йду.
Загорелся зелёный свет светофора, и она вместе с толпой ринулась по пешеходной зебре, на ходу вспоминая, что слева от Казанского есть пара вагончиков, временных кафе, где она сейчас отдохнёт и напьётся вдоволь.
В том, что Олег никуда не денется, она была уверена: повредничает и приплывёт в своём пузыре или, что более вероятно, исподтишка напугает её своим постоянно меняющимся голосом. Лиля стояла и придумывала, как изловчиться с непослушными пакетами и спокойно посидеть с баночкой колы, и тут раздался вполне обычный, чуть обиженный голос Олега:
– Да поставь ты их! Никуда они не денутся.
Пластиковые пакеты действительно мирно встали и даже не шелохнулись, только имели странную форму, точно их, как воздушные шарики, надули гелием.
Первые два жадных глотка шипучей прохладной колы обожгли горло, шарики газировки защекотали в носу, и Лили смачно икнула.
– Интеллигентно, – буркнул Олег.
Не видя его, она отчётливо представила, как он сидит на соседнем стуле и старается не смотреть в её сторону.
– Говорил, что утратил все человеческие эмоции, а сам надулся, как баран.
– Говорят, как индюк. Где ты видела надутого барана?
И это не обида, а непонимание.
– Так всё, что хочешь, можно списать на непонимание, – усмехнулась Лиля и, порывшись в пакете, достала три самых больших абрикоса. Ела она быстро, из каждого абрикоса вытаскивала косточку и прятала в кулаке, потом бережно одну за другой спрятала в боковой кармашек сумочки.
– Хочешь на даче вырастить абрикосовое дерево?
– На участке вряд ли оно приживётся, а в горшке вполне возможно.
– Сажай на участке, не прогадаешь.
– Не неси чепуху! – Лиля встала и нерешительно протянула руки к пакетам. Как только она дотронулась до них и попыталась приподнять, они опять стали легче пушинки.
– Я и не думал вредничать. А ведь ты решила, что именно так я и поступлю.
– Всё-то ты знаешь! – с облегчением вздохнула Лиля и в знак признательности за то, что Олег не заставил её мучиться, направилась к светофору, чтобы опять перейти Невский и оказаться на солнечной стороне.
На Дворцовой набережной на расстоянии друг от друга стояли одинокие рыбаки и без успеха закидывали удочки в тёмные воды Невы.
– Клёва нет. Надо с раннего утра приходить или ближе к вечеру, – со знанием дела заметил Олег. – Я в этом кое-что понимаю.
– Им сам процесс важнее, чем улов. Да и что они тут поймают? Одну мелочёвку, ершей да подлещиков. Котам на радость. Видела, как корюшку ловят. Корюшку в любом виде обожаю.
– Не скажи! Просто время неправильное.
Олег примостился поближе к крепкому седому мужчине в рубашке нараспашку, из-под которой виднелась форменная тельняшка, и в замызганных портках цвета хаки, которые явно использовались исключительно для рыбалки. На ногах у рыбака были странные сандалии без задника, и из закатанных штанов торчали заскорузлые пятки. Он лихо насаживал червяка, предварительно расчленив его на две части, потом поплевал на него и небрежно вытер об себя руки.
– Ты что к нему приклеился? Пошли другого найдём, – шептала Лиля. Мужику, занятому серьёзным делом, было явно недосуг прислушиваться к чужим разговорам. Он ловко закинул удочку, подёргивал леску, привлекая рыбёшку, и пристально следил за движением поплавка.
Но вскоре, чертыхаясь, вытащил удочку из воды и, не обнаружив на крючке червя, смачно выругался.
– Прошу прощения! Что за хитрая рыба пошла! Объест наживку со всех сторон – и была такова.
– А мой отец на булку ухитряется ловить. На Вуоксу ездит, – встряла с разговорами Лиля.
– Тут булка не катит! Невской рыбе мясо подавай. – Мужчина заржал осипшим прокуренным голосом и, прежде чем предпринять новую попытку, решил выкурить сигаретку и хлебнуть пивка.
– Градус есть, а удовольствия ноль. Тёплое пиво что борщ без мяса! – Тем не менее он, блаженно кряхтя, выдул залпом почти всю бутылку, сделал несколько затяжек и, щёлкая двумя пальцами, отправил хабарик в Неву. Лиля мгновенно представила дно великой реки, усеянное окурками рыбаков.
– Тут, милая моя, при случае кого хочешь поймать можно: и сига, и щуку, и леща дельного.
– По-моему, он привирает! Ну какая тут щука?! – ухмыльнулся Олег.
– Что-то вам сегодня не везёт. Может, место плохое?
– Это моё законное место, девушка. Годами здесь стою.
Иногда, правда, на стрелке Васильевского острова располагаюсь. Но тут больше предпочитаю.
– А вы моряком были?
– Всю жизнь боцманом на сухогрузе проплавал, до старшего дослужился! Меня Елизаром зовут, – гордо отрапортовал боцман.
– Ну что, ещё разок на фарт закинем? А то хозяйка дома ворчать начнёт, что с пустыми руками вернулся.
Елизар достал из жестяной коробки теперь уже целого жирного червя, тот извивался и никак не хотел насаживаться на крючок.
– С богом! – прохрипел Елизар и закинул удочку как можно дальше. Поплавок немного побарахтался и встал ровненько. Не прошло и пяти минут, как он задёргался: то уйдёт под воду, то опять поднимется. Удочка дугой пошла.
– Клюёт, зараза, клюёт! Что-то крупное подцепил.
– Подсекай, подсекай! – закричал подбежавший старикашка, бросив неподалёку свои снасти. Тут же появилось ещё несколько рыбаков, стали притормаживать зеваки. Все орут, советами так и сыплют: – Тяни, тяни! Сорвётся!
На поверхности воды показалась большая рыбина, она трепыхалась и так и норовила соскочить с крючка, но крючок крепко впился в её рыбью губу, и вскоре она оказалась в ведре, но бушевать не перестала, била хвостом, пытаясь выскочить на волю.
– Ничего себе! Да это судак! Килограмм на пять будет, не меньше! Ну тебе подфартило, старик! Вроде и не сезон для судака. В апреле шёл. Как же ты ухитрился её на простую удочку зацепить?! – хлопали по плечу Елизара подбежавшие сотоварищи. Елизар стоял гордый, чуть слезу не утирал от умиления и внезапного везения.
– Ни разу здесь такой рыбины не вылавливал! Ну, на полтора килограммчика попадалась. Но чтобы такая! Во сне не приснится.
Лиля улыбнулась – она-то знала, кто совершил сие чудо, но виду не показывала, представляя, как Олег хитро щурит один глаз и непонимающе разводит руками. Цвет его глаз она начисто забыла, и это была ещё одна странность.
Память на лица феноменальная, а уж его лицо она изучила досконально, только вот цвет глаз позабылся. Пусть будут изумрудно-зелёными! Но такой цвет глаз никогда ей не встречался, и она быстренько в уме поменяла его на цвет лазури, потом на бархатно-шоколадный и остановилась на естественном серо-голубом, но никак не могла убрать едва сиреневатый оттенок, какой часто в хороший ясный день предшествует закату, когда небо становится особенно прекрасным и поэтичным. Олег не мешал ей фантазировать и не лез со своим комментариями.
– Что притих?
– Я не притих, я ликую вместе со всеми. Может, сибаса им подбросить? Или это слишком?
– Тогда уж давай лобстера или камчатского краба.
– Ты что, хочешь, чтобы они с этого места дня два не расходились?!
– Может, нарыбачились уже?
– Ты что! Самое интересное начинается, – зашептал Олег. – Пусть боцман хоть ещё пару судаков выловит.
– У меня ноги не выдержат столько стоять.
– А ты присядь. Неужели трудно залезть на гранитный парапет?
– Я высоты боюсь. У меня плохой вестибулярный аппарат. Засмотрюсь на воду и грохнусь вниз.
– А я зачем тут?
– Ты судаков с боцманом ловишь, тебе не до меня. Ну пойдём, пожалуйста! – взмолилась Лиля. – Хватит ему и одного.
– Тогда чур в зоопарк! – как ребёнок залепетал Олег и закружился над Лилиной головой.
– Пешком?!
– А что? Через Троицкий мост перемахнём, а там совсем рукой подать.
– Ты посмотри, сколько нам ещё до Троицкого моста топать! Через него и ещё столько же. Все дни болтался по разным странам и континентам! Кого только из зверей не видел! В зоопарк ему захотелось!
– Я детство хочу вспомнить. Свои ощущения. Меня мама туда часто водила.
– Сто лет не была и не тянет! Тогда вызову такси. С тобой никаких денег не хватит!
– Добрая ты. Считай, последние отдаёшь. Очень скоро они у тебя в избытке появятся.
– Ты, что ли, с неба сбросишь?
– Посмотришь… Лиль, знаешь, я маму больше всех любил. Больше папы, больше самого себя.
– Больше детей?
– Трудно сказать. Ими я гордился, вернее гордился, что я их отец. Они меня радовали, умиляли, иногда мне было не до них… А мама… Ведь никогда до конца этого не понимал, не осознавал, что ли. Мама и мама, ну люблю. Сейчас понял, что она значила для меня. Это как любовь истинно верующих к Богу. Перед какой-то девкой расстилался, а с ней был скуп и на признания, и на объятия. Ты не подумай, это не раскаяние или отчаянье невозвратимости. Я стал слишком другим…
– Почему ты тогда сейчас не с ней, а тянешь меня в зоопарк?!
– Я всё время с ней… и со всеми, кто дорог, и с теми, перед кем виноват вольно или невольно…
– Аминь! – улыбнулась Лиля. – Машина подошла.
Залезай!
– Можно я рядом с ней полетаю? Красиво очень и празднично на душе. Смешно! Я же и есть душа.
– Девушка, садитесь в машину! Здесь стоять нельзя! – раздался неприветливый голос водителя.
– Нервные все какие-то! – забурчала Лиля и уселась на заднее сиденье. Она открыла до предела окно и, высунувшись, наблюдала за мелькающим блестящим мыльным пузырём. Он был совсем маленьким, и теперь туда едва мог бы поместиться двухлетний ребёнок.
Зоопарк Олег не узнал: всё было по-новому, не осталось ни одной знакомой скамеечки.
– Ты что, не приводил сюда детей?
– Вера и мама, я нет.
Олег подлетел к клеткам с тиграми. Тигры устало валялись по углам и, как только почуяли Олега, медленно встали и подошли вплотную.
– Они тебя разглядывают… насторожились…
– Нет, я для них нечто непонятное. Им просто любопытно, и они не чувствуют угрозы с моей стороны. Какой разный взгляд у животных, живущих на свободе и в клетках. Точно разные подвиды. Неволя меняет всех, даже животных. Хоть многие и не знали, что такое свобода, но это заложено в их подсознании, как память предков.