языке.
— Теть Ир, — говорила ей при последней встрече Поля, — да ведь ты знаешь, как заведено было! Несли нашего ребеночка в церковь крестить, а оттуда выносили и говорили: русским стал! У нас креститься — считалось русским стать. Так разве надо на нашем-то еще молитвы читать?
— А как же родной язык именем Христовым не освятить? Что ты? Как могу — так и молюсь.
— А вдруг Бог только русский понимает? — смеялась Поля.
— А ну не кощунствуй, — понижала голос тетка. — Сама в церковь не ходишь, еще и смеешься. Поехали со мной в церковь!
— Не поеду. Далеко до нашего села, у меня хозяйство.
— Да не до села. В монастырь хочу, с Анной поеду, спросить мне надо. В нашей церкви батюшка послушал меня и говорит: нет такой молитвы, которую ты после утреннего правила читаешь. А как же нет? Всю жизнь читали. Всегда благодарили и землю, и воду…
— И царя нашего, это и я помню, мамка шептала у икон, — обрадовалась Поля. — Вот только царя-то давно нет! За кого молимся-то тогда?
— Значит, за президента, — уверенно отвечала тетка Ира.
Как не свадьба, а поминки — так про церковь много разговоров. Весь вечер говорила тетка Ира. Сначала стаканы с водкой и с солью повыбрасывала — неправильно, от безбожников набрались. Потом рассказывала, как правильно жить по-христиански и что баба Вера так жила. Как молодым жить, как семью вести. Мужики заметно заскучали без водки и то и дело выходили вроде как покурить. Молодые о чем-то своем болтать в уголок ушли. А женщины слушали, где-то и слезу роняли.
— Помните, какие у нас предки были? — говорила тетка Ира. — Церковь — главная святыня села. Говорят, ее наши предки вообще украли!
— Украли?! — ахнули женщины.
— А, — махнула рукой тетка. — Было это когда-то давно. Рядом с нашим селом стало другое строиться. Все они откуда-то везли: и чтоб избы строить, и церковь чтоб. Дома себе построили, а то, что для церкви, так и осталось за селом! Видано ли дело? Уж в кабак к нашим не раз успели, а церковь строить — «потом»! Сгниет же! А у нас была деревня, не село, потому как церкви не было, в соседнее село ходили. И наши мужики не выдержали. В одну ночь дошли, принесли и у нас церковь поставили! Те хвать — а нету. Наши им: ходите к нам! А те обиделись и не пошли. И стало у нас село, а не деревня, и батюшку прислали, и школа русская появилась… И наши предки туда ходили, и мои, и ваши, а по праздникам ездили в монастырь… Да, про монастырь: Настю-то не отпустили, да? Ой, батеньки мои! Насте-то сообщили, что мать умерла?!
Женщины повскакивали с мест, на крик вбежало несколько мужиков. Настя, младшая дочь бабы Веры, была монахиня, в постриге Анна, и жила в монастыре неподалеку.
— Бабоньки, что ж наделали, — запричитала тетка Ира. Она набросила полушубок, подхватила свои сумки и побежала прочь из избы — на трассу, на попутке ехать в монастырь.
И с тех пор ее никто не видел, и место ее сегодня за столом пустовало.
Полю вывел из раздумья громкий смех. Давали наставления молодым, и дед Мишка, уже изрядно навеселе, напутствуя жениха защищать свою семью, не нашел ничего лучше, чем брякнуть:
— А защищать своих надо — как Поля дочку от того нахала!
Поля выдавила из себя улыбку. Вся родня знала, как за ее дочкой ухаживал уроженец южных краев и как отчаянная Поля ударила его во дворе чем под руку подвернулось: лыжной палкой. Боялась милиции, но южанин только потом хвастался друзьям и сородичам шрамом — «во какая у меня теща будет!», и те компанией стояли за Полиными воротами — не навредить ей, нет, наоборот — посмотреть на женщину, которая на такое способна. Кое-кто и за ней после этого ухаживать пытался, но она пригрозила той же палкой, что теперь стояла аккурат у калитки в качестве местной достопримечательности. Ухажеров у Поли, впрочем, было хоть отбавляй, об этом судачили в деревне, — она стыдилась и боялась, что слухи доползут до родины, но образ жизни менять не спешила…
Посмеялись — и пошел перепляс. Поля всегда была первая плясать, — «Поля-Поля!» — но сегодня как-то не плясалось. Без Поли вышло неудачно, и скоро все вернулись за столы, затянули песни. Поля, сама себя не понимая, чего-то ждала и глядела на пустое место у стола. И вдруг долгожданно скрипнула дверь, и появилась, вся заснеженная, тетка Ира. Чинно перекрестилась на иконы, поклонилась всем, важно прошла к своему стулу.
— Матушка Анна наша желает всем здравствовать. И молодых поздравляет, и молится о всей родне. А игуменья мне вот что для молодых передала и благословила жить в мире и согласии.
Тетка развернула ткань, показала всем красивейший образ Божией Матери с белой лилией в руке и, крестообразно осенив молодых, передала икону жениху и почему-то застыдившейся невесте.
С теткой Ирой как-то всем стало спокойнее и теплее, так и досидели до ночи. У кого машины — взялись везти остальных, кому в другие края — погостевать друг у друга решили. Но как стали расходиться-разъезжаться — подозвала она к себе Полю:
— Иди, что сказать хочу. Даже не знаю, как говорить-то. Ты не болеешь?
— Да ты что! — хохотнула Поля. — Меня ж и в аварии тогда в колхозе размяло, все органы порвались… пока до города довезли, сколько зашивали — и то жива! Что мне будет?
— А ты послушай. Я к Насте, то есть Анне теперь, приехала и не знала, как сказать ей. Мало того что не сообщили про мать, так еще и схоронили без нее! Анна выходит в своем черном, а сама будто светится. Я, говорит, знаю, теть, что ты мне хочешь сказать. Мама у меня была. Во сне приходила. Просила не печалиться. Как хорошо!
— Ого! А не врешь? — переспросила бойкая Поля.
— Так вот, — словно не услышав последних слов, продолжила тетка. — Я с разрешения игуменьи осталась в монастыре. А ночью во сне и ко мне Вера приходит! В белом, радостная! Я ей говорю: плачем о тебе, убиваемся, ты же мертвая! А она мне и говорит… — Тетка запнулась.
— Ну, ну?
— А она вдруг тоже грустная стала и говорит: обо мне плакать не надо, я живая. А вот Поля у вас мертвая, о ней плакать надо. И исчезла, и я проснулась. Вот я те и говорю: к врачу б тебе, провериться, может?
Поля замерла. В этот момент она отчетливо увидела всю свою жизнь, с молодости, когда уехала она по распределению в чужое село и решила там «жить вольно» — вдалеке от родительских глаз. Жила она дальше всех родственников, родители ее не навещали, были только на свадьбе, уже через месяц сыгранной, — единственные из родни, — и еще раз приезжали, пожалеть и к себе позвать, когда пьющий муж к другой ушел. А как жила Поля прочее время, как этого мужа сама хоронила и как кавалеры приходили, как выпить могла наравне с мужиками, как сняла «немодный» крест — того не знали. С каждым теткиным словом понимала она все больше: дело не в том, чтобы идти к врачу. Мертвая — душа ее, делавшая то, от чего умоляли держаться подальше родители, сохранить от чего просила Бога ее мать по ночам перед старыми иконами, перед монастырской восковой свечкой, что пахла медом.
— Я здорова, теть Ир, — проговорила Поля. — Ты помолись обо мне.
— Что-то ты задумала, а, Поль? Я тебя знаю, вон как глаза блестят. Ты смотри, а?
— Я здорова, — повторила Поля. — Уже здорова.
Добравшись до своей калитки, в свете уличного фонаря — добились-таки жильцы, что председатель электриков прислал! — Поля столкнулась с внучкой. Внучка была в легонькой куртенке не по погоде, — холод, снег, а эта что творит! Курточка осенняя, колготочки прозрачные, глаза подведенные, на скулах блесточки… ой, мама родная!
— Ты чего это творишь! — всплеснула руками Поля. — Юбку дома забыла!
— Ба-а-а, я не забы-ы-ыла, — закатила глаза Даша. — Вот она, юбка. Короткая просто.
— В таком дранье, отстудишь все! Ну мать, ну нашла что тебе купить! А ты куда это так раскрасилась-то, как индеец, а? Перо вот тебе еще, сейчас в курятник слазим!
— Ба-а-а, ну отста-а-ань, — захныкала Даша. — Меня ребята ждут! На дискотеку!
— Кто? — Поля растерянно оглянулась и увидела каких-то парней у соседской калитки, пришлых, не из села. С собой у них были бутылки пива, пили они из горлышка и пересыпали речь матом. С ними, делая страшные глаза Дашке, ежилась от холода соседская Инка.
— А ну давайте отсюда! — гаркнула Поля. Хотела было по привычке добавить пару слов из тех, которыми парни забавлялись, но будто прозвучал в ушах голос тетки Иры: «мертвая…»
Инка визгнула и скрылась за своей калиткой.
— Тебе чего, теть? — спросил один из мальчишек.
— Я те дам — теть! Племянник тоже! Еще пьет! — начала привычно Поля. Но вдруг ей стало жалко вот этих вот, пьющих, курящих и мерзнущих, у которых где-то есть родители, и она помягче добавила: — Щеня совсем, вот замерзнешь пьяным в сугробе, а мамка плачь. Домой иди, домой, какая дискотека. Я вот завтра заместительше Людке скажу, чтоб не смела детей на танцы пускать, да еще в пьяном виде. А то ишь ты, завела моду.
И, решительно взяв за руку Дашку, она зашагала в дом. Дашка хныкала и упиралась.
— Надя! — крикнула, переступив порог и скинув шубейку, Поля. — Надя, иди сюда! Оторвись от своего интернету, Дашка без штанов по морозу за мальчишками сбежала! А ты, Дарья, бегом к умывальнику!
— Мам, ты чего? — округлила глаза дочь. — Ты же никогда против не была!
— А теперь буду! — Полю было не остановить. — Брат твой где?
— Да кто ж его знает, работает, наверное, до сих пор. А вот невеста его приходила сейчас, глаза на мокром месте. Я ей сказала, что не приехал еще, она убежала.
— Плакала? — Поля почуяла неладное. — Давно?
И, как есть, в пуховом платке на кофту, по морозу, побежала к дому Алины.
И калитка нараспашку, и дверь в доме Алины была не закрыта. Слышались рыдания, крики Алининой матери, Поля с порога различила слово «аборт».
— Стой, Елениванна, какой аборт? — Поля прямо в валенках вбежала в комнату и встала между рыдающей девчонкой и ее матерью.
— Такой аборт! Твой же сын натворил, а теперь что? — кричала женщина, замахнувшись на дочь.