— Благотворительность? — улыбнулся Эухенио, махнув в сторону ушедшего.
— Да беда тут у человека, — объяснил священник. — Приехал в поисках заработка, видимо, как и многие. А тут — работы нет, жилья нет. Зато спиртное есть и можно под открытым небом прожить. Вот сейчас понял, пить бросил, пришел…
— Вспомнил про Бога, когда есть нечего стало? Вечная история.
— Да нет, работу ищет. С ним ребенок живет.
— Как ребенок? А мать где? Сбежала от такого красавца?
— В другой стране мать, говорит.
— Обманет он вас, повадится теперь ходить.
— Ребенок-то есть, ему где-то и на что-то жить надо. Тут не до выяснения, что и как. Они уже в тюрьме побывали. Здесь же не церемонятся, его в камеру и ребенка в камеру. Хорошо, работники сердобольные попались — ребенка хотя бы кормили, а ребенок ему оставлял поесть.
— А, это да, здесь в тюрьму лучше никому не попадать, некому кормить — сиди голодный, камеры — грязь, вонь, друг на друге сидят… ух! (Эухенио передернулся.) Слушай, падре, а давай-ка его в каморку поселим, где у меня работник сейчас живет. Она, конечно, на жилье для ребенка не годится, но все же не на улице. А работнику я прямо сейчас скажу… Нет-нет, не волнуйся, падре, у него есть где жить.
Священник поблагодарил соседа и вернулся в храм. Пожилая прихожанка вытирала пыль с книжных полок, а батюшка направился продолжить уборку в алтаре.
Эухенио задумался, действительно ли стоит помогать неизвестному пьющему чужестранцу. С одной стороны, сколько раз он сам говорил священнику, будто не встретил никого в церкви, кто бы по-настоящему проявил милосердие к ближнему, а священник все удивлялся, как же удалось не встретить, и говорил о том, что каждому следует предъявлять требования прежде всего к себе, — и чем он, Эухенио, теперь будет лучше «церковных», если откажется от своих слов? С другой стороны — кто этих бродяг знает, пусть и с ребенком… Но тут из дверей ресторана вышел все тот же официант. Зевая, он встал поближе к стене и закурил. В рабочее время, когда до открытия ресторана остались какие-то полчаса.
— Эй, ты! — закричал Эухенио, отбросив последние сомнения. — Иди забирай свои вещи из комнаты и увози их домой, все равно бездельничаешь! Освобождай мне комнату и возвращайся работать.
Парень выронил сигарету:
— Что? Мне выезжать?
— Иди-иди, выезжай. И не мусорить тут. И скажи спасибо, что не уволил тебя до сих пор.
Парень, странно шатаясь, пошел к обочине дороги и склонился над грудой камней, лежавшей там.
Все, что произошло дальше, казалось Эухенио происходящим не с ним, а с кем-то другим. Или, например, в кино. Парень обернулся к нему с перекошенным от злобы лицом и метнул в него большой камень. Сильная боль сковала руку, на землю закапала кровь. Следом полетел другой камень. Эухенио инстинктивно бросился к дверям храма — за защитой, как в детстве, когда просыпаешься от страшного сна и просишь Деву Марию защитить тебя от теней, что мерещатся в ночной темноте… Камень угодил в стекло большой витрины, заменявшей стену, стекло обрушилось, раздался крик женщины в храме.
Священник выбежал из алтаря. Он подхватил почти упавшего Эухенио, женщина сорвала с себя платок и принялась бинтовать окровавленную руку. К месту происшествия уже подтягивались зеваки, охрана магазина напротив запоздало сообразила, что творится, и громко вызывала полицию по телефону. А священник вдруг встал — и помчался к каморке, по направлению к которой убежал нападавший.
Вовремя! Дверь каморки открылась, и парень выбежал оттуда с воплем: «Где он?! убью!» Глаза его были налиты кровью, в руке он держал мачете.
Священник бросился парню наперерез, загородил путь:
— Нет! Не смей. Хочешь убить — убей меня.
Парень замахнулся оружием — и вдруг затрясся всем телом и разрыдался, как ребенок.
Священник и обнял его, как обнял бы дитя. Расцепил его пальцы, судорожно сжавшие рукоятку мачете, взял оружие и поставил его за перила лестницы, где оно могло остаться незамеченным. Но было поздно: прямо напротив них развернулась с воем сирены машина полиции.
Полицейские бросились к нарушителю, но священник встал между ними и парнем. Положил ему руку на плечо:
— Я поеду с тобой в тюрьму, брат.
В участке в этот день творилось странное. Местный житель напал на гринго — это бывает. Но чтоб местный парень приехал за руку с белым священником и цеплялся за него, как младенец за отца, и громко плакал, что хозяин его обижал, а потом еще приехал весь окровавленный белый пострадавший только для того, чтоб отказаться подавать заявление! И что делать с этой веселой компанией? Тучный полицейский с кожей цвета шоколада уже полчаса утирал пот со лба. Так что когда в дверном проеме показались полная заплаканная женщина в традиционном наряде и сухонький понурый старичок — родители преступника, — полицейский облегченно вздохнул, лично указал все еще дрожавшему парню на дверь и налил себе стакан воды. Потом отставил стакан и допил воду из горлышка, до дна.
— Совсем глупый, — говорил Эухенио вечером, допивая очередной стакан рома. — И наглый. Я его все-таки уволил! А что мне с ним делать — вон чего мне устроил! — И покачал рукой на перевязи под сочувственный ропот посетителей.
— Пусть бы сидел за решеткой! — сказал кто-то.
— О нет, не надо. Я рад, что ничего ему не сделали. Молодой осел. Совсем мальчишка. Родителей жалко. А падре-то наш, а! Я работников отправил витрину вставить. Из-за меня же разбили. И вообще это церковь, восстановить надо, — будто невзначай продолжая покачивать рукой, продолжал Эухенио.
В ресторан — дверь нараспашку — забежали батюшкины дети.
— Сеньор Эухенио, покажите, покажите руку! Больно, очень?
— Да нет, нет, не беспокойтесь. Сегодня играет «Реал-Мадрид», садитесь смотреть!
— Ой, «Реал-Мадрид»… Нет, надо папе помогать! Мы попозже!
И дети выбежали так быстро, будто их и не было. Только девочка в дверях немного замешкалась, из-за чего тяжелая дверь чуть не прищемила ногу брату.
— Что ты делаешь, смотреть надо! — вскрикнул мальчишка.
— Тсс, тихо! Ты заметил?
— Что?
Девочка молча указала на Эухенио, который стоял вплотную к витрине и, как было видно через стекло, продолжал эмоционально рассказывать приятелям о сегодняшнем дне. Ворот его рубахи был расстегнут, а на шее на простой веревочке висел деревянный крестик. Надписью «Jerusalem» наружу.
— Надо сказать, чтобы наоборот повесил, буквами внутрь, — решительно сказал брат.
— В другой раз скажешь, бежим уже! — ответила девочка и побежала.
— Раскомандовалась, — буркнул мальчик и помчался за сестрой.
Дерево для Ионафана
С просьбой о молитве за 26-летнего Ионафана
Сильный ветер принес откуда-то с океана низкие толстые тучи, проливной дождь и с ними — головную боль. Такую боль, что пришлось проснуться и больше не уснуть. Новая страна, новый климат — было тяжело.
Огляделся, встал. Походил по комнате, вернулся на диван.
С самого начала путешествия не покидало ощущение чего-то нереального, как будто он попал на съемочную площадку и находится среди актеров и декораций. Да, взрослый человек, да, многие в его возрасте часто летают по делам в другие страны. В том числе и в Латинскую Америку. Аэропорт, машина, все по намеченному распорядку. Но как обычному европейцу поверить в то, что за окном автомобиля — залив с черным песком, что он едет мимо поворота на полуостров, который хочет стать островом и движется к этому по сантиметру в год… Однообразие полей, кое-где выжженных, скрашивалось тем, что горизонт закрывали горы, и позади них — еще горы, и все эти ущелья, перевалы и неизменные облака на них были как игрушки на ладони. На некоторых горах прямо по контуру росли одиночные деревца, смешно смотрелось — как редкие волосы на голове. Из окон пахло русской поздней весной его детства, пыльной, неубранной, уже немного уставшей, но свободно дышащей утренними цветами.
Вот огромное зеленое вулканическое озеро, а за ним — одиночные горы и, кажется, даже вулканы. А затем закрутились по краям дороги многочисленные гигантские лопасти ветряной электростанции. Казалось, вся земля сейчас поднимется и улетит. В одном из городков мимо его притормозившей машины процокала пара конных бричек, по окраинам дороги зазывали к себе велосипедные «рикши».
Вот на обочине дороги стоят два листа железа, вкопанных в землю, напротив друг друга, одна из оставшихся сторон закрыта старой тряпкой. Что это? Это дом. Отсутствие лестницы, кроме песочной ступени; коза, почти топчущая кур на крохотном пятачке… а также телевизор и гамак, в котором лежит хозяин и смотрит этот телевизор. Большинство жилищ — деревянные сараи без дверей, с огромными щелями в стенах и ветвями пальмы вместо крыши. Проехали мимо двухэтажного особняка: через весь дом росло раскидистое дерево, выпуская ветви в окна второго этажа.
Встречи, переговоры, чужие интонации и проявления чувств. Один чиновник никак не мог выговорить слово «Москва», у него получалось «Моска», он хохотал, довольный своей шуткой, и изображал хлопанье по столу рукой: «моска» на испанском — муха или мошка. Мошек в кабинете действительно было много, а про Москву толком рассказать так и не получилось.
Дела решились быстро, скоротать последние дни решил на океанском побережье, по приглашению новых знакомых, добрых, улыбчивых и смуглокожих. Из-за пасмурной жаркой погоды мучила сонливость. Растительность у берега, однако, поражала даже таких сонных гостей, как он. Деревья в цвету, цветы диковинных форм и расцветок, а от резкого звука с цветов срываются гигантские бабочки.
Два дня в деревянном домике. С толстыми деревянными решетками вместо верхней части стен — по комнате гуляет нетеплый ветер. Кухня на улице. Хозяева со смехом собирают кокосы с дерева под своим окном. В дворике, по которому блуждает рыжая грустная «перрита» с вяло машущим хвостом, ни разу не гавкнувшая за эти дни, — настоящее болото, сплошь укрытое гигантскими разноцветными листьями. Как-то сумбурно, под шлепки крупных частых капель, протекло время. Соседская семья выходила на пляж строить замки на песке, один раз отец слепил для своего сынишки фигуру сказочного героя, но огромная, почти в рост отца, волна уничтожила часовой труд, ребенок громко плакал и швырял в океан песком. Большой золотистый краб прятался от людей под бревном…