— Просто никто о вас не знает. — Рита озадаченно смотрит в проход между стеллажами, идущий куда-то в глубь здания. — Ну, не ожидала…
— Да, просто о нас знает очень ограниченное число лиц, у которых ранее был доступ ко всей информации. — Девушка поправила очки. — Я сейчас занимаюсь тем, что отцифровываю информацию, но дело движется медленно.
— Вы здесь что, одна?! — Рита озадачена. — Вот здесь, во всей этой махине — одна?!
— На входе охранник. Бюджет нам урезали до минимума, понимаете. Ладно, идемте, я покажу вам то, что вы ищете.
Надо будет зарулить сюда и порыться в ящике, который собран о нашей семье. Может, я тогда пойму, почему все так вышло. Правда, это уже ничего не изменит.
Лилька понимает торжественность момента и крепко держит меня за руку.
Нас привели в просторную комнату со столами, и я усадила девчонку за стол, достала ее альбом и фломастеры, и Лилька принялась рисовать. Мне кажется, когда она рисует, мир для нее сходится в точке рисунка, она вся там, она рисует какой-то другой мир — вот как я искала его в книгах, но книги были написаны другими людьми, которые создали целые миры для себя и для читателей, и я входила в эти чужие миры.
А Лилька создает свой собственный мир.
И мама так делала.
Коробка сделана из очень плотного картона, в ней папка с подшитыми документами. Мне очень любопытно, что же собирали в эти папки, это же уму непостижимо — большое здание, битком набитое коробками, в которых чьи-то жизни. Зачем все это собиралось, что с этим планировалось делать дальше, а главное — сколько времени и людей потребовалось, чтобы собрать все эти бумажки, а ведь вот так сгори все в один момент, никто и не почешется.
Не понимаю.
— Смотри, вот та фотография, которую мы отдали Игорю, — Рита показывает мне уже знакомое фото семейства купца Карелина. — А вот вторая, с парнями в буденовках. Только тут все опознаны, так сказать.
Девушку звали Татьяна Лури, странная фамилия. Она и правда была приживалкой в доме своего троюродного дяди, купца Савелия Карелина. А потом стала сестрой милосердия, при новой власти вполне освоилась, вышла замуж за какого-то партийного чиновника по фамилии Щеглов, у них был сын Андрей, который погиб на фронте, и Татьяна вырастила его сына, а своего внука — Илью, и уже он стал отцом Полины и Марины.
— Ну, так я и думала — прабабка. — Рита вздохнула. — Пылища… ладно, смотри, а это что?
Савелий Карелин был знаменит своей страстью к необычным безделушкам, причем не просто поделкам, а ценным и редким. Он покупал их, заказывал за границей — ну, тянулся человек к прекрасному, кто бы мог подумать. Тем более что дело его процветало, и он мог себе это позволить. В его коллекции были даже изделия знаменитого Фаберже, но когда в его дом ворвались первые желающие поживиться, то ничего, кроме ковров и мебели, там не было. Коллекция исчезла вместе с семейством Карелиных.
— Думаю, все эти красивые безделушки лежат сейчас на дне Босфора. — Рита вздохнула. — И как по мне, туда им и дорога. Никому они счастья не приносят, поверь мне на слово. А смерть — запросто.
— А я бы не отказалась от какой-то интересной блестящей штуки. Вот как раньше были — медальоны такие… в камешках, и вообще. Я бы фотографии родителей туда поместила.
Это я говорю уже совсем шепотом, потому что горло сжал спазм, и слезы вдруг сами по себе хлынули, и выгляжу я очень глупо.
Что я делаю здесь? Зачем я ищу какие-то ответы, что мне это даст, какая мне лично будет польза, найдет полиция этого дурацкого убийцу или нет? Ведь все, что стряслось у меня в жизни, непоправимо, ничего нельзя изменить, и для всего уже слишком поздно.
Почему я не пошла с Лилькой кормить уток, как обычно в это время? И страшно подумать о том, что все, чего я хочу от жизни, — это чтобы мои мама и папа вернулись ко мне. Пусть как угодно, только бы они вернулись.
Но так не будет.
— Не плачь.
Это Лилька. Она взобралась ко мне на колени, обняла, и я слышу, как бьется ее сердце.
А ведь она потеряла не только родителей, но и бабушку с дедушкой. Ее потеря вдвое больше моей.
— Не плачь, Лида. — Лилька, моя маленькая Лилька, это я должна утешать тебя, это я взрослая. — Лида, вот зайка, не плачь.
Она тычет мне своего зеленого зайца, а я прижимаю ее к себе.
Вот она и есть моя семья. А я — ее, нас связывают кровные узы, общие воспоминания, которые потом у нее исчезнут, наверное — но пока они у нее есть.
— Ты реветь-то перестань. — Рита уже добыла где-то допотопный графин с водой и стакан. — Только ребенка расстраиваешь. Выпей воды и успокойся. Не надо плакать, они бы не хотели, чтобы ты так плакала.
Кто знает, чего бы они хотели, кто теперь это может сказать.
— Давай, соберись, ты мне нужна. — Рита забирает у меня стакан и наливает себе воды. — Знаешь, это так странно — вот так вдруг тебя накрыло, а я уж было подумала, что ты вовсе железобетонная. Ладно, вот досье на Полину. О, наша девушка была еще та шалунья!
И правда, информация впечатляет.
Лешка был совсем не единственным ребенком Полины Щегловой, которая, в отличие от сестры, узами брака себя связывать не торопилась. И пока Марина Щеглова выходила замуж, обзаводилась хозяйством и детьми, Полина все чего-то искала. Через год после Лешки она родила второго сына, которого тоже оставила в роддоме. Мальчик был усыновлен бездетной парой, и где он, под какой фамилией, в этом досье не указано.
— Погоди, тут еще вот какие-то бумаги есть. — Рита листает плотные страницы. — Смотри, как интересно получается. Мужа Татьяны Лури в тридцать седьмом расстреляли, к тому моменту он успел с женой развестись, тогда многие так делали, чтобы уберечь семью от ареста и ссылки в лагеря. И при обыске были найдены… вот, читай: изделия из золота работы ювелира Фаберже. И фотографии изделий имеются, хоть и паршивые. Но я к цацкам равнодушна, и меня сложно удивить. А уж все эти золотые пасхальные яйца — ширпотреб для богатых, Фаберже их, по ходу, штамповал со своими подмастерьями целыми лотками, только камешки переводил… хотя, безусловно, художественная работа. А вот откуда у партийного работника эти изделия? Сдается мне, что коллекцию изрядно переполовинила милейшая Танечка — ну, а что, дядя-мироед и не пикнул, время такое. Где-то спрятала, а потом просто откопала, и жили они с супругом припеваючи, пока мужа не взяли за задницу.
— Ну, и что? Яйца какие-то, да провались они и вовсе. Что нам это дает в понимании ситуации?
— А мотив дает. — Рита торжествующе смотрит на меня. — Линда, ну те игрушки, что стояли у Митрофановны! Яйцо на полянке — то, что якобы разбила Зойкина мать, деньги под паркетом! Она как-то поняла ценность этого яйца, кто-то ей предложил баснословных, по ее меркам, денег — за это яйцо, которое стоило, если продавать его за границей, в сто раз дороже, миллионы долларов стоило!
— Ну, а как мы узнаем, кто был этим покупателем?
— Не знаю. — Рита вздыхает и наливает себе воды. — Дело какое-то дикое, вроде бы и фактов нарыли, а толку нет, все умерли, у кого спрашивать. Может, и никак, и оно уже неважно теперь, у кого тут спрашивать, сама подумай, все мертвы.
— У нашего неуловимого убийцы. Он точно знает все.
— Ну да — убийца всему свидетель. — Рита хихикнула. — Едем к Игорю, расскажем. Нет, погоди, я сфотографирую эти документы и отошлю ему. Мне-то он ничего не сделает, а тебя, пожалуй, сунет в обезьянник, он может.
— Ты же говорила, что он этого не сделает?
— Конечно, не сделает, не дрейфь. — Рита отправляет фотографии и прячет телефон. — Слушай, Линда… а где вторая игрушка, которая оставалась в доме Лешкиной матери?
— Лешка мне ее подарил, когда я комод у него сторговала.
Рита воззрилась на меня в немом изумлении.
— И она все это время была у тебя?
— Ну да. Я ее в ящик с елочными игрушками сунула, она и сейчас там, я ее, знаешь, обмотала длинным хвостом дождика — для сохранности, там же стразики…
А если это не стразики? А если это взаправду бриллианты и прочие такие камешки, а металл — это золото и платина? Но я не виновата, да кто бы мог предположить, что в серванте умершей старухи может стоять такое сокровище, годами пылиться! Конечно, мне и в голову не пришло, да я, если честно, никаких особых драгоценностей и не видела никогда, мама ими не увлекалась, я тоже.
Твою ж мать.
— Ну твою мать. — Рита разводит руками. — Это уметь надо — вот такое сотворить. Сейчас едем к тебе домой, надо бы отдать игрушку на экспертизу. Кто еще знал, что игрушка у тебя?
— Зойка знала. — Я задумываюсь. — Лешка же ей сказал, что подарил мне ее. Назло сказал, я думаю. Роза и Миша знали, он им похвастался, что подарил мне игрушку, докторша знала, ну Юзек тоже… да все знали, похоже.
— Тогда никто у тебя ее законным путем не заберет — ты получила эту вещь в подарок. — Рита вытащила из ящика последнюю папку. — Это какая-то переписка… смотри, писала Татьяна Лури своему сыну на фронт. Откуда тут эти письма, как они оказались здесь? Вот что она пишет: а наследство твое тебе известно, только возвращайся. Видимо, далеко не все она выкопала из тайника. Черт, все так запутано — погоди, я эти письма тоже Игорю отошлю. Он нас обеих убьет, попомнишь мои слова.
Судя по тому, с какой беспечностью она это говорит, нисколько не боится Рита своего сурового мужа. У нее звонит телефон, и по всему видать, ее вызывают на работу.
— Ладно, давай я вас домой отвезу, а сейчас мне на работу надо. Вечером приеду.
Я помогаю Лильке спрятать в рюкзачок ее альбом и фломастеры, и мы идем к выходу. Девицы в очках след простыл — видимо, она растворилась в этих пыльных коридорах. Охранник на входе даже головы в нашу сторону не повернул.
Было бы забавно сжечь эту богадельню.
— И ведь все было прямо перед носом! — Рита почти не следит за дорогой. — Подумать только, сунула в коробку с мишурой и думать забыла! Ладно, сегодня мне некогда, а завтра сведу тебя с человеком, который разбирается, он скажет, что это за игрушка.