Парк, любимый парк. Вспоминалось детство. Подружка Катька, с которой они лазили по деревьям. Катьке, чтоб она не лазила, велено было на улицу ходить только в юбке — чтоб постыдилась кверху ногами на ветке висеть. А Катька напяливала под юбку шорты и преспокойно сидела на дереве вместе со всей честной компанией. Катька была из неверующей семьи, а Алену верующая бабушка тайком от родителей научила молитве «Богородице Дево, радуйся», и девочки вместе, скрывшись от остальных, шепотом читали эту молитву — даже не понимая зачем. Пару слов молитвы Алена запомнила неправильно — но Богородица, наверное, не рассердилась? Теперь Катька замужем и работает где-то при храме в городе, так что уж точно знает, как правильно там читается. Алена тоже теперь знает. Успела прочитать в бабушкином молитвослове, пока мама не нашла и не выбросила в помойку. «Мама, я крещеная?» — спросила тогда Алена. «Еще не хватало!» — ответила мать.
Целлофан в глазах мелькал, посередине аллеи вырисовался силуэт… Катька! Не может быть! Длиннющая юбка, платок развевается, Катька машет своим неизменным молодежным рюкзаком. Вот ведь человек, не боится косых взглядов, как хочет одевается, живет — как считает нужным.
— Алена! Сколько лет, сколько зим! Солнышко, ты чего, чего плачешь?
Алена подняла глаза и вдруг сказала:
— Я хочу креститься.
С Катькой говорили долго. О Боге, о вере, обо всем. Алена впервые призналась, как казнит она себя за предательство, как тоскует по мужу. Как тяжко, что сын растет без отца. Как поздно поняла она, что никакие деньги, тряпки и даже никакие в пылу ссоры брошенные обидные слова не могут быть причиной рушить семью, созданную в любви.
Решили, что назавтра Алена поедет в Катькин храм — а храм-то какой! Святых Константина и Елены! Не иначе как святая Елена сама молится за нее! Возьмет с собой сынишку, вместе крестятся.
Весь вечер Алена, запершись в комнате, читала книги, которые перекочевали к ней из Катькиной безразмерной сумки. Она радовалась, что-то как свежий ветер пробегало по ее сердцу. Она чувствовала, что хочет, бесконечно хочет быть вот в этом мире, который открывался ей со страниц. Откуда-то взялась решимость — она открыла дверь, вошла к маме и сказала:
— Мы с сыном завтра едем креститься!
Мать посмотрела на нее и процедила:
— Иди спать.
Наутро Алена проснулась, надела домашнее короткое платьишко, посмотрела на часы и ахнула: надо ехать! Так, надо взять платок, сумку с деньгами, одеться, собрать сынишку, который спал в бабушкиной комнате…
Она вошла в зал:
— Мам, ты мою сумку не видела?
— Видела. Она у меня в комнате.
Алена направилась туда, но мать встала у нее на пути.
— Мама, мне некогда, мне ехать пора!
— Никуда ты не поедешь. Ни сына, ни денег я тебе не дам. Позорить меня ты не будешь!
Алена попыталась проскользнуть в комнату, откуда доносился голос ее сестры и озадаченное гуление малыша, но мать отшвырнула ее к стенке.
Глаза застилались слезами. Алена поняла: заплакать сейчас — значит, ослепнуть на какое-то время и вообще никуда не добраться. Волевым усилием удержав слезы, она повернулась к своей комнате, поймала удовлетворенный взгляд матери.
И тогда она поняла, что делать.
Она развернулась и бросилась ко входной двери. Странно: она была открыта. Не дожидаясь лифта, Алена помчалась, спотыкаясь и поскальзываясь, по ступенькам с восьмого этажа, а вслед ей неслись крики матери.
На остановке ее ждала Катька.
До храма — час езды на маршрутке. Обессилевшая Алена, держа подругу за руку, вошла наконец в бревенчатый храм. В какой-то момент отступили все переживания и тревоги. Ей казалось, что она вступает в сказочный мир, в котором когда-то родилась. Купель с горящими свечами, добрый и ласковый старенький батюшка, строгие лики на старинных иконах — неужели это все наяву?
— Крещается раба Божия Елена…
И в этот момент будто внутри что-то разжалось, и кто-то за нее — та самая Алена, которую она столько звала? — заплакал беззвучно, обильными крупными слезами. Слезы лились потоком, и впервые в жизни глаза не болели, не горели огнем и не превращались в мутный целлофан. Она также явственно видела и батюшку, и иконы, и ревущую от радости Катьку. И… еще Кого-то рядом. Того, Кто обещал утешать и укреплять, отныне и навсегда.
Колокольни у храма еще не было. Но когда батюшка вынес Святые Дары, Алена отчетливо услышала колокольный звон. И, судя по тому, как все встрепенулись, — не она одна.
После крещения подруги подошли к церковному прилавку. И Алена сказала:
— Кать, а… Сережа?
Катька поняла ее.
— Ален, вот ты сейчас совсем-совсем чистая, Господь тебя очистил, и ты совсем рядом с Ним. Молись. Молись сейчас. Молись изо всех сил.
И Алена молилась. Потом записала молебны — святителю Николаю, Адриану и Наталии, Петру и Февронии, Кириллу и Марии…
Приехав домой, она молча прошла в свою комнату. Сестренка принесла ей Данилку и убежала. Алена весь день просидела в обнимку с Данилкой, кормила его, укачивала, почти не спускала с рук.
Наступил вечер. Телевизор за стеной задилинькал «Спокойной ночи, малыши», и Данилка спрыгнул с материнских рук и уверенно затопал в бабушкину комнату.
Телефон, молчавший неделями, вдруг вызвонил смс.
Это был Сережин номер. А в смс только два слова: «Открой дверь».
Алена ничего не поняла. Но пошла и дверь открыла.
На пороге стоял Сергей.
Сколько воды утекло с тех пор… «Алена, Алена…» — бывало, скажет муж и обнимет ее. Алена все поймет и прижмется к нему. Хорошо жить в своем доме: никто не помешает поставить иконы и помолиться перед ними. Затеплить лампаду. Показать маленькому, как креститься. Никто не поперхнется чаем при слове «Бог». А за окном — церковь-новостроечка, и ее колокола утром и вечером зовут на молитву.
А храм в честь родной своей святой Елены Алена с Сережей конечно же тоже не забывают. Вот видите — икона святой Марии Магдалины? Она в доме — в честь того, что в праздник святой Марии состоялось их венчание.
В этом храме они крестили сына.
А потом — еще одного сына.
А потом — еще одного…
Вымолила
Проповедь. Батюшка говорит воодушевленно, искренне, замерла со свечкой в руке баба Валя, прекратили тихую потасовку за карандаш дошколята у стенки. И вдруг на весь храм слышится мягкое, умиротворенное похрапывание. Это мирно вздремнула у своего подсвечника баба Тося.
Баба Тося — человек особенный. «Я молодая, я еще пожить хочу!» — запальчиво кричит она на батюшкины рассуждения о Царствии Небесном. «Тонь, тебе разве восьмидесяти еще нет?» — смеется кто-то из ровесниц. «Ну и что?» — хлопает Тося белыми ресницами.
«Тось, пошли на исповедь!» — зовет ее Клавдия, стоящая уже у самого аналоя. «Не, не пойду, еще не грешила!» — весело кричит Тося. «Как, а кто вчера „гулял“?» — улыбается Клавдия и на этой оптимистической ноте удаляется под епитрахиль. «Ой, и правда!» — Тося возвращается, берет клочок бумаги, плохо пишущую ручку и начинает выводить крупные буквы, диктуя себе на весь храм: «Вче-ра гу-ля-ла…»
Летом Тося пасет гусят. Их у нее много. Процесс выпаса происходит так: Тося и ее «дед» сидят у дома, перед ними бутыль наливки. «Тю-у, тю-у, тю!» — нежно зовет Тося птенцов, колышущихся по траве огромным пушистым бело-серым облаком. Дед, огромный, татуированными руками наливает, прищурясь, очередную рюмку. «Ой, батюшка, идем к нам угощаться!» — завидев батюшку, кричит Тося. Гусята разбегаются. «Тю-у, тю-у, тю! Батюшка, вот они вырастут — я вам гуся принесу!» И принесет.
«Баба Тося, ну что ж вы?!» — смущенно улыбается батюшка. «А что?» — недоумевает Тося. Она очень горда, она несла фонарь перед пасхальным Крестным ходом. «Я ж вам сказал: нести торжественно. А вы?» Прихожане не выдерживают и хохочут. Вся деревня могла видеть, как баба Тося, наподобие хорошего бегуна-спринтера оторвавшись от процессии, бодро шлепала калошами по весенней грязи, держа за кольцо фонарь (а красивый купили, совсем сказочный, как старинный…) и весело помахивая им, как авоськой.
Закончилась служба. Баба Тося чистит подсвечник. Пальцами тушит свечи, пальцы в воске. «Тось, расскажи, как ты сына от войны вымолила!» — «Да ну вас, сто раз слышали!» — «Нет, расскажи!»
Тося вздыхает и рассказывает:
— Сына моего Серегу взяли в армию. Тогда ж молчали про Афган, ничего не говорили. То есть все знали, конечно, но вслух говорить не разрешалось. И как-то Серега смог с знакомым весть на словах передать: все, мать, меня в Афган везут, уже обучают, ну как там у них называлось-то это учение… Я плакать. И молиться стала. Просто молюсь постоянно. Иду корову доить — молюсь, иду на работу — молюсь, все время плачу и молюсь, плачу и молюсь не переставая, остановиться не могу ни днем ни ночью. Господи, помоги! Пресвятая Богородица, помоги! И вот — письмо приходит. Живой. А потом и сам вернулся. И рассказал. Прямо перед самой отправкой в Афган вдруг подъехал какой-то там начальник. Всех построили. Он назвал две фамилии, одну — моего сына, и велел им выйти из строя. Так вот, всех отправили на войну, а этих двоих назад вернули! Петька, младший сын, мне тогда говорит: мам, это ты его вымолила! Да, говорю, вот вымолила!
Баба Тося победно улыбается и возвращается к подсвечникам. «Ух ты, как закапано сегодня…»
Подарок. Художественный рассказ по реальным событиям
Темнота укрывала эти широты каждый день в одно и то же время. И — рано. Рано и быстро. Словно бы раскаленная за день земля, отбыв рабочий день, отключала неуемное солнце, спешила отдохнуть и впитать влагу океана, который ее омывал. На порыжевшие от палящих лучей пальмы опускался туман, все становилось одинаковым серо-сумрачным, птицы рассаживались по ветвям, похожие в свете редких фонарей на елочные рождественские игрушки, и засыпали. Неизменно горячий ветер качал огромные соцветия фламбоянов, которые в ночи были такими же серыми, как и все вокруг, и только к утру обнаруживали свой огненный цвет, и огненной становилась под ними земля от осыпавшихся за ночь лепестков.