — словно мы с ним зашибись какие приятели.
Не люблю я амикошонства, ну вообще не воспринимаю.
А Рыжий Пиджак, похоже, звонку начальства вообще не рад, и, судя по разговору с Игорем, слова вставить ему никто не дал. Но ведь и мне сказать ему по-прежнему нечего, потому как все, что мы с Ритой нарыли, уже выдали Игорю. Кто первый встал, того и тапочки, где ж его черти носили, Кузьмицкого этого. А теперь вот уходит он несолоно хлебавши и выглядит дурак дураком.
Странно, что я совсем не запомнила его, когда Лизка убила Виталика. Тогда было много полицейских, ведь не каждый день человеку сносят голову, но я не помню этого, как его… Кузьмицкого. Может, это из-за того, что была зима и все полицейские были в темных куртках, как инкубаторские. Нет, куртки были не форменные, а вроде как разные, но по сути все полицейские были одеты как близнецы. Видимо, в их кругах такая мода.
В этом старом доме все покрыто слоями грязных тайн, и я отчего-то думаю, что никто из прежних жильцов нормально тут не жил, это уже их дети более или менее, и то не все. Вот докторша, например, — ну, казалось бы, налажала ты с дочкой, бывает. Так возьми и поищи ее, что ж ты сидишь, ведь жизнь проходит, а ты так и не сказала ей, как тебе жаль, что ты была такой бесхребетной дурой и не цыкнула на своего мужика, когда он принялся строить из себя домостроевца восьмидесятого лэвела в угоду невесть где обретающимся родственникам, которых ты сама и в глаза никогда не видела! Ведь где-то там растут внуки, а ты нянчишься с чужими детьми, а собственные внуки меняются с каждой минутой, а ты их не видишь, и они тебя не знают!
Но сказать такое немыслимо, конечно, — страшно ведь человеку душу разбередить.
Хотя иногда человеку нужен хороший пинок под зад, и тут возрастной ценз вообще неприменим. Все люди делают глупости, в любом возрасте, и порой нужно человека просто ткнуть носом в его собственное дерьмо, чтобы он понял, каким дебилом выглядит.
Я листаю интернет — нужная это штука и очень интересная. Но для нормальной работы нужен комп, конечно, и я его куплю себе сегодня же, вечером пойдем с Лилькой гулять — и куплю. И Сеть подключу, а пока вайфай раздает мне кто-то с ником Gonso, и я надеюсь, Сеть у него не запаролена.
Я нахожу в интернете рецепт киселя и манной запеканки — скоро дети проснутся, полдник нужен. А такую запеканку мне когда-то мама готовила, нужно будет поискать ее тетрадку с рецептами. Вряд ли тетка дотянулась своими липкими ручонками до маминых кухонных девайсов, и хотя сейчас кухня и столовая вообще по-другому выглядят, скорее всего, тетрадка с рецептами лежит где-то в сарае.
Знаете, готовка — это не мой конек, но я думаю, вполне можно есть то, что я приготовила. Я же ем. И впервые за много недель еда вполне съедобна и не начинает вонять разлагающейся кровью после третьей-четвертой ложки.
— Манная каша, надо же.
Я разлила ее по чашкам, и когда она застынет, то превратится в такие белые горки, которые я полью киселем. Докторша сказала, что детям нужно сбалансированно питаться, так что я накрошила в чашки бананов и киви, кусочки застынут в каше, вот и витамины.
Это я сейчас сама придумала, и гордость меня просто распирает.
В дверь снова стучат, и я осторожно смотрю в глазок. Пришла докторша, легка на помине.
— Супа хотите?
— Хочу. — Старуха уселась на табурет. — Отлично ты все устроила для девочки.
— Ага, я старалась, чтоб она поскорее забыла о приюте. — Я ставлю перед гостьей тарелку с супом. — А на полдник вот… кисель сделала и кашу с фруктами.
— Прекрасно. — Докторша попробовала суп. — Хорошо, очень хорошо. Приходили сегодня ко мне из социальной службы, справлялись о тебе. Ну, я показала карточку, анализы, назначения, рассказала, что наблюдаю девочку ежедневно. И они не скрывали, что им понравилось, как девочка на тебя реагирует и как вы общаетесь.
А видели они только визжащую, как ведьма-баньши, Лильку, ни фига себе общение.
— Лутфие Алимовна, я вот о чем хотела вас спросить. Вот вы говорите, Лилька здорова… но знаете, раньше она все время визжала и ныла, а теперь тихая такая…может, все-таки больна?
— Ничем она не больна, не выдумывай. — Докторша отхлебнула супа и одобрительно кивнула. — Во-первых, она растет, меняется характер. Во-вторых, огромный стресс. Конечно, она замкнулась, и конечно, она боится все вот это потерять — а потому ведет себя примерно. Это глубоко травмированный ребенок, а вот когда она примется капризничать, то так и знай, она смогла пережить то, что с ней случилось. Поняла?
Ну, логично, конечно.
— Да. И еще вопрос. — Нужно очень осторожно продвигаться, это тонкий лед. — Скажите, а когда та женщина, Полина, жила здесь — как вы думаете, к ней сразу плохо отнеслись или это случилось со временем?
— Галина ее невзлюбила сразу. — Докторша задумчиво кивает головой. — Вот не помнила вовсе о ней, как и не было, свои беды глаза застят, об Эльмире все мои мысли, и ты не старайся меня наказать злыми словами, сама себя я наказала за эти годы так, что ты и помыслить не можешь. И забыла многое, а сейчас начала вспоминать — ведь многое тогда было странным, но я внимания не обращала. Семья, работа, ну и Рахим не велел ни во что вмешиваться, он строгий был, я его слушалась, у нас принято слушаться мужа…
— Ну, что ж вы так-то! «У нас принято» — это у кого? Вы жили тут, у вас высшее образование, отчего же вы лелеяли свои предрассудки, почему не смогли плюнуть и сказать: да гребись оно все конем, весь этот средневековый домострой, а мы живем своим умом!
— Нам казалось, пока мы чтим свои традиции, с нами частичка нашего дома. — Докторша вздохнула. — Но вышло плохо, конечно. Эльмира никогда не была на нашей родине и традиций этих не хотела ни понимать, ни принимать — вокруг нее была совсем другая жизнь, она и по-татарски плохо понимала, негде ей было говорить по-татарски, кроме как дома. А потом мальчик этот… хороший, я видела, но Рахим сказал: не наш. И я думала — Рахим прав, зачем нам чужак, он обычаев наших не знает, дочку только с пути сбивает. Ну, а Эльмира уже все решила, и когда ушла, я все эти годы думала: нет ее в живых, Рахим убил ее. С тех пор, как ушла Эльмира, я не говорила с Рахимом, жили в доме два чужих человека, не дом, а мастаба. Так и умер он, а я боялась спросить об Эльмире. Но когда нашли в подвале эти кости, не было дня, чтобы я не думала о дочке — какая она, какие дети у них растут, где они, здоровы ли… а теперь вот вспоминаю прошлое и снова об Эльмире думаю.
— Надо искать ее.
— Не простит. — Докторша вздохнула. — Ты права была, когда говорила, что я предала ее, так и было, предала. Нужно было возразить Рахиму, хоть раз в жизни, а я не посмела. Он был хороший человек, не думай. Он семью содержал, все в дом нес, но, когда дело касалось Эльмиры, превращался в тирана. Все говорил: закончит школу, и надо поскорей ей мужа найти, и Эльмира это слышала, а я хоть и не соглашалась, но молчала. Потому и не хочет она меня видеть, я плохая мать…
— Глупо все это. — Уж я-то все знаю об обидах, я в них эксперт. — Она где-то там не решается дать о себе знать, вы тут тоже сидите — где-то внуки уже есть, а вы все раздумываете, а ведь вы должны искать ее, их всех, и я думаю, Эльмира ваша будет рада, когда вы ее найдете.
— А если нет?
— Ну, значит, нет, вы будете уже точно знать. — Я наливаю в чашку кисель. — Вот, попробуйте кисель. Так я хотела узнать насчет Полины, что-то еще было, что вы вспомнили?
— Было. — Докторша отпила киселя. — Хороший, не сильно сладкий, не густой, без комков, молодец. Да, было нечто, о чем я вспомнила только сейчас. Это момент был, понимаешь — но я тогда очень, помню, удивилась. Я шла по двору, а Галина развешивала белье у флигеля, и Лешка там стоял, прищепки ей подавал. Галина умела стирать очень чисто, простыни у нее будто светились, такие белые, и Лешка стоит, подает ей прищепки, а тут Полина мимо, и вот так Лешка повернулся к ней, свет упал — и я тогда подумала: они с Полиной — просто одно лицо! И только сейчас я поняла, ведь это Полина была его матерью, потому Галина так бесилась, а по итогу… быть не может, неужели это Галина убила ее? Зачем, господи, да все знали, что Лешка приемный, она не смогла бы его забрать, зачем…
Вот именно.
Нет, причина была другая, какая-то очень личная, но не право на сына и, уж конечно, не ревность. Все эти жалкие алкоголики, да на кой черт бы они понадобились такой женщине, как Полина. Этот разлет бровей, даже на страшненькой фотографии из полицейского досье… нет, что-то было еще, что-то другое.
Когда я это выясню, то найду убийцу.
19
Лилька скачет по комнате, надев платье с пышной юбкой, подаренное Степаном, и мамину шляпку с цветами. Пожалуй, в ее случае гены сгруппировались неплохо, она взяла от всех понемногу — от мамы ее страсть к рисованию, от папы — его рационализм и умение добиваться желаемого, от меня — умение обижаться и показывать это. И только от собственных родителей она не взяла вообще ничего, словно Виталик и Лизка чужие ей.
Впрочем, так оно и было.
— Уток кормить?
— Завтра утром. — Я фотографирую Лильку, и мне смешно видеть ее мордашку под маминой шляпой. — А сейчас в магазин поедем, купим комп. Понимаешь?
Они с Мишкой проснулись почти одновременно. Мальчишка уже совсем освоился, и они с Лилькой теперь большие друзья. Миша-большой где-то на своем объекте, он только звонит, и голос у него всегда виноватый, на что я очень сержусь. Мишка мне совсем не в тягость, и мы с ним начали читать «Волшебника Изумрудного города», а Тома Сойера решили отложить до возвращения Саньки. От Розы поступают хорошие новости, и мы с Мишкой этому радуемся, а сегодня я отослала Розе фотографии с Мишкой и Лилькой.