Однажды вечером я попросту не вернулся домой. Я позвонил Лоис, но мне не пришлось даже особенно извиняться. Казалось вполне естественным, что я просто вышел ранним вечером из офиса, завез Линду в гастроном, а потом поехал к ней. Я не был в ее доме целую вечность, однако вошел туда с легкостью. Открыв шкаф, я нашел там вешалку для своего костюма. На дне одного из ящиков — свои старые джинсы.
Линда сидела за столом и разливала выпивку, пока я готовил ужин. Она так давно жила одна, что уже не занималась этим для себя. Мне же приходилось делать это частенько. Я был семейным человеком. Разрозненность ее кухонной посуды заставила меня загрустить. За столом я спросил:
— Почему ты никогда не выходила замуж?
— Никогда? Разве я уже умерла?
Я продолжал смотреть на нее так, будто она ничего не ответила; через минуту губы ее скривились в деланной усмешке.
— А за кого мне было выходить? За адвоката?
— Может быть, за преступника.
— Это одно и то же. Ты знаешь людей, с которыми я знакома. За кого же из них я могла выйти замуж? Тебе повезло, что ты встретил свою пару до поступления на юридический факультет, Марк, и остался с нею. К тому же, что я могла внести в свой брак? Одержимость своей работой? Или свою полную опустошенность, которую мог бы заполнить мой супруг?
— Еще все впереди, Линда. Кто мы, как не футбольные игроки: в тридцать пять уходишь на пенсию и начинаешь тратить свой страховой полис.
— Может быть, и так.
Но сказав это, она улыбнулась, и в мерцании свечей лицо ее приобрело какое-то девчоночье выражение.
— Что это? — спросила она, уставясь в овощное блюдо.
— Цветная капуста. Очень хорошо замаскированная.
— Цветная капуста? Вы, белые люди, очень странно относитесь к еде.
Позднее, когда я уже убрал тарелки, Линда, нахмурившись, посмотрела на свой бокал с вином и сказала:
— Я по-прежнему думаю о Клайде Малише. Некоторые вещи все еще кажутся мне бессмысленными. Как бы то ни было, он бизнесмен. Он должен был поступать…
Я покачал головой и снова наполнил бокал Линды.
— Это вовсе не деловой ужин.
— Нет? — Она опять улыбнулась. — А какой же?
Я не ответил, потому что не знал ответа. Мы чокнулись и посмотрели в окно на задний дворик, который, я уверен, был так же не знаком Линде, как и мне.
После ужина во мне возникло странное чувство. Я развалился на диване, вместо того чтобы, дождавшись подходящей минуты, встать и уйти. Прошли годы с тех пор, когда мы с Линдой оставались вместе на всю ночь. Это происходило в других городах, во время наших деловых поездок. Теперь же при мысли о том, что впереди нас ожидали долгие ночные часы, мы стали медлительными и сонными. Мы продолжали потягивать вино из бокалов, мы беседовали о наших минувших днях — совместных и все же разных для каждого. Я больше не задавал Линде никаких серьезных вопросов.
Я не знаю, сколько было времени, когда я включил магнитофон и продолжал стоять рядом, до тех пор пока Линда не присоединилась ко мне, улыбнувшись моему безумию. Очень долго это был просто танец. Мы сбросили наши туфли. Потом после длинной паузы медленно начали раздевать друг друга. Одежда наша легко отлетала в стороны, покуда мы не поняли, что танцуем обнаженными. Но даже тогда мы еще долгое время всего лишь обнимались, просто покачиваясь, но уже стоя на месте. Мы держались за руки. Щека Линды лежала на моем плече. Я чувствовал себя удивительно молодым. Это было не похоже на свидание и еще меньше на любовный роман. Это скорее походило на начало молодой супружеской жизни, по-прежнему немного странной, но скрепленной долговременным взаимным обязательством.
Как только я увидел Лоис, мне сразу же стало ясно, что она готова к конфронтации. За минуту до того, как она заговорила, я попытался установить ограничение для самого себя и прежде всего в том, что я ей скажу, однако Лоис удивила меня.
— Я сейчас еду к Дэвиду, — сказала она. — Что мне ответить ему, если он спросит?
— Скажи ему… скажи ему, что я продолжаю работу, что я говорил с семьей Менди Джексон и нанял трех следователей…
Лоис качала головой.
— Что мне ответить ему на вопрос, почему ты не приехал?
— Я навещал его. Я просто не рассказывал тебе о каждом…
— Но ты не был у него неделю. Он все говорит мне. Ты был слишком занят!
Ударение, сделанное ею на последних словах, заставило меня предположить, что наша беседа уходит от темы. Я заговорил неторопливо, придерживаясь предмета разговора.
— Честно говоря, Лоис, в деле Дэвида мало что изменилось. Я уже почти в конце нескольких путей, которые абсолютно ничего мне не дали. Я начинаю думать, что самое лучшее, что можно сделать сейчас, — это просто подать ходатайство о новом судебном процессе. В конце концов, мои свидетельские показания тоже будут некоторым доказательством. Я надеюсь, что должен возникнуть протест со стороны общественности, который убедит Уотлина в том, что с политической точки зрения ему лучше будет дать разрешение на этот суд. А сейчас я думаю над тем, как управлять мнением прессы, что кажется мне важнее самого слушания. Я полагаю, что можно сделать Дэвида достаточно привлекательной фигурой для того…
Я остановился.
Лоис кивала головой так, что я понял — она меня больше не слушает. Сегодня она была одета по-деловому: костюм и туфли на каблуках. Лицо ее приняло такое выражение, которого ничто из сказанного мной уже не могло изменить. Тем не менее я сделал попытку ее успокоить.
— Я навещу его после обеда, — сказал я.
— Возможно, тебе лучше не делать этого.
Слова эти застали меня врасплох. Лоис продолжила:
— Когда ты не приходишь, он волнуется, но встречи с тобой, по-видимому, угнетают его еще больше. По крайней мере он знает, что я верю ему. Со мной он может говорить свободно.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что ты ему веришь? Я тоже верю ему. Господи! Да я точно знаю, что он невиновен. Вспомни, ведь именно передо мной тот маленький мужчина размахивал пистолетом.
— Да.
Я не был уверен, что Лоис смотрела на меня с презрением: для этого в ее решительном взгляде присутствовало слишком много разочарования. Но ее взгляд словно удерживал меня на месте.
— Однако до того, как это произошло, ты все же не был уверен, — сказала она. — Понадобилось доказательство, чтобы ты убедился в его невиновности. От меня же это потребовало только веры.
Внезапно я почувствовал себя страшно уставшим.
— Я сожалею. У меня действительно были сомнения. Если бы эту историю рассказывал не Дэвид, я бы и на секунду не поверил в нее. Даже зная Дэвида, это нелегко было сделать. Как это у тебя не возникло сомнений, Лоис? Скажи мне. Как ты сумела отмести их, едва только они появились? Научи меня, как делать это. Пожалуйста, я хочу понять.
— Ты не сможешь, — ответила она. — У тебя не должно было их быть с самого начала.
— Хорошо, но теперь этого не изменишь.
— В самом деле, даже это, в общем-то, не имеет значения. Вопрос в том, что ты не сделал ничего, несмотря на свои обещания. Помнишь, Марк? Когда после того, как человек под мостом направил на тебя пистолет и рассказал, что случилось в действительности, ты пришел ко мне, и твои глаза светились. Ты был счастлив. Ты ожидал, что и я почувствую себя счастливой. Ты сказал, что теперь без всяких сомнений знаешь, что нужно делать. Помнишь? Неужели ты не понял, Марк, что это объяснило мне? Это подтвердило, что ты уже раньше мог бы что-то сделать для Дэвида, если бы верил ему.
— Нет! Это абсолютно не соответствует действительности. Я тогда сделал все, что мог.
— Сделал ли? Все ли, что ты, по твоим словам, мог сделать? Солгать, смошенничать, сфабриковать улику? Да ты, в конце концов, мог бы рассказать какую-нибудь историю о человеке под мостом и независимо от того, произошло ли это на самом деле или нет.
Глаза мои округлились.
— Нет, — сказала Лоис. — Такое даже не могло прийти тебе в голову. Но если бы ты был уверен в невиновности своего сына, ты все же что-нибудь да сделал бы. Я бы и сама что-то предприняла. Но у меня нет той власти, что есть у тебя.
Я рассмеялся.
— Власть… Если бы ты только могла понять…
Она сделала движение в мою сторону.
— Будь я хоть один день окружным прокурором, это дело никогда бы не дошло до суда.
Мне оставалось лишь покачать головой. Невозможно убедить в чем-то человека, чьим аргументом является невежество.
Лоис тоже поняла, что это безнадежно.
— Мне не стоило даже и заговаривать об этом, — сказала она. — Я просто хотела заставить тебя увидеть, что ты сейчас обязан что-то сделать. Ты должен. Прежде чем зайдет солнце. Прежде чем Дэвиду подстроят в тюрьме еще что-нибудь, Марк. Теперь ты понимаешь?
Она плакала. Не демонстративно, без всхлипов. Две слезы, такие же строгие, как ее костюм, скатились по щекам Лоис. Если бы я не был уверен, что этим оттолкну ее, я встал бы и обнял жену. Но время на то давно миновало. Я сделал все, что мог, чтобы успокоить ее — с расстояния в пять футов.
— Я понимаю, Лоис. Я уже совсем близок к тому, чтобы получить все, что мне необходимо. Я почти у цели. Поверь мне.
Поверь мне, хотя это неправда, добавил я мысленно. Но я не желал, чтобы Лоис подталкивала меня к действиям. Может быть, это было чувство молодости, которое вселилось в меня после вечера, проведенного с Линдой. Я ощутил, что у меня действительно есть власть, что я не какая-нибудь беспомощная уличная жертва. Малиш допустил ошибку, напав на меня. Мне следовало дать ему понять это.
Когда я позвонил ему, он сам подошел к телефону. Это уже само по себе являлось победой. Многим ли удавалось пробиться через всех его посредников, чтобы поговорить с ним напрямую?
— Малиш слушает, — прорычал он.
На какое-то мгновение я усомнился в этом. Нет, не в том, что он мог говорить со мною лично. У меня возникло сомнение, что злобные тучи, нависшие надо мною долгие месяцы, в действительности могли быть сконцентрированы в одном человеке, в одном реальном живом существе, потевшем и волновавшемся на другом конце телефонной линии.