1
Дед Тимаш умер так же легко, как и жил. С утра он пришел к Дерюгину с остро наточенным топором за поясом, ни на что не жаловался, попросил «красненького» опохмелиться, рассказал историю про акушерку Анфису, которая «вусмерть» поругалась с главврачом местной больницы Комаровым, обозвала его «коновалом», села в люльку мотоцикла Алексея Евдокимовича Офицерова — бывшего председателя поселкового Совета — и укатила с ним на кордон, где тот уже который год живет бирюком. Через неделю оба вернулись в Андреевку приодетые, нарядные, заявились и Совет, где их зарегистрировал в законном браке нынешний председатель Михайло Корнилов. Зашли в больницу, Анфиса всенародно попросила прощения за оскорбление доктора и пригласила его на свадьбу… Был там «вчерась» и он, Тимаш. Рыба жареная, рыба заливная, а вот дичинки на столе не оказалось: Офицеров, видишь ли, не стреляет в дичь и другим не велит…
Потюкал старик у сарая топором, постругал рубанком доски, мурлыкая при этом осипшим голосом какой-то старинный мотив, а потом вдруг примолк. Григорий Елисеевич раз за чем-то обратился, другой, а Тимаш не отвечает. Подошел к нему, а старик привалился грудью к верстаку, будто обнять его хотел, рубанок выронил, бородатый рот открыл в веселой ухмылке.
Хоронили Тимофея Ивановича Тимашева всей Андреевкой. Даже с оркестром. За машиной, на которой был установлен некрашеный гроб, первой шла дородная женщина, купившая дом старика-бобыля, и громче всех причитала, по поводу чего Иван Широков заметил:
— Это она от радости голосит! Десять лет поила-кормила Тимаша, и вот наконец преставился — теперь она полная хозяйка дома.
В день похорон приехали в Андреевку Федор Федорович и Антонина Андреевна Казаковы. Наконец-то старый заслуженный железнодорожник тоже вышел на пенсию. На поминки, устроенные прямо на кладбище, — сентябрьский день на диво был теплый и солнечный — подъехали на мотоцикле Алексей Евдокимович Офицеров и Дмитрий Андреевич Абросимов. Никто толком не знал, сколько лет прожил Тимаш: оказывается, паспорт он потерял лет десять назад, а новый так и не удосужился получить, говорил, что ему достаточно и пенсионной книжки…
— Удивительный был старик, — со вздохом заметил Дмитрий Андреевич, когда уселись за стол в своем родном доме, чтобы еще раз помянуть старика.
Никто плохого слова о нем не сказал. Наверное, такие неприкаянные и вместе с тем не жалующиеся на судьбу люди тоже необходимы на нашей земле. Тимофей Иванович был такой же памятной принадлежностью в Андреевке, как и высоченная водонапорная башня со стрижами под крышей: вот не стало его — и будто поселок опустел. Умирали и другие, но Тимаш был один.
— Наверное, за девяносто, — сказал Федор Федорович. — Он, пожалуй, был старше покойного Андрея Ивановича.
Помянули своих родителей, потом заговорили о другом. Казаковы приехали на все лето. Григорий Елисеевич сидел в центре стола, пил из маленькой зеленой рюмки и неторопливо, как он это делал всегда, рассказывал про строительство дома, под рукой у него была клеенчатая тетрадь в клетку, где были записаны все расходы на стройматериалы, оплата шабашникам и плотнику Тимашу за работу. Подвыпившие родственники часто перебивали, уводили разговор в другую сторону, но он снова упорно возвращался к своему.
За столом кроме Казаковых, Дерюгиных, Абросимова были Семен Супронович с Варварой, сосед Иван Степанович Широков, Алексей Офицеров с Анфисой. Конечно, им было неинтересно слушать занудливого Дерюгина. Дмитрий Андреевич негромко сказал тому:
— Гриша, потом об этом… — И, повернувшись к собравшимся, обвел всех взглядом, поднял рюмку: — Выпьем, дорогие, за то, что после многих лет мы, почти все… чего уж лукавить… почти старики, собрались за нашим семейным столом, за которым сиживали наш отец Андрей Иванович и мать Ефимья Андреевна, наши дети и внуки. Помните, отец говорил: «Держитесь, сыны и дочки, своего абросимовского корня, не отрывайтесь от него: только человек, пустивший свой корень в землю, достоин называться человеком с большой буквы». Все мы родились здесь, а потом разлетелись по разным городам-весям, а поди ж ты, прошли годы — и вот снова собрались у родного очага!
— Ишь навострился в райкоме-то речи толкать! — заметил Дерюгин, его обидело то, что вроде бы он не пустил здесь корень, ведь он не абросимовский, пришлый, а вот то, что дом почти один поднял из трухи, никто не вспомнил…
И тут, будто прочтя его мысли, сказал Федор Федорович:
— А теперь выпьем за Григория Елисеевича, ведь только благодаря ему мы сидим за этим дедовским столом, под крышей и в тепле.
Дерюгин заметно оттаял, перестал пофыркивать, заулыбался и допил свою рюмку до дна. Жена его, Алена Андреевна, погладила мужа по вьющимся, с сединой кудрям, ласково пропела:
— Нашего папочку немного похвали — и он расцветет, как ландыш!
Григорий Елисеевич — он уже немного опьянел — чмокнул жену в зарозовевшую щеку:
— А ты видела, мамочка, как цветут ландыши?
Потом вспомнили про детей, которые жили в разных городах страны, закончили институты и обзавелись семьями и своими детьми. У всех теперь внуки. Младшая дочь Дерюгина, Надя, недавно защитила кандидатскую диссертацию, она химик, живет в Ленинграде, старшая — врач в Нарве, сын Казакова, Геннадий, выпускник Института инженеров железнодорожного транспорта, сейчас в Мурманске, младший, Валерий, строит комбинат в Забайкалье. Вадим стал известным журналистом, пишет книги…
— Пусть каждый год все наши дети собираются летом в отпуск в этом доме, — произнесла молчавшая до этого Антонина Андреевна. — Неужели не поместимся?
— С родными детьми-то? — рассмеялась Алена Андреевна, — Папочка, нужно еще бы пристройку сделать, а?
— На готовенькое-то все рады… — скривил тонкие губы Дерюгин, но, поймав укоризненный взгляд жены, поправился: — Оно, конечно, хорошо бы…
— А что, замечательная идея! — с улыбкой взглянул на сестру Дмитрий Андреевич.
— Твои-то все равно не приедут, — печально произнесла Тоня. — Рая отучила их от Андреевки.
— Приедут! — загремел Дмитрий Андреевич. — Отец я или кто?!
В этот момент он разительно был похож на своего отца, Андрея Ивановича.
— Буду внуков на досуге нянчить и, как отец, петь им: «Выдь на луг, Захаровна, поцалуй, желанная-я…» — дурачился Дмитрий Андреевич.
— И внуки? — нахмурился Дерюгин. — Их, как цыплят, теперь не пересчитать…
Его родная дочь Надя что-то засиделась в девках.
— Думает твоя младшая семьей обзаводиться? — поинтересовалась Варвара Супронович.
— Ей и с нами хорошо, — заметил Григорий Елисеевич. — Нынче мужья-то пошли ненадежные… Наделают детей — и дёру!
Но его никто уже не слушал, все с жаром принялись обсуждать, как это здорово всем собраться здесь летом. Наверняка дети будут рады, да и когда еще можно с ними со всеми повидаться?.. Нужно будет построить сарай с сеновалом — летом там спать одно удовольствие.
Григорий Елисеевич все больше хмурился: он тут пять лет, считай, один корячился с этим домом, а теперь наедет орава… Дерюгин любил свою семью, для нее был готов на все, но даже близкие родственники его выбивали из привычной колеи. В Петрозаводск к нему первое время многие приезжали, он принимал как положено, но когда это вошло в привычку (видите ли, тут поблизости знаменитые Кижи, так почему бы не наведаться в Петрозаводск, не пожить у гостеприимных хозяев?) — ему не понравилось. Алена укоряла мужа, стыдила, мол, нет у него родственных чувств к близким, но что он мог поделать, если посторонние люди его раздражали, особенно когда оставались ночевать? В такие дни он не чувствовал себя хозяином квартиры. Правда, и сам не любил бывать в гостях. Ну, родные дети соберутся — ладно, они уже взрослые люди, а вот крикливую беспокойную детвору — внуков — нечего сюда приваживать! Неужели они, пенсионеры, не заслужили на старости лет покоя?..
Никто не обратил внимания, как молчаливый Иван Степанович Широков встал из-за стола и вышел в сени. Уж такой человек Широков: сидит за столом в компании — его не видно и не слышно. Выпьет полстакана, и больше ни капли, заставляй не заставляй. Когда кто-нибудь сунется плеснуть ему из бутылки, молча положит на стакан широкую ладонь. Зато слушать Иван Широков умеет, ни одного слова не пропустит, а вот самого редко когда разговоришь. Сидит, смолит «беломорину», переводит свой тяжелый взгляд с одного краснобая на другого. И не поймешь, интересно ему или скучно.
Выйдя за калитку, Иван не свернул к своему крыльцу, а неспешно зашагал по Кооперативной к сельпо, петом повернул налево и скоро очутился возле крепкого дома Павла Абросимова с шиферной крышей, дощатым забором, на котором висел длинный домотканый половик. Еще было не темно, но по весеннему пригревшее солнце уже пряталось за кромкой бора — в том месте лишь широко алело небо да багрово светились макушки сосен. Иван Степанович присел на низкую скамейку у палисадника, напротив окон, машинально полез в карман за папиросами, спичками. У калитки соседнего бурого дома с железной крышей стояла кудлатая собачонка и настороженно смотрела на него. На ступеньке дремала серая кошка. Из другого дома с покосившимся забором, из-за которого торчали порыжелые ветви яблонь, доносилась музыка, выплескивались в окна веселые голоса. Тимаша похоронили, а здесь веселятся… Такова жизнь: старики умирают, молодые живут. Широков был равнодушен к Тимашу, считал его пустым человеком, балаболкой, пьяницей, а вот на кладбище вдруг почувствовал тоску, будто потерял близкого человека. Сколько он себя помнит, столько и знает Тимаша, казалось, он жил тут вечность и всегда жить будет. Молодые, здоровые умирали, а дед балагурил, сколачивал им гробы и даже на поминках веселил народ.
Скрипнула в сенях дверь, на крыльце показалась Лида Добычина в темном вязаном жакете. Постояла, держась за балясину перил, вздохнула и спустилась вниз. Присев рядом с Широковым, негромко произнесла:
— Ну что ты все ходишь и ходишь, Ваня? И сидишь тут, как сыч, часами? Вон сколько окурков накидал. Люди-то что обо мне подумают?
— А чего мне хорониться-то от людей? — помолчав, проговорил Иван Степанович. — У меня худого, Лида, и в мыслях нету. А коли хочешь, я и курить по твоему заказу брошу.
— Я замужняя баба, у меня двое ребятишек, а в поселке столько молодых женщин — выбирай любую! Ты же непьющий, работящий, вон и курить готов бросить… Да разве какая откажется?
— Выходи за меня, Лида, — попросил он.
— А Павел, дети? — засмеялась она. — Про них ты подумал? Их что? Побоку?
— Детей я усыновлю, а Павел для тебя отрезанный ломоть.
— Вчера письмо прислал, зовет в областной центр, ему хорошую квартиру посулили, — ответила Лида. — А мне не хочется отсюда уезжать. Без меня самодеятельность развалится, да и должность у меня выборная — секретарь поселкового Совета! Ты ведь тоже голосовал за меня?
— Не любит тебя Павел! — вырвалось у него.
— Я знаю, — вдруг тихо произнесла она. — Не любит… Но ведь любовь не вечна, когда поженились — любил, я это чувствовала, а потом… эта молоденькая учительница с бесстыжими глазами… Только не будет Павлу счастья с ней.
— Ты знала?! — ахнул он.
— Не слепая, — усмехнулась Лида. — И что в нашем поселке можно скрыть?
— И смеялась, шутила, вида не подавала? — продолжал удивляться Широков.
— Я смолоду веселая, Ваня, — сказала она. — Не пристает ко мне горе-печаль! Лучше, думаешь, если бы я его пилила, закатывала сцены на весь поселок, как Маруська Корнилова своему. И чего добилась? Мужик все равно ушел от нес, а она волосы рвала на голове. От горьких дум и слез бабы быстрее стареют, Ваня.
— Как это можно по нескольку раз любить? — раздумчиво произнес Иван Степанович. — Я одну тебя люблю и буду до смерти любить.
— И это я знаю, Ваня, — вздохнула она. — Такая большая любовь ох как редко кому выпадает! Счастливый ты человек.
— Я?! — вытаращил он глаза. — Да как у тебя язык-то повернулся такое ляпнуть, Лида? Был ли в моей жизни хоть один день, чтобы я о тебе не думал? И жив-то лишь тем, что ты счастлива. Если бы Павел мучил тебя или поднял руку, я, наверное, смог бы его убить, право слово!
— Что ты городишь, Ваня! — всплеснула руками она. — Из нас двоих если кто и мучился, так это Паша. Делить свою любовь на двоих думаешь просто? Он разрывался, бедняга, на куски между мной, ею, детьми… Нет, родимый, моему муженьку не позавидуешь!
— Она еще жалеет его! — сплюнул под ноги Широков.
— В присутствии человека не говорят о нем в третьем лице, — улыбнулась женщина.
— Куды мне до него! — нахмурился Иван Степанович. — Павел — светлая голова, недаром пошел на повышение, а я…
— Простой электрик, — рассмеялась Лида. — Ты уже говорил… Дело не в этом. Я любила Павла, наверное, я сейчас люблю, конечно, не так, как раньше… Зачем тебе женщина, Иван Степанович, которая все еще любит другого?
— Я буду тебя на руках носить, Лидушка! Ноги мыть и воду пить! Молиться!
— Ты кому-нибудь в любви признавался? — с любопытством взглянула на него Лида. Она была удивительно моложавая: розовые щеки, ясные глаза, тоненькая девичья фигура, светлые волосы рассыпались по плечам. Она на голову ниже Степана, а рядом с высоким грузным Павлом выглядела девчонкой.
— Тебе первой, — выдохнул Широков. — Кому я еще мог признаться в любви, коли сохну уж который год по одной тебе?
Лида дотронулась до его густых каштановых волос, чуть отступивших со лба, погладила по чисто выбритой крепкой щеке. У Степана от нахлынувшего счастья замерло сердце. Боясь спугнуть это прекрасное мгновение, он медленно повернулся к ней и, обхватив сильными руками за плечи, принялся жадно целовать.
Женщина не отстранялась, не отталкивала его, ее голубые глаза прижмурились, щеки еще больше зарделись. Ей приятно было его неистовство, такой неуемной страсти к ней не проявлял Павел даже в самые первые дни их близости.
— Лидушка, родная, кровинка моя! — повторял он. — Теперь только смерть нас разлучит! Никому не отдам, никому! Я столько ждал!
— Да что же это мы делаем, господи! — первой опомнилась она, высвобождаясь из его объятий. — Еще светло, люди увидят…
— Пусть, пусть! — громко заговорил Иван. — Ты моя теперь, Лидушка!
— Обо мне-то ты подумал? — осадила она. — У меня дети немалые, небось все уже понимают!
— Наши теперь дети, наши!
— Такую обузу взвалить на себя? — испытующе смотрела на него Лида. — Твоя мать не допустит…
— Что мать? — счастливо улыбался он. — Ты и я — вот кто все решает.
— Боюсь я, Ваня, — зябко передернула она худенькими плечами.
Дрожащими руками он вытащил из пачки папиросу, закурил, его черная бровь изогнулась, губы сложились в трубочку, щеки запали, втягивая дым. Лида сбоку смотрела на него: с Павлом его, конечно, не сравнить, муж — видный, белый лицом, а Иван — сутуловатый, длиннорукий, да и с лица не красавец. Но от него исходит спокойствие. А что молчаливый, так это и хорошо. Вон Павел краснобай, а дома последнее время губ не разожмет, ходит, скрипя половицами, мрачнее тучи. На что у нее легкий характер, а и то порой изнывала от тоски. Присушила его длинноногая востроглазая Инга Ольмина! Как-то случайно в его бумагах обнаружила ее письмо, поплакала тайком, прочтя его, а мужу и вида не подала… Зачем, спрашивается, ей такая жизнь? Павел — честный, совестливый человек, уж она-то знает, а как он переживал, когда учительница уехала! Уехать-то уехала, а и увезла с собой их счастье. Пусто стало в сердце Павла, а пустота порождает пустоту: умерла и Лидина любовь к мужу. Мать говорит, дескать, живите ради детей! Нет, она, Лида, с этим не согласна. Когда в доме нет покоя, детям тоже несладко. Она не помнит своего отца, да и мать не так уж много уделяла ей внимания, это сейчас, в старости, заговорила о материнских чувствах, а в детстве Лида много чего видела… Не очень-то мать считалась с ней, бывало, из дома выставляла, когда мужчина заявлялся… А с такой большой любовью, какая у Ивана Степановича, ей не приходилось встречаться в своей жизни. Постепенно Широков вошел в ее жизнь, она часто думала о нем и внутренне уже готовила себя к тому, что, если и уйдет Павел, у нее останется Иван… Павел далеко, и мысли его не о ней, Лиде… Стоит ли больше мучить этого хорошего, преданного ей человека? О любви она сейчас не думала, ее любовь с Павлом умерла, будет другая или нет, пока не важно. Любви Ивана Широкова на двоих хватит… Он ей не противен. Вон как забылась — на виду у соседей целовалась-обнималась.
— Ребятишек уложу, как стемнеет, приходи, — прошептала она. — Видно, судьба нам быть вместе, Ванечка! — приподнялась на цыпочки и, обхватив тонкими руками его крепкую шею, поцеловала в губы.
2
На теплоходе Игорь Найденов познакомился с латышкой Эльвирой. Высокая беловолосая девушка с родинкой на лбу, как у индианки, сразу привлекла его внимание. Он и на полчаса не оставлял девушку одну. В туристской поездке это нетрудно — все повсюду ходят вместе. Эльвира чисто говорила по-русски, но с таким приятным прибалтийским акцентом. Она работала монтажницей на рижском заводе «ВЭФ», кроме нее были с этого завода еще два мрачноватых длинноволосых парня, которые на пару пили в баре пиво и закусывали копченым угрем. На землячку они почему-то мало обращали внимания, на танцах больше приглашали русских девушек.
Радость распирала Найденова — все получилось, как он и предполагал: путевку получил без особого труда, профсоюзная организация целинного совхоза даже оплатила часть ее стоимости. Заработанные на целине немалые деньги Игорь истратил на золотое с бриллиантом кольцо, которое зашил в джинсы вместе с другими золотыми вещами, приобретенными раньше, — к выезду из СССР Игорь готовился давно, почти с тех самых пор, как познакомился с Изотовым, — деньги, что были на книжке, по совету своего шефа не стал снимать, правда, не оставил доверенность и Кате… О ней и дочери Жанне душа не болела. Впереди новая, захватывающая, интересная жизнь, стоит ли думать о прошлой? К жене он давно охладел, а дочь, которую воспитывала теща, не вызывала у него никаких отцовских чувств. Может, родись сын, все было бы по-другому? Многие знакомые только и толкуют о своих детях, а Игорю всегда были скучны эти разговоры. На целине он почти и не вспоминал о жене и дочери. У него там закрутился такой роман с Милой!..
Теплоход приближался к берегам Франции.
Руководитель группы, Виктор Алексеевич, — он уже не первый раз в поездках — рассказывал о Марселе, где они пробудут двое суток. Это главный морской порт Франции, он находится у подножия Провансальских Альп. Еще сегодня они осмотрят собор-базилику в романско-византийском стиле, ратушу со скульптурами Пюже, биржу, напоминающую греческий храм…
Игорь мучительно вспоминал, не здесь ли находится замок, в котором томился знаменитый граф Монте-Кристо. В детдоме Игорь зачитывался этим романом…
— На каком острове якобы жил граф Монте-Кристо? — спросил он.
— Остров Монте-Кристо находится не здесь, а в итальянской провинции Ливорно, — без запинки ответил Виктор Алексеевич. — В средние века там был монастырь Камаллулов.
— Побывать бы на этом острове, — вздохнул Найденов.
— Он давно уже необитаемый, — усмехнулся руководитель. — Дюма-отец построил замок графа Монте-Кристо на песке…
— Замок на песке… — повторил Игорь, вглядываясь в красивую береговую линию.
— Он ведь писатель… — заметил кто-то.
Здесь, в Марселе, Игорь отстанет от группы. Если поначалу руководитель туристской группы зорко наблюдал за своими подопечными, то после двух остановок в портах Средиземноморья, видно, успокоился: никаких происшествий не случилось, если не считать, что в Неаполе один турист отстал от автобуса, пришлось возвращаться на старое место, где он уже нервно вышагивал, посматривая на часы. Без знания языка, страны не так-то просто объясняться, поэтому руководитель «Интуриста» и предупредил всех, что в случае отрыва от группы ждать автобус на том же месте, откуда началась экскурсия по городу. Игорь видел в тот раз, как нахохлившись сидел у окна Виктор Алексеевич. Ничего, скоро ему придется еще не так заволноваться, ведь он отвечает за каждого туриста. И все-таки удрать будет не так уж трудно: в группе восемнадцать человек и за каждым не уследишь. Тут, за границей, люди ведут себя по-разному: одни становятся раскованными, стараются ходить в одиночку, другие, наоборот, цепляются друг за дружку, боятся отстать, потеряться. Гуськом ходят за старшим. Иные все и вся критикуют, мол, тоже мне заграница: за проезд по шоссе или через мост деньги берут. Это только подумать: не дашь в лапу — в туалет не пустят! И что это за еда? Положат на тарелочку какие-то пакетики в красивых обертках: в одном — сливочное масло, в другом — сыр, в третьем — сахар, даже зубочистки упакованы. Поешь, а в брюхе пусто, то ли дело наши русские щи или цыпленок табака!
Еще в Югославии, в Сплите, их пригласили на встречу с представителями Общества югославо-советской дружбы. Виктор Алексеевич, когда все собрались в зале, недовольно заметил Игорю: мол, нужно было вместо заношенных джинсов надеть что-либо поприличнее… Как же Игорь снимет свои драгоценные в прямом смысле этого слова джинсы! Он готов спать в них. На ночь в каюте аккуратно складывает и кладет под матрас, не доверяет даже своему молчаливому соседу из Ярославля, с которым его поселили. Звать его Мишей, длинный, с лошадиным лицом и неприятным взглядом. Иногда Найденову казалось, что сосед догадывается, что в поясе джинсов зашиты драгоценности. Впрочем, Игорь всех подозревал в соглядатайстве, пожалуй, кроме Эльвиры… Уходя из номера, он замечал, как лежат вещи в сумке. Вернувшись, тщательно проверял, все ли так лежит, но ничего подозрительного не обнаружил. Есть такая пословица: «На воре шапка горит». Найденов и ощущал себя именно таким вором.
Некоторые подружились на теплоходе, всегда садились за один стол, по магазинам тоже шастали компанией. На Игоря с Эльвирой многие поглядывали, многозначительно улыбались: дескать, на глазах развивается стремительный туристский роман… А Игорь изображал из себя влюбленного, ни на шаг не отходил от латышки, интуиция подсказывала, что так и надо делать: кому может прийти в голову, что влюбленный мужчина готовятся к побегу? В Марселе неподалеку от коммерческого училища есть одна улица, дом, где его будут ждать, но Изотов предупредил: войти туда можно только в том случае, если на сто процентов уверен, что за тобой не следят…
И вот знаменательный для Найденова день наступил, он был не по-российскому теплый, даже не верилось, что в Москве дождь, температура понизилась до плюс шести градусов, а здесь на чистом голубом небе светило солнце, рыбаки в порту сгружали с баркасов крупную рыбу в плетеных корзинах, ее тут же у причала покупали женщины, чайки с криком летали над самой головой, легкие волны накатывались на пляж, на котором загорали молодые люди, на набережной впритык друг к дружке стояли самые разнообразные машины. А на воде покачивались десятки белоснежных яхт с отделкой из красного дерева. На красивых лодках блестели лаком разноцветные моторы. Глаза Игоря жадно замечали лишь все яркое, сверкающее, богатое и равнодушно скользили по серому, неприметному, бедному. Он с удовольствием разглядывал нарядных загорелых девушек и парней и отворачивался от рыбаков в заскорузлых куртках, в закатанных до колен парусиновых брюках.
В спортивную сумку Игорь сложил более или менее ценные вещи, бритву «Браун», японский транзисторный магнитофон с приемником «Сони», запихал несколько самых любимых модных рубашек, надел на шею дорогой фотоаппарат «Пентака», остальные вещи и даже новый нейлоновый плащ оставил в каюте.
Их возили по городу на большом автобусе с кондиционером, гид сносно по-русски рассказывал о Марселе. В нем проживает около миллиона жителей, это административный центр департамента Буш-дю-Рон, основан город еще шесть веков назад до нашей эры…
Сосед по каюте Миша задал глупый вопрос: дескать, здесь сочинили известную революционную песню «Марсельеза»?
Гид привык отвечать на любые вопросы, в том числе и на дурацкие. Даже не улыбнувшись, заученно сообщил, что «Марсельезу» сочинил офицер французской армии Руже де Лиль в 1792 году, в Марселе он не жил…
Когда автобус остановился возле готического кирпичного собора с множеством заостренных башен, на которых отдыхали чайки, Игорь внутренне весь напрягся: пора! Сразу за собором начиналась узкая улица, сплошь забитая автомашинами. Некоторые до половины вылезали передними колесами на тротуар, и прохожим приходилось прижиматься к зданиям, чтобы разминуться друг с другом. И никто не возмущался, не клял беспечных водителей. Через мощенную красноватым булыжником улицу виднелся маленький одноэтажный кинотеатр.
Миша из Ярославля пялил глаза на полуобнаженную красотку, нарисованную на афише, остальные вслед за гидом медленно входили в высокие дубовые двери готического собора. Монах в длинной черной рясе и клобуке, сложив руки на впалой груди, равнодушно смотрел мимо них, рядом с ним на небольшом складном столике разложены цветные открытки религиозного содержания, оловянные крестики с цепочками, маленькие карманные молитвенники. Он уже сообразил, что это русские, а они не покупают таких вещей.
Руководителе группы оглянулся на склонившегося над столиком Игоря, кивнул — мол, не задерживайся — и скрылся в дверях. Вслед за ним с застывшей улыбкой вошел Миша. Этот не оглянулся. Ну, кажется, самое время уходить… И тут откуда ни возьмись Эльвира, дотронулась до его плеча длинной рукой с наманикюренными ногтями и сказала:
— Ты не был в нашем Домском соборе?
«Дурища! — раздраженно подумал Игорь. — Тысячу раз говорил, что я в Риге никогда не был!»
Он улыбнулся ей и, пропустив вперед, вошел в собор. После яркого солнечного дня он сначала почти ничего не увидел. Постепенно обозначились в боковых нефах каменные гробницы вдоль стен, религиозные картины над ними, возвышение, с которого священники читают проповеди. Туристы сгрудились вокруг гида, тот, жестикулируя, что-то вдохновенно рассказывал, наверное верующий… Виктор Алексеевич, увидев их, успокоился и вместе со всеми, задрав голову, стал рассматривать фрески. Игорь сделал вид, что заинтересовался богатой, с барельефом гробницей настоятеля собора, а сам искоса наблюдал за группой. Все внимательно слушали гида. Лишь руководитель раза два на них оглянулся. Эльвира, привыкшая к тому, что ее кавалер всегда рядом, сама теперь не отходила от Игоря. «Все, девочка, прощай навеки! Катилась бы ты от меня подальше…» — с досадой подумал он.
— Ты обратил внимание на монаха при входе? — спросила она. — Похож на молодого Иисуса Христа.
— Я на женщин смотрю, — не очень-то любезно пробурчал он.
— Где же прячутся прекрасные француженки? Я что-то не вижу их…
Вдруг лицо его искривилось, зубы сжались, он оглянулся, с трудом сдерживая стон.
— Игорь, ты что? — озабоченно заглянула в глаза латышка.
— Что-что! — вспылил он. — Живот схватило после вчерашних устриц!
Держась за живот, он устремился к выходу. Проскользнул мимо монаха, похожего на Христоса, смешался с толпой других туристов. Свернул за собор, в узенькую улочку, здесь распрямился, глубоко вздохнул, быстро оглянулся и чуть не завопил от злости: вслед за ним прибежала сюда и Эльвира!
— Ну что ты за мной ходишь? — сказал он. — Я не нуждаюсь в няньках!
— Туалет в той стороне, — невозмутимо проговорила она, показав рукой в сторону кинотеатра.
— Я не добегу… — скрипнул от бешенства зубами Игорь, он готов был убить эту дуру.
— Чего ты злишься? — удивленно уставилась на него девушка. — Не надо было есть эти дурацкие устрицы.
В голове пронеслось: «Десять раз я имел возможность смыться, а когда действительно понадобилось, эта девка все готова мне испортить!»
— Тебе уже легче? — участливо заглядывала в глаза Эльвира. — Может, минеральной выпьешь? У собора рядом кафе.
— Легче, — пробурчал он. — Ладно, пошли к кинотеатру…
Улочка была пустынна, лишь на другой стороне у магазинчика человек в кепке с целлулоидным козырьком, сидя в «ситроене», безуспешно заводил его. Завывающий вой стартера нарушал тишину улочки. Больше никого не было видно. Белые и сизые птицы облепили витую чугунную решетку.
Игорь пропустил вперед латышку — да и латышка ли она на самом деле? — а сам поплелся сзади. Решение созрело мгновенно: еще раз оглянувшись на «ситроен», он сорвал с шеи тяжелую «Пентаку» и ударил ею по голове Эльвиру. Подхватил под мышки, чтобы не упала на тротуар, и втащил в первый попавшийся подъезд, к счастью не закрытый. По лицу девушки медленно потекла струйка крови, щеки побледнели, длинные полосы спустились на глаза.
Привалив ее к зеленоватой оштукатуренной стене, выскочил на улочку.
— Найденов! — по-русски крикнул мужчина, высовываясь из приоткрытой дверцы «ситроена». — Жми сюда! Быстрее!
Не раздумывая, Игорь перемахнул узкую дорогу перед самым радиатором обшарпанного автомобиля с откидным верхом и вскочил в предусмотрительно распахнутую дверь «ситроена».
— Документы взял? — коротко бросил незнакомец, не оборачиваясь. Мотор у него мигом завелся, и машина рванулась вперед.
— У меня заграничный паспорт…
— Я про сумку этой дылды, которую ты огрел фотоаппаратом по черепушке.
— Не до того было, — немного приходя в себя, ответил Игорь.
— Шляпа! — заключил человек и на короткое мгновение оглянулся, улыбка тронула тонкие губы. — С благополучным приездом, Игорь Найденов, в прекрасную Францию!
— А вдруг я убил ее? — сказал Игорь. Он взглянул на «Пентаку»: дорогой фотоаппарат вроде бы не пострадал, значит, удар был не очень сильным. Скорее всего, оглушил ее… Очнется — крик подымет…
— Ты все правильно сделал, — глядя на дорогу, заметил мужчина. — Я видел, как она кинулась из собора вслед за тобой. И лицо у нее было в этот момент очень решительное…
— Черт, на нее я совсем не подумал! — вырвалось у Игоря.
— Надо было обыскать, может, у нее за пазухой или под юбкой спрятан револьвер, — рассмеялся незнакомец.
— Вы русский? — поинтересовался Игорь. Они уже выехали на широкую улицу и неслись все дальше и дальше от собора в потоке разноцветных машин.
— Андрей Соскин, — наконец представился мужчина. — Я покинул бедную несчастную Россию в шестьдесят третьем. Почти точно так же, как и ты, только без кровавых эксцессов. Видишь ли, я принадлежал к артистической среде, точнее, прибыл сюда с людьми искусства, а лучшее оружие интеллигентных людей — это интеллект… — Он рассмеялся. — Впрочем, очень скоро здесь я научился всему, в том числе бить морды и даже убивать…
Глядя на ряды красивых каменных зданий, на дворцы, соборы, Найденов постепенно освобождался от напряженности. Все происшедшее отодвигалось на задний план, даже миловидное лицо Эльвиры стушевывалось… Когда-то, плавая с Катей по озеру, он подумал, что мог бы, как в «Американской трагедии» Драйзера, убить девушку фотоаппаратом… И вот аппарат сработал! Он даже не успел сообразить, как это все получилось! Будто его рукой двигал кто-то посторонний…
— Где тут сидел в крепости узник, ставший графом Монте-Кристо? — спросил Игорь. Почему-то эта мысль не давала ему покоя.
— Граф Монте-Кристо сидел на Карантинном острове в замке Иф, — ответил Соскин. — Туда теперь туристов водят. В замке Иф три месяца томился Мирабо. Его туда упекли родственники за то, что проматывал состояние… Сидел капитан корабля, завезший в Марсель оспу… Ты еще там побываешь!
— Надеюсь, в качестве туриста? — пошутил Игорь.
— Времена графа Монте-Кристо канули в Лету. Теперь избавляются от неугодных людей другими способами…
— Куда мы едем? — осмысливая его слова, спросил Игорь.
— От глупой русской привычки задавать направо-налево вопросы постарайся поскорее избавиться. Здесь этого не любят!
— Здесь?
— При нашей работе — везде, — отрезал Соскин.
3
Вадим Казаков ехал по улице Ракова мимо Дома радио, когда со стоянки выскочили новенькие «Жигули». Он резко вильнул в сторону, и в следующее мгновение послышался самый неприятный для автомобилиста звук — царапающий скрежет металла о металл. Вадим затормозил, с обреченным видом вылез и обошел свой «Москвич»: левая дверца вдавлена, краска содрана до металла. Выбрался из «Жигулей» и высокий парень в кожаной куртке с поясом, стал осматривать сверкающий бампер, который пропорол бок «Москвича». Как водится, тут же собралась толпа зевак.
— Я считаю, мы оба виноваты, — миролюбиво заметил парень в куртке. — Вы ехали быстро, а я, не заметив вас, подал машину прямо на проезжую часть. Может, без милиции разберемся?
— Тебе-то хорошо — отделался царапиной, — вступился за Вадима пожилой мужчина в бежевом плаще и синей шляпе. — А ему ремонта — на полсотни минимум.
Приедут инспектора ГАИ, составят протокол, временно отберут права. Не везет Вадиму! Снова придется обращаться к Михаилу Ильичу Бобрикову…
— Ты же ему товарный вид попортил, — суетился пожилой в шляпе. — Если погоните на станцию, насчитают больше сотни, истинный бог! Уж я-то знаю!
— Решайте, вы больше пострадали, — вздохнул высокий. По-видимому, ему тоже не хотелось дожидаться ГАИ.
— Заплати человеку полсотни — и весь разговор, — настаивал непрошеный защитник Вадима.
Парень в кожаной куртке пожал широкими плечам», достал из бумажника две двадцатипятки, протянул Вадиму, тот машинально взял.
— Радуйся, что дешево отделался, — не унимался защитник. — Новичок? Небось права-то получил без году неделя?
Высокий, даже не удостоив взглядом «синюю шляпу», укатил. В кабине «Жигулей» сидела черноволосая девушка, она так и не вылезла оттуда.
Видя, что все закончилось мирно, толпа разошлась. «Синяя шляпа» подошел к «Москвичу», провел ладонью по вмятинам.
— Таков наш автолюбительский крест — утром выехал, а вечером можешь очутиться в больнице… А железо — это пустяки! — Он нагнулся к уху Вадима: — Я дам вам адресочек одного умельца, он в своем гараже вам за день вес выправит и покрасит. Ей-богу, будет как новая. Ну, понятно, обойдется подороже, чем на станции техобслуживания, зато без очереди…
Вадим и эту бумажку засунул в карман. Он вообще за все это время не произнес ни слова. Раньше думал: случись такое — как и другие шоферы, схватился бы ругаться с виновником аварии. Кстати, кто виновник, так и не успели выяснить, наверное, и впрямь оба. Неотступно сверлила мысль: «Не в отпуске ли Бобриков? И согласится ли поставить машину на ремонт?» Еще повезло, что сейчас глубокая осень, нет той весенней суеты, когда все торопятся на станцию техобслуживания.
В мрачном настроении он потащился на Московский проспект. Регулировщики бросали взгляды из своих застекленных будок на машину, но не останавливали. Вадим договорился с Викой Савицкой поехать на юг, в Коктебель. И выехать они должны были в следующую субботу, а сегодня понедельник — вот уж воистину день несчастный! Успеют ли за это время все сделать? Возможно, придется дверцу менять, ручка-то все равно сорвана…
Михаил Ильич оказался на месте, на этот раз не понадобилась и Савицкая: он сразу узнал Вадима и вроде бы даже обрадовался, встал из-за стола, пожал руку, кивнул на диван, мол, садись… Как и тогда, звонили телефоны, в дверь с угодливыми улыбками заглядывали автолюбители и покорно прикрывали, увидев Вадима.
— Опять поцеловался с кем-то? — улыбнулся Бобриков.
— Так глупо получилось…
— Умных аварий не бывает, — перебил Михаил Ильич. — Глянь в окно. Видишь вишневые «Жигули»? Крыша и капот всмятку. Человек только что получил новенькие в магазине, стал выезжать из ворот и поцеловался с самосвалом! Ремонту — на тысячу, не меньше, да и товарный вид уже наверняка потерян.
— Черт с ним, с товарным видом, — сказал Вадим, не понимая, куда тот клонит. — Наверное, дверцу менять придется.
— А где ее взять-то, дверцу? — хитро прищурился начальник. — Тут придется поломать голову…
Мастер кузовного цеха осмотрел «Москвич», задумчиво потер переносицу. Он был в черном кожаном пиджаке, модных туфлях на каучуковой подошве, на руке голубовато посверкивали японские часы. К нему то и дело совались со своими просьбами автолюбители, но, наткнувшись на его холодный взгляд, понимающе кивали, молча отходили.
— Надо сделать, Петрович, — взглянул Михаил Ильич на коренастого мастера.
— А как с «Волгой» адмирала?
— Адмирал в море, подождет.
Пока Вадим оформлял заказ, загонял машину в цех — прежде пришлось помыть ее, — наступил обеденный перерыв. Некоторые автослесари потянулись к ожидающим их в стороне автолюбителям. На пути к автобусной остановке Вадима нагнал на своих новеньких «Жигулях» Михаил Ильич.
— Тебе в город? — спросил он. — Садись, подвезу.
Чехлы на сиденьях финские, обшитый толстой кожей руль фиатовский, под креслами установлены деревянные динамики, а стереомагнитофон спрятан в перчаточном ящике. Бобриков нажал клавишу, и салон густо наполнился мелодичной музыкой.
— «Филипс», — небрежно бросил Бобриков, поймав восхищенный взгляд Вадима. — С риверсом.
Вадим не знал, что такое «риверс», но спросить постеснялся, он вообще впервые увидел магнитофон в машине. Маленький аппарат, целиком заглотивший кассету, звучал ничуть не хуже стационарного, казалось, мелодия наполняет весь салон: она идет снизу, сверху, с боков. Михаил Ильич приглушил звучание, сбоку быстро взглянул на Вадима:
— Нравится? Могу уступить… Мне предлагают «Пионер», у него мощность побольше.
Вадим поинтересовался, сколько же стоит такая штука.
— Семь рублей, — ответил Бобриков. — С колонками. И что удобно — магнитофон не виден снаружи: колонки под сиденьями, а сам аппарат закрывается крышкой. Кто ставит колонки у заднего стекла, тот рискует лишиться магнитофона, а тут все шито-крыто! Ни один воришка не догадается, что в машине аппарат.
— Семь рублей… — повторил Вадим. — Семьсот?
— Такие теперь цены, — улыбнулся Бобриков. — За что капиталисты дерут с нас шкуру?
— Скорее, наши спекулянты, — вставил Вадим.
— Сходи в комиссионку, поинтересуйся, «филипсы» с риверсом идут по семь-восемь рублей.
— Вещь хорошая, конечно, но и цена!
— Дефицитная вещь, бери, пока я добрый, не пожалеешь! — соблазнял Бобриков. — Я скажу ребятам, они тебе за четвертак его сразу и установят.
«На круг семьсот двадцать пять рублей… — соображал Вадим. — Если взять эту штуку, то на «Жигули» не хватит…»
Он собирался поставить на комиссию свой «Москвич» и приобрести «Жигули» — эти машины ему больше нравились, да и его развалюха уже набегала свыше ста тысяч километров, теперь придется больше ремонтировать, чем ездить.
— Поехали ко мне, пообедаем? — предложил Бобриков. — Я живу на Васильевском острове.
Хотя Казаков и не испытывал симпатии к Бобрикову, он согласился: нутром журналиста чувствовал, что это интересный тип! В нем уживаются, по-видимому, способный администратор и ловко замаскированный делец! Каждая новая встреча с Бобриковым давала пищу для размышления. Как хитроумно приспособился этот человек к обстоятельствам! Отлично понимая, как автолюбителям необходимы запчасти, ремонт машин, он извлекает из этого гораздо больше тех, кто открыто берет взятки. Бобриков — психолог, и довольно тонкий… И его не так-то просто будет припереть к стенке! Такой из самой критической ситуации сумеет вывернуться. Но тем и интересен был для Вадима Казакова Михаил Ильич, что с ним нужно было и самому проявить все свои качества журналиста. Бобриков явно считает его, Казакова, за простака, иначе не предлагал бы дорогой «Филипс»… Пусть он так и продолжает думать. Желание написать про ловкого делягу крепло в Вадиме.
У Михаила Ильича была двухкомнатная квартира, богато обставленная импортной мебелью, на подставке — заграничный стереомагнитофон, проигрыватель, десятка два кассет, на стене подвешены фирменные колонки. С потолка квадратной меблированной кухни спускается матовый плафон, на деревянных резных полочках флаконы со специями — все красивое, заграничное, даже холодильник финского производства. Двери в квартире и подсобных помещениях из красного дерева, моющиеся импортные обои. Ничего подобного Вадим в продаже не видел.
Михаил Ильич поставил на электрическую плиту кастрюлю, сковородку, достал из холодильника масло, икру, семгу.
— Я буду чай, а ты, если хочешь, свари кофе, — предложил он.
Движения у него быстрые, резкие. На одном месте он долго не мог находиться. Пока разогревался обед, успел позвонить несколько раз и договориться вечером о встрече. «Будь у меня в семь пятнадцать! Плюс-минус пять минут, опоздаешь — меня дома уже не будет!» Голос начальственный, не терпящий возражений. Повесив трубку, на минуту вдруг прилег на тахту. Вскочил, будто подброшенный пружиной, и включил магнитофон. С Вадимом обращался так, будто они сто лет знакомы и тот уже не один раз бывал у него дома.
— Надо бы пару колонок и на кухне поставить, — философствовал он. — Где большую часть времени проводим мы? На кухне за столом. А в комнате жена накрывает лишь по большим праздникам.
На обед были борщ, котлеты с картошкой. Бобриков говорил, что Вадиму крупно повезло с магнитофоном. «Филипс», отличная новейшая модель, такую нигде не достанешь, ему, Бобрикову, привез из ФРГ его друг-приятель кинорежиссер Саша Беззубов. Не задаром, конечно, пришлось ему «отстегнуть» семь штук, за столько же отдает и Вадиму. У нас пока это редкость, а там магнитофон на каждой машине установлен…
Вадим еще не дал согласия, а Михаил Ильич уже считал дело решенным, говорил, что прямо сейчас поедут на станцию техобслуживания и электрик в два счета поставит в «Москвич» магнитофон. Будет Вадим ездить и благодарить его, Бобрикова, за такой «подарок»! Ну а если что еще случится с машиной, то в любое время к нему — для хороших друзей всегда найдутся дефицитные запчасти…
— Почему я на этой работе столько лет держусь? — разглагольствовал Михаил Ильич. — Взяток не беру. Уже сколько на моем веку начальников станций техобслуживания из-за этого погорело! А у меня ни одного прокола. А когда совесть чиста, человек ничего не боится. Ты бы послушал, как я с профессорами-академиками разговариваю: чем, мол, вы лучше других автолюбителей? Становитесь в порядке очереди, и все будет о’кэй!
— А как суют взятки? В конверте? — поинтересовался Вадим. — Или борзыми щенками?
— Сначала пробовали… — усмехнулся Бобриков. — Дело в том, что кто дал взятку, тот больше тебя не уважает, а я, понимаешь, не терплю к себе неуважения. Я хочу быть не зависимым ни от кого. Звонит мне мой начальник, — дескать, помоги с ремонтом такому-то товарищу, — я говорю: пусть приезжает… Прикатит и ко мне в кабинет, мол, я от такого-то… Ну, я ему вежливенько разъясняю, что необходимых ему запчастей у меня нет, сам министр не прикажет поставить то, чего у меня не имеется в наличии, а вот сделать техобслуживание, помыть машину — пожалуйста!
— На самом деле деталей нет?
— В том то и дело, что есть, но я по блату никому не даю. И никакой мне начальник не прикажет. Я ведь не отказываю, но и не даю. Как говорится, на нет и суда нет. Мой начальник ведь не знает, что у меня в загашнике хранится…
— А кому же… даете дефицитные запчасти?
— Тебе не отказал бы, — улыбнулся Бобриков. — Ты не трясешь перед носом своим удостоверением, не ссылаешься на авторитеты. Не грозишься написать про меня в газету… Почему бы тебе и не помочь?
— Спасибо, конечно, но…
— Без всяких «но» обращайся ко мне, всегда помогу, — заверил Бобриков.
— А магнитофон с колонками я не возьму, — вздохнув, сказал Казаков. — Дороговато для меня, да и нужен ли в машине магнитофон? Пожалуй, отвлекать во время езды будет.
Михаил Ильич сразу поскучнел, заторопился на работу. Вадим почувствовал, что тот потерял к нему всякий интерес и уже, наверное, жалеет, что многое наобещал…
Хотя часть пути можно было проехать вдвоем, Бобриков не предложил ему сесть в машину. Приоткрыв дверцу, сухо осведомился:
— Про каких ты щенков-то говорил?
— Про борзых, — скрывая улыбку, ответил Вадим.
— Дочь просит карликового пуделя, а борзая — это такая большая собачина с поджатым брюхом?
— Любого зайца догонит.
— Услышишь про карликового пуделя — позвони мне. — Бобриков хлопнул дверцей и резво взял с места.
Наверное, просто по наитию Вадим зашел в комиссионный в Апраксином дворе, протиснулся сквозь толпу к витрине и увидел на полке точно такой же «Филипс», который так упорно навязывал ему Бобриков. И стоил он ровно пятьсот рублей. Не поверив своим глазам, Казаков переспросил у продавца, тот подтвердил, что эта модель стоит пятьсот рублей, их целая партия прибыла в «Березку».
Шагая по Невскому, Вадим мрачно размышлял, зачем Бобрикову брать взятки с автомобилистов? Можно просто клиенту продать какую-либо вещь, не имеющую никакого отношения к запчастям… Он вспомнил, как Вика Савицкая рассказывала, что Михаил Ильич, устроив кузов ее мужу — Василию Попкову, взял «на время» дорогой транзисторный приемник, да так и не вернул…
«Вот он, материал для фельетона, — подумал Казаков. — К Бобрикову на Московский теперь мне путь заказан! Машину он поставил на ремонт в надежде всучить мне «Филипс»».
Вадим решил, что станцией обслуживания и Бобриковым он займется, когда возвратится из отпуска. Правда, тема не нова: не так уж редко появляются в печати материалы про станции техобслуживания… Ничего, внесет и он свою лепту в это дело!..