1
Направляясь от метро «Площадь Восстания» к знакомому дому на Лиговке, Вадим Казаков думал о Василисе Прекрасной: неужели она до сих пор всерьез надеется, что вернется отец? Ведь ей рассказали о гибели Кузнецова. После окончания войны прошло столько лет, а она все не верит и ждет!
Уже в небе летали искусственные спутники Земли, была сфотографирована обратная сторона Луны, побывали в космосе собаки и обезьяны. Ребятишки забирались погожими вечерами на крыши многоэтажных зданий и выглядывали в звездном небе космических странников. Вадим и сам однажды видел, как меж звезд, пересекая млечный путь, неспешно проплыла искорка. Поговаривали, что скоро полетит в космос и человек.
Вадим обратил внимание на такую любопытную деталь: люди на улицах города все чаще смотрели на вечернее небо. Идет себе прохожий по Невскому или Литейному проспекту, остановится и долго смотрит на звездное небо. А чего смотреть-то, спутник не так-то просто разглядеть, надо знать, в какое время он будет пролетать над Ленинградом. Человек начинает обживать космос! Фантастика! Смотрит человек на вечернее звездное небо, и кажется ему, что такое испокон веков далекое черное небо с мириадами звезд вроде бы стало ближе, роднее.
Уверенно входил в жизнь человека и телевизор. Прогуливаясь по набережной, Вадим во многих окнах видел голубоватое свечение: ленинградцы коротали вечера у телевизора. Раньше далеко не каждому выпадала удача попасть на матч любимой ленинградской команды «Зенит», а теперь футбольное поле перенесли к тебе прямо в дом — сиди у телевизора и смотри на игроков, гоняющих по зеленому полю пестрый мяч. Да что футбол, кино можно смотреть дома.
Человек быстро привыкает ко всему, что раньше казалось фантастическим, — спутникам, телевизору, магнитофонам, электронике. В газетах писали, что уже учеными создаются такие машины, которые сами будут управлять поездами, самолетами, даже фабриками и заводами…
Василиса Степановна заметно располнела, платья носила свободного покроя, губы поблекли, однако седины в ее густых русых волосах не заметно было. Когда они отправлялись в театр — Красавина в неделю раз обязательно брала билеты в какой-нибудь театр или концертный зал, — она, поколдовав над собой у зеркала и надев выходной костюм, снова становилась Василисой Прекрасной. И Вадиму было приятно, что на нее в фойе смотрели мужчины.
Несмотря на то что Василиса Степановна много курила, голос у нее по-прежнему был звонкий, девический. Несколько раз он, поздно приходя из университета, заставал в квартире женщин и мужчин. В таких случаях незаметно проходил в свою комнату, но Красавина всегда приглашала его к столу, знакомила. В основном это были ее коллеги. В компании педагогов Вадим чувствовал себя неловко. У него с детства сохранилось к учителям недоверчиво-настороженное отношение. Очевидно, потому, что ему порядком от них доставалось на орехи. Когда был мальчишкой, ему и в голову не приходило, что учителя, как и простые смертные, могут гулять, петь застольные песни под гитару, танцевать. Поужинав, незаметно ретировался к себе в комнату, где любил поваляться на продавленном диване с интересной книжкой.
Вадим шел к Красавиной и терзался угрызениями совести: почему, когда человек счастлив, он забывает обо всем на свете, даже о самых близких людях?..
А Вадим чувствовал себя счастливым: полтора года назад неожиданно для себя он женился на Ирине Головиной, с которой познакомился у Виктории Савицкой…
Это случилось жарким летом на даче. Комаровские сосны млели под палящими лучами яркого солнца, пахло смолой и ромашкой. Когда вдалеке проносилась электричка, густой металлический шум напоминал приглушенный раскат грома. Вика с компанией ушла на залив купаться, а Вадим остался вдвоем с Ириной Головиной. Девушка в купальнике лежала в гамаке, а он раскачивал его. Иногда с высоченной сосны падала на ее золотистый живот желтая иголка. Крупные темно-серые глаза девушки мечтательно смотрели в голубой просвет между вершинами. Пестрый дятел простучал короткую трель, хрипло вскрикнул и улетел на другую сосну. Нежный клочок коры опустился девушке на щеку. Она хотела смахнуть его, но Вадим попросил оставить, как есть, сходил за фотоаппаратом — он был на веранде — и несколько раз сфотографировал Ирину в гамаке с кусочком коры на щеке. Гамак медленно раскачивался, поскрипывала веревка.
— Теперь можно снять эту… бабочку? — чуть растягивая слова, проговорила Ирина.
— Это не бабочка, а летучая мышь, — улыбнулся Вадим. Он думал, что она понарошку испугается, округлит глаза или даже вскрикнет, но девушка, скосив на него глаза, сказала:
— Тогда пусть сидит, ведь она, бедненькая, ничего не видит.
И снова уставилась в голубой просвет, будто там было нечто удивительное.
Вадим тоже заглянул в голубой просвет и вдруг отчетливо увидел, как на увеличенной фотографии, себя и Ирину рядом.
— Что ты увидел? — спросила она.
Он даже вздрогнул от неожиданности.
— Окно в вечность…
— А я вижу тебя, — улыбнулась она. — То во весь рост, то одно лицо.
— Черт возьми… — только и сказал он. Перестал раскачивать гамак, пристально посмотрел ей в глаза: — Ирина, почему ты не пошла купаться?
— Потому что не пошел ты, — своим мягким голосом, чуть растягивая окончания слов, ответила она.
— Можно я тебя поцелую?
— Разве об этом спрашивают?
Губы ее пахли смолой, — наверное, кусала сосновую иголку. Глаза закрылись, тонкие руки обхватили Вадима за шею. И тут он неожиданно сказал:
— Ирина, выходи за меня замуж.
— Прямо сейчас? — без намека на усмешку спросила она.
— Прямо сейчас… — эхом откликнулся он.
Гораздо позже, вспоминая то знойное лето, он никак не мог взять в толк: почему он решил, что именно Ира — его судьба? Стоило ей тогда рассмеяться, все свести к шутке, может, ничего бы и не случилось. Но Ирина ко всему относилась очень серьезно: она сразу поверила, что он женится на ней. Она собиралась вернуться в Ленинград вечерней электричкой, но стоило Вадиму заикнуться, что лучше бы ей остаться еще на день, как она сразу согласилась. Ночью он пробрался на террасу, где она спала… Потом они до утра бродили по заливу, дошли по влажному от росы песку до Зеленогорска. Он говорил, говорил, говорил… А Ирина слушала, изредка вставляя словечко. Вадим говорил о своей любви, о будущем, о том, что они народят кучу детей, будут каждое лето ездить в Андреевку, собирать грибы-ягоды… Он покажет ей лес и болото, где они партизанили, могилу деда Андрея…
Да, Ирина Головина умела слушать, но вот во всем ли она была согласна с Вадимом, этого он не знал… Ведь тетерев или глухарь на току тоже никого, кроме себя самого, не слышит. Ирина не только умела слушать, но и сделать так, чтобы твои собственные слова казались тебе умными, значительными, полными глубокого смысла.
В общем, когда они вернулись на дачу Савицких к завтраку, Вадим был уверен, что любит Ирину, о чем он во всеуслышание и заявил.
Вика как-то странно посмотрела на него и, помолчав, медленно произнесла:
— Вот уж не ожидала от тебя такой прыти! — И в глазах ее была неприкрытая насмешка.
— Я совершаю глупость? — чуть позже спросил ее Вадим, когда они остались наедине.
— Да нет, почему же? — улыбнулась она. — Каждому человеку хотя бы раз в жизни нужно испытать это ослиное счастье.
Тогда он не придал ее словам никакого значения, а потом часто спрашивал самого себя: почему она назвала их женитьбу «ослиным счастьем»?..
…А сейчас совесть мучила Вадима: он совсем забыл о существовании Василисы Прекрасной. За год с лишним, может, и всего-то два-три раза позвонил… С женой толком не познакомил. По пути в театр затащил Ирину к Красавиной. Помнится, даже не разделись…
Однако Василиса Степановна встретила его очень приветливо, вида не подала, что обижается. Расцеловала в обе щеки, побежала на кухню ставить чайник.
— Как время-то летит, — с грустными нотками в голосе произнесла она, наливая Вадиму черный кофе. — Давно ли ты приехал сюда из Великополя с чемоданом и стриженный под полубокс? А теперь журналист, отец семейства. — Она строго взглянула ему в глаза: — Почему жену не взял с собой?
— Андрейка простудился, — ответил Вадим. — Температуры уже нет, но еще кашляет.
— Я думала, ты назовешь сына Иваном. — В глазах у нее что-то дрогнуло. Она опустила голову, машинально размешивая ложечкой сахар.
— Следующего сына обязательно назову в честь отца, — пообещал Вадим.
— Теперь молодые родители не торопятся помногу заводить детей, — печально произнесла она. — Один, два, очень редко у кого три, хотя, казалось бы, после такой опустошительной войны семьи должны быть многодетными.
«А у тебя никого нет», — подумал Вадим, а вслух убежденно сказал:
— У нас еще будут дети, обязательно будут.
Она подняла голову, улыбнулась:
— Я знаю, о чем ты думаешь… Почему я не вышла замуж и не нарожала детей?
— Еще и сейчас не поздно, — сказал Вадим. — Ты красивая.
— Первый раз слышу комплимент от тебя, — рассмеялась она, и морщинки у губ исчезли, а глаза стали теплее, ярче. — Я не жалею, что не вышла замуж. Мне не встретился ни один мужчина, который бы сравнился с твоим отцом… Я не монашка, Вадим. Я пыталась снова полюбить, но ничего из этого не получилось. А ребенка от другого мужчины не захотела… Как бы тебе объяснить? Это было бы оскорблением памяти Вани… Такой уж уродилась однолюбкой: твой отец был у меня первым и единственным мужчиной, которого я любила и до сих пор люблю. Он все время со мной, дома ли я, на работе. Я мысленно с ним разговариваю, спрашиваю совета, он отвечает, успокаивает… А вы, мужчины, ревнивы даже к памяти… Наверное, поэтому я не вышла замуж, Вадим.
— Его нет, а жизнь продолжается, — проговорил Вадим. — Мертвым не нужны жертвы живых.
— Ого! — улыбнулась она. — Ты уже говоришь афоризмами?
— Да и отец не принял бы твоей жертвы.
— Я не видела его могилы.
— Фашисты жгли в печах узников лагерей, закапывали расстрелянных во рвах и сравнивали их с землей. Какие могилы…
— Осенью я во второй раз поеду в ГДР, — сообщила Василиса Степановна, — В первый раз я еще слабо говорила по-немецки, а теперь поднаторела… Я узнала, что есть в архивах какие-то документы о том периоде. Может, хоть что-нибудь и о Иване Васильевиче есть… Я ведь сразу после войны стала узнавать про него, сколько писем в разные места написала! Твой отец, Вадим, был необыкновенным человеком.
— Знал бы он, что ты ради него…
— Не только ради него, но и ради себя самой, — оборвала Красавина.
Вадим вспомнил, что она даже не была зарегистрирована с отцом, хотя там, в партизанском отряде, горделиво называла себя его женой. Ну год, два, пять могла она ждать Кузнецова, но не всю же жизнь? Живой человек не должен жить лишь памятью о прошлом… Кто же это сказал? Или сам вот сейчас придумал?..
Вадим одно время охотно вставлял в свои очерки и фельетоны высказывания великих людей, но Николай Ушков охладил его пыл. «Оскар Уайльд, — как-то заметил он, — вкладывал в уста своих героев придуманные им самим афоризмы, а ты пользуешься готовыми. Или сам выдумывай, или вообще не употребляй…»
Василиса Степановна встала из-за стола, из нижнего ящика письменного стола извлекла зеленый альбом со шнурками, протянула Вадиму. Там были фотографии отца. На одной сняты все вместе: Кузнецов, мать, Вадим и Галя. Тут же хранились письма к Василисе, пожелтевшие военных лет справки, денежный аттестат. На тетрадном листке в клетку размашистым почерком Василисы было написано: «В жизни женщины не может быть большего унижения, чем отдаться мужчине, недостойному такой любви: порядочная женщина никогда не простит этого ни себе, ни ему. Стефан Цвейг».
— Последняя его фотография, — показала она на небольшой квадратный снимок.
На матовой фотографии Иван Васильевич в стеганке и летном шлеме с автоматом. Он прислонился к стволу огромного дерева.
— Если ты окончательно убедишься, что он погиб, тогда выйдешь замуж? — спросил Вадим.
— Ты меня не понял, — грустно улыбнулась она, закрывая альбом. — Я не принесу другому мужчине счастья… Зачем же испытывать судьбу?
— Откуда ты знаешь?
— Знаю… — Василиса Степановна опустила голову. — Я тебе уже говорила: один раз я попробовала полюбить… Твой отец не только спас меня от смерти, он научил меня любить жизнь… Он верил в победу, верил в себя, в жизнь… Вадим, мне трудно поверить, что такой человек погиб! Помнишь, я тебе рассказывала, как мы познакомились? Иван Васильевич только что вырвался из окруженного эсэсовцами дома. Все погибли, а он убил эсэсовца, переоделся на чердаке в его форму и ушел из-под самого их носа… Всё решали какие-то секунды! Помнится, он сказал, что смерть глядела ему в глаза и будто усмехалась… И он ушел, Вадим! Ушел от смерти!
— Война давно кончилась…
— Для тебя — да, а для меня — нет, — возразила она. — И думаю, для многих таких же, как я, она еще не кончилась. И долго еще будет напоминать о себе.
— И все-таки я тебя не понимаю…
— А я тебя, Вадик, — снова оборвала она его. — Ну ладно, не будем об этом. Доволен жизнью, женой? Жаль, что я не была на твоей свадьбе. Двоюродную сестру разбил паралич, пришлось срочно уехать.
— Свадьбы большой не было, — улыбнулся Вадим. — Мой отчим не смог приехать, да и друзей у меня, оказывается, не так уж много…
— Ну а Дворец бракосочетания, кружевная фата, невеста в белом?..
— Все это было.
— А чего ты такой нерадостный, Вадим? — Она пристально посмотрела ему в глаза, потом придвинула поближе стул и требовательно произнесла: — Вот что, дорогой мой, рассказывай. Я ведь не чужой тебе человек?
— Может, самый близкий, — вырвалось у него.
Она притянула его голову к себе, поцеловала в щеку.
— Вот за это спасибо, Вадим! А теперь рассказывай.
— Может, лучше рассказ написать про женитьбу мою? — рассмеялся он. — Только вряд ли получится — ничего особенного: встретил девушку, полюбил, сделал предложение, поженились, родился сын Андрейка…
Ну как рассказать обо всем? Как словами передать все то, что он тогда чувствовал? Это был какой-то сон, от которого он только-только начинает пробуждаться. Как объяснить, что вот жил себе человек, ему нравились девушки, он мог порассуждать на темы любви, — ведь столько книг об этом написано! И вдруг на человека налетел вихрь, нет, буря, землетрясение! Человек встретил ЕЕ — единственную и неповторимую, которая заслонила собой весь привычный мир… Была любовь, поездка «дикарями» на юг — это Ирина настояла, хотя Вадим и приглашал ее в Андреевку. Он сразу оброс близкими родственниками: тесть — Тихон Емельянович, теща — Надежда Игнатьевна. Родители Ирины оказались простыми симпатичными людьми. Головин был художником, кроме квартиры на Суворовском у него была большая мастерская на Литейном. В светлом помещении с антресолями стояли мольберты, на стенах висели десятки картин, в огромных папках на столах громоздились рисунки, наброски, эскизы. Художницей была и Ирина. Она на год раньше Вадима закончила Институт живописи и архитектуры имени Репина.
Поначалу Вадим хорохорился, хотел начать семейную жизнь отдельно от родителей, но Ирина и тут настояла на своем — они стали жить на Суворовском, в двадцатиметровой комнате, которую выделили им родители.
Вадим сам себе удивлялся: почему он рано или поздно во всем соглашается с молодой женой? Иногда вопреки своему желанию. В тот раз он твердо решил настоять на своем: они будут жить на частной квартире. Такое решение он принял после первой недели семейной жизни на Суворовском. Как бы хорошо не относились к ним Тихон Емельянович и Надежда Игнатьевна, каждое утро видеть их, сталкиваться носом к носу в ванной комнате, туалете, на кухне — это его угнетало. А тут еще тесть уговорил позировать для большого полотна, которое он писал вот уже пятый месяц. Сразу после работы Вадим мчался на Литейный в мастерскую и просиживал там по два-три часа.
…Он вошел в комнату, когда Ирина разложила на длинном столе рисунки. Жена занималась оформлением книг, ее специальность — графика. Надо сказать, что Ирина была на редкость усидчивой и могла часами сидеть за столом.
— Собирай вещички, мы вечером переезжаем, — придав голосу твердость, заявил Вадим: — Я нашел прекрасную квартирку поблизости. Прямо под нами кинотеатр, поужинаем и спустимся в зал. И стоит недорого…
— Ты все сказал? — не отрываясь от рисунка спросила жена.
— В будущем году я заканчиваю университет, буду работать в газете и через год получу квартиру, — бодро продолжал он. — Одним нам будет лучше, вот увидишь. Еще моя бабушка говорила: «Родня среди дня, а как солнце зайдет, ее черт не найдет!»
— Тебе не нравится у моих родителей? Или папа с мамой тебя раздражают? — наконец подняла на него глаза Ирина.
Он отметил, что они у нее глубокие, как колодцы, а щеки вроде бы пожелтели. И чего она гнет спину над этими картинками?..
— Пойми, Ирина, сейчас у нас с твоими родителями прекрасные отношения, но пройдет немного времени — и мы начнем надоедать друг другу…
— Имея прекрасную бесплатную комнату, ты предлагаешь мне какой-то уголок с кинотеатром внизу? Тебе не кажется, что это глупо?
— Я смотрю вперед…
— А ты посмотри на меня, Вадим.
Что-то в голосе ее заставило его насторожиться.
— Прекрасно выглядишь, — пробормотал он. — Я тебе буду на кухне помогать.
— У меня будет ребенок, Вадим, — улыбнулась Ирина. — И я уверена, что сын.
Он схватил ее на руки, стал носить по комнате, кричать «ура!». В дверь заглянула теща, но тут же деликатно притворила ее.
— Мы назовем его Андреем, — заявил Вадим, опустив ее на тахту. — В честь моего дедушки.
Ирина взглянула на него, хотела, видно, возразить, но вместо этого сказала:
— Пусть будет Андрей.
— А если девочка?
— У тебя будет сын, — улыбнулась она.
Разговор о переезде отпал сам собой…
Василиса Степановна слушала его не перебивая, один раз только ненадолго отлучилась на кухню вскипятить чайник. Пила черный кофе, курила папиросы, синие глаза ее порой заволакивались дымкой, будто папиросный дым растворялся в них.
— Когда ты мне сказал, что хочешь жениться, я не поверила, — призналась она. — Думала, пройдет это у тебя. А потом ты пропал, и я поняла, что ты счастлив. Не казни себя, что редко приходил ко мне, не звонил… Счастливые люди все одинаковы: купаются в своем счастье, боятся поделиться им с другими, да им никто и не нужен… Наверное, и родителям ничего не сообщил о женитьбе?
— Написал письмо…
— Сначала я читала твои статьи и фельетоны в газете, а последнее время ничего не вижу… Неужели и журналистику забросил?
— После университета стал работать корреспондентом АПН, — сказал Вадим.
— АПН… Что это такое?
— Агентство печати «Новости». Оно открылось в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Если мою статью примут, то ее могут напечатать в ста десяти странах, с которыми у нас заключен контракт, — пояснил Вадим. — У меня ненормированный рабочий день, получаю и задания, но чаще сам предлагаю агентству темы.
— Я видела твою жену всего один раз. Вы ко мне на минутку забежали, оба такие счастливые… Твоя Ирина мне понравилась. Честно, ты действительно счастлив?
— Наверное, да.
— Почему «наверное»?
— Видишь ли, Василиса Степановна; я не очень хорошо знаю, что такое счастье, — улыбнулся Вадим. — Очень уж эта категория «счастье» расплывчата и относительна.
— Значит, начались сложности, — вздохнула Красавина, — Что ж, это естественно. Если бы у тебя все было хорошо и гладко, я сказала бы, что ты остановился.
— Остановился? Да я еще на ногах-то крепко стоять не научился! — возразил Вадим. — Работа для меня новая, квартиры нет, задумал брошюру про наше бытовое обслуживание написать — не получается. Одно дело — фельетоны, а другое — книжка…
— Ты никогда не остановишься, Вадим — рассмеялась Василиса Степановна. — Это тебе не грозит…
— Мы с Ириной и Андрейкой придем к тебе в пятницу, — сказал Вадим. — Или у тебя билеты в театр?
— Что любит твоя жена — чай с вареньем, яблочные пироги или цыплят табака?
Вадим на секунду задумался, потом рассмеялся:
— Ты знаешь, я еще не изучил ее вкусы, по-моему, ест и пьет все, что подадут.
— Как мне хочется увидеть твоего сына, — произнесла Красавина. — На кого он похож?
— Говорят, на меня.
— Значит, и на твоего отца, — вздохнула Красавина.
Возвращаясь пешком на Суворовский проспект, Вадим не мог избавиться от чувства жалости и вместе с тем восхищения Василисой Прекрасной. Он был убежден, что теперь девушки не могут любить так, как они. Смешно подумать, чтобы его Ирина, если, допустим, он исчезнет из ее жизни, будет вечно хранить память о нем и обречет себя на одиночество…
Сейчас иное время, иные нравы.
У Московского вокзала он остановился возле женщин, торгующих белыми и красными розами, выбрал несколько штук. Он знал, что Ира обрадуется. Весна еще не наступила, но снега в городе давно уже не было. Зима, весна и осень в Ленинграде мало чем отличались: все та же туманная хмарь с мелким моросящим дождем, влажный блеск асфальта, жидкие струйки из водосточных труб, низкое пепельно-серое небо, тяжело давящее на крыши зданий. Тем не менее он полюбил этот удивительно красивый город, однако ранней весной, когда начинало пригревать солнце и расчищалось небо, тянуло уехать в Андреевку. И это желание было таким сильным, что он, случалось, все бросал, садился в поезд и уезжал на неделю, иногда даже не предупредив начальство. Впрочем, у него был свободный режим работы. Там над головой небо широко распахивалось, дышалось вольно, полной грудью, уши отдыхали от въедливого городского шума, а глаза с удовольствием останавливались на меняющихся красках леса. Эта весенняя подзарядка природой давала ему ощутимый стимул для работы в городе. Ему нравилось ходить по протопленному дому, залезать на пыльный чердак и копаться там в старых книгах и журналах. Этим летом с Ириной и маленьким Андреем он поедет в отпуск в Андреевку. Ефимья Андреевна еще не видела его жену и своего правнука. Он иногда писал ей, но никогда не получал ответа: бабушка была неграмотной. Только по каким-то важным причинам она просила квартирантку под ее диктовку написать письма своим детям. В гости она тоже ездить не любила. До сих пор держит корову, кур. Сено летом косят внуки. Теперь там по соседству живет Семен Яковлевич Супронович с Варварой, они и присматривают за бабушкой.
Со Старо-Невского проспекта на Суворовский плавно заворачивали синие троллейбусы. У одного соскочила гибкая длинная штуковина с напоминающим башмак контактом и, разбрызгивая зеленые искры, заколебалась в воздухе, как маятник гигантских часов. Движение застопорилось, и Вадим беспрепятственно перешел шумный перекресток. Чем ближе к дому, тем настроение у него становилось лучше. Ему не терпелось увидеть Ирину в толстом коричневом свитере с широким воротом и брюках в обтяжку, ощутить приятный запах ее духов, услышать гугуканье ползающего по ковру сына…
Наверное, это были самые счастливые месяцы его семейной жизни. Он с радостью спешил домой, испытывая от каждой встречи с женой волнение, ему хотелось сделать ей приятное, увидеть ее улыбку, услышать голос.
2
Игорь Найденов стоял в плотной толпе у прилавка комиссионного магазина на Новослободской улице и слушал негритянский джаз. На полках, сверкая облицовкой, стояли зарубежные катушечные магнитофоны, транзисторные приемники, усилители, стереоколонки. Две большие серебристые катушки медленно вращались, посверкивали зеленые табло, из колонок красного дерева мощно выплескивалась резкая завывающая мелодия. Продавец со скучающим видом прислонился к полке, взгляд его был устремлен куда-то выше голов покупателей. Да и какие это покупатели? Стоят как пни часами плечом к плечу и таращатся на дорогую заграничную технику. По лицам видно, что она им не по карману, так чего глазеть без толку? Настоящий покупатель заметен сразу — он не будет просить: «Товарищ, покажите мне эту штуковину! Ну, которая стоит рядом с той блестящей штуковиной!» Настоящий кредитоспособный покупатель скажет: «У вас «Акай» четырехдорожечный? Со стеклянной или ферритовой головкой?» Дело в том, что цены на фирменную зарубежную технику в 1963–1965 годах доходили до трех-четырех тысяч. Вот и стоят ротозеи, дивятся на такие цены и даром слушают поп-музыку. Они не отличают короля рок-н-ролла Элвиса Пресли от «Битлзов»! Впрочем, продавцу все равно, потому что магнитофон накручивает ему на пленку рубли и десятки. Записанный популярный джаз американцев Дюка Эллингтона или Луи Армстронга сейчас нарасхват…
Вместе со всеми дивился на сногсшибательные цены и Игорь Найденов. Прикидывал, сколько месяцев ему надо вкалывать, чтобы купить «Акай» с колонками? Какие месяцы! Год с хвостиком! Неужели есть такие люди, которые покупают эту технику? Наверное, есть, раз продают… Он видел модно одетых парней, они протискивались к продавцу, о чем-то негромко переговаривались — видно было, что знакомые. Они тоже ничего не покупали, но какой-то интерес у них здесь явно был. Скорее всего, их товар лежал под прилавком.
У Игоря вошло в привычку, выходя из метро, заглядывать в комиссионку. Потом стал наведываться и на Садово-Кудринскую. Тут словно бы он на время окунался в другую незнакомую жизнь, где существуют дорогие красивые вещи, снуют денежные люди, идет какой-то неприметный для неискушенного глаза торг, совершаются, по-видимому, крупные сделки. И самое любопытное: все это происходило в рабочее время. Значит, существуют люди, которым не нужно ходить на завод, фабрику, в контору? У них здесь «работа». Он видел, как длинноволосые парни в куртках с чемоданчиками и сумками выходили с клиентами из магазина и скрывались в подворотнях, потом снова возвращались в магазин, с кем-то затевали разговор, он слышал такие слова, как «маг», «бабки», «усилок», «транзик». Эти слова завораживали, хотелось верить, что когда-нибудь у него дома будет стоять «Акай» со стеклянной нестирающейся головкой и красивыми деревянными колонками, облицованными пластмассовыми решетками…
Игорь и Катя жили на Тихвинской улице в большом старом доме. После рождения дочери они от завода получили восемнадцатиметровую комнату в коммунальной квартире. Из высокого окна видна красная полуразрушенная церковь. Зимой ее до половины заносило снегом, который постепенно приобретал цвет ржавчины. Весной и осенью в округлых, со свистом продуваемых ветром развалинах поселялись галки. Их крики будили по утрам. Игорь все собирался купить ружье и как-нибудь шурануть по шумливым птицам прямо из форточки. Третий год как он женат. Каким-то образом узнал про беременность Кати Семен Линдин, подкараулил Игоря за проходной и, схватив за грудки, стал визгливо выкрикивать в лицо, что он, Игорь, прохвост и подонок! Обрюхатил девушку, а теперь бегает от нее… Игорь не стерпел и набил ему морду. Об этом узнал Алексей Листунов. В отличие от придурка Линдина, он не стал ни в чем упрекать приятеля, лишь посоветовал жениться на Кате, мол, лучшей жены он не найдет, а жениться все равно когда-нибудь придется. Алексей уже два года был женат на учительнице немецкого языка. Поразмыслив, Игорь пришел к выводу, что если он хочет остаться на заводе и получить квартиру, то надо жениться. И потом, признаться, ему надоела неустроенная холостяцкая жизнь. Взрослый мужчина, а все еще болтается по общежитиям, питается в захудалых столовках. От всех этих мыслей ему стало тошно, казалось, все зло от женщин.
Наверное, он и без скандала с Семеном Линдиным и совета Листунова женился бы на Кате. Прошло время, Игорь снова с удовольствием поглядывал на улице на незнакомых девушек, как-то, набравшись смелости, позвонил Лене Быстровой. С замиранием сердца ожидал, что она, услышав его голос, бросит трубку на рычаг… Лена очень обрадовалась его звонку, отчитала за то, что надолго пропал, — ее мужа не было в Москве полтора месяца, — она рада была бы увидеть Игоря. У Игоря камень с души свалился. Когда он рассказал Лене, что женился, та никак на это не прореагировала, лишь заметила, что теперь они на равных. По-прежнему, когда Быстрова не было в Москве, Игорь наведывался на площадь Восстания. Катя же все внимание отдавала дочери, которую назвали Жанной. Никаких чувств к писклявой девочке он пока не испытывал. Иногда готов был из дома убежать, чтобы не слышать ее плача. Особенно злился, когда крикунья будила ночью. А Катя души не чаяла в дочери. У нее только и разговоров было, как Жанночка покушала, как спала, как улыбнулась…
Выйдя из комиссионки, Игорь сразу не пошел домой, а завернул к пивному ларьку в Вадковском переулке. Отстояв в очереди, взял две кружки с шапками пены, бутерброд с сыром и отошел в сторонку. Одну кружку поставил на серую бочку, а вторую в два присеста осушил. День был жаркий. Солнце разогрело железные крыши домов, неподалеку с тихим шорохом проносились машины, пахло выхлопными газами и расплавленным асфальтом. Нахальные голуби сновали под ногами, склевывали крошки. У голой желтой стены дома играли в классы две девчушки в коротких сарафанах. У одной на тонкой ноге была царапина. Вторая, прежде чем толкнуть носком сандалии плитку, смешно поджимала губы и щурила круглые глаза.
— Угощайтесь воблой, — услышал Игорь приятный голос.
У его бочки тоже с двумя кружками пристроился худощавый мужчина лет сорока. На смятой газете лежали несколько белесых воблин. Между ног человека стоял коричневый фибровый чемодан с сияющими на солнце уголками.
«Приезжий, — лениво подумал Игорь. — Ишь ты, со своей воблой пожаловал в столицу!»
Он поблагодарил незнакомца и взял вяленую рыбину. Со знанием дела поколотил ее о край бочки, помял в руках, отвернул голову, ловко разодрал от хвоста на две продольные части и быстро содрал сухую кожуру. Человек с интересом наблюдал за его манипуляциями.
— Давайте и вам разделаю? — предложил Игорь.
Он почувствовал расположение к человеку, угостившему его воблой. Не каждый тут на такое способен. Наверное, в чемодане у него еще есть… Может, продаст пяток? Он уже было раскрыл рот, чтобы спросить, но человек, стрельнув глазами направо-налево, негромко проговорил:
— Помните березовую рощу, инициалы на дереве? И цинковую банку в земле? Ради бога, спокойнее, Игорь! Я думал, у вас нервы крепче. Я от Карнакова Ростислава Евгеньевича, вашего отца… Еще раз прошу вас: возьмите себя в руки, на нас уже обращают внимание.
Игорь чуть не выронил кружку. Он вытаращил глаза на незнакомца, пошевелил губами, но не смог выдавить из себя ни слова.
— Хлебните пива, — улыбнулся тот.
— Он жив? — жадно отпив из кружки, севшим голосом осведомился Игорь.
— Я думаю, нам лучше в другом месте поговорить, — сказал незнакомец.
— Пойдемте ко мне? — предложил Игорь.
— Лучше в скверик, — показал глазами незнакомец. — Там скамейки и никого нет.
Они допили пиво и пошли в сквер. Девочка с поджатой оцарапанной ногой — она приготовилась толкнуть в расчерченный мелом на асфальте квадрат обломок плитки — взглянула на них большими кошачьими глазами и недовольно произнесла:
— Ходят тут… пьяницы!
Незнакомец — он назвался Родионом Яковлевичем Изотовым — рассказал, что на днях виделся с Карнаковым, он еще крепок и полон сил, кое-что передал для сына, сам пока не может приехать в Москву…
— Где он? — прервал Изотова Игорь.
— Возможно, вы скоро повидаетесь с отцом, — не ответив на вопрос, спокойно продолжал тот. — Ростислав Евгеньевич надеется, что вы помните все то, о чем толковали на подмосковной даче… Кстати, взяли из тайника деньги и браунинг?
«Всё знают!» — подумал Игорь, еще не сообразив, как ему следует отнестись ко всему этому. Можно, конечно, заявить, что он ничего не помнит — сколько ему тогда было? — и никаких дел с ними не хочет иметь… Но стоит ли? Он ведь часто вспоминал отца, разговоры с ним, удивлялся, что нет никаких известий от него. Уже смирился с тем, что они никогда больше не увидятся. И вот его разыскали — значит, понадобился… Игорь отлично понимал, что вот сейчас решается его судьба… Уже одно то, что среди бела дня к нему подошел посланец отца, свидетельствовало о том, что они не опасаются Игоря, убеждены, что он не наделает глупостей, не вскочит со скамейки и не позовет милицию… Да и при чем тут милиция? Скорее, пахнет КГБ. Ясно, что Изотов пожаловал от отца. Да, он ведь, сказал, что привез от него что-то…
Собеседник, перехватив взгляд Игоря, брошенный на чемодан, чуть приметно усмехнулся, но не торопился передавать посылку. Деньги из тайника пропали, остался лишь браунинг с патронами. Да и что вспоминать «старые» деньги! Вон теперь магнитофон «Акай» стоит тысячи! Так что нет никакого смысла дурака валять и прикидываться наивным. И все-таки он решил набить себе цену.
— Столько лет прошло… — произнес он. — Я бы теперь, наверное, и не узнал отца.
— Вы очень похожи на него, — ответил Изотов и, помолчав, со значением прибавил: — И мы на вас надеемся, Игорь Ростиславович.
Тот чуть не рассмеялся: так впервые в жизни называли его. В паспорте он записан Игорем Ивановичем.
— Кто вы? — прямо взглянул на Изотова Найденов.
— У вас будет, если захотите, любой заграничный магнитофон и еще что-либо получше, — сказал Родион Яковлевич. — Мы вас долго не беспокоили, Игорь Ростиславович… А сейчас вы нам нужны.
— Вам?
— Думаю, что вы не пожалеете об этом.
— Вы следили за мной?
Игорь уже обратил внимание, что новый знакомый прямо не отвечает на некоторые его вопросы. Не сердится, не проявляет нетерпения — просто решительно и умело направляет беседу в нужное ему русло.
— Сегодня вы должны решить для себя: готовы ли вы с нами работать? Разумеется, можете и отказаться. В таком случае я встану и уйду, мы больше никогда не встретимся.
«Да я же его видел в комиссионке! — вдруг осенило Игоря. — Правда, он был в костюме…» Найденов пристально вглядывался в лицо Изотова, оно было ничем не примечательно. Такие лица не запоминаются… И все-таки, видел он его на Садово-Кудринской или нет?
— Я вас видел в комиссионке, — напрямик сказал он. — Вы стояли у витрины с фотоаппаратами…
Изотов с интересом посмотрел на него, улыбнулся:
— Только не покупайте «Акай», что стоит на верхней полке, — у него стершаяся головка.
— Я часто захожу в магазин, но при мне еще никто не выложил четыре тысячи за стереомагнитофон, — сказал Игорь.
— Вы сможете приобрести любую аппаратуру, — весомо заметил Изотов.
— Но я ничего не знаю про вас, отца… — Игорь вдруг отчетливо представил себе, на что он собирается пойти. Ведь это измена Родине! А как Советская власть расправляется с врагами народа, он хорошо наслышан… — Решиться на такое! И во имя чего? Я ведь буду рисковать своей жизнью… Я работаю, у меня жена, дочь, товарищи — и все это может в любой момент оборваться, а я загремлю в тюрьму или даже на тот свет!
— Я ведь сказал: я могу встать и уйти, — повторил Изотов. — Ваш отец поручился за вас, поэтому я и обратился к вам… Конечно, риск есть, и большой, но подумайте и о том, что вы здесь теряете и что взамен приобретаете там… — Он неопределенно кивнул в сторону шумного проспекта, закрытого парковыми деревьями.
Родион Яковлевич спокойно, без нажима стал рассказывать о жизни в свободном мире, где человек со средствами может позволить себе буквально все. Разве можно сравнить жизнь советского человека с жизнью европейца или американца?..
Изотов долго говорил, и перед мысленным взором Игоря открывались вожделенные картины новой богатой жизни, где существуют роскошные виллы, комфортабельные автомобили, различная техника и, конечно, ослепительные женщины… А трезвые мысли, что за эту так красиво расписанную Изотовым жизнь ему, Игорю, нужно будет рассчитываться предательством, изменой, собственной шкурой, он гнал прочь…
Когда собеседник умолк, взгляд Игоря снова остановился на обшарпанном чемодане с металлическими уголками.
— Все это мне известно, — вяло заметил он. — У нас ведь показывают фильмы о распрекрасной западной жизни. Красиво живут богатые, а бедняки?..
— Неудачников, лодырей, пьяниц везде хватает. Вот они главным образом и составляют ряды безработных… А способный, энергичный, деятельный человек не пропадет никогда. В Америке иногда за день-два делаются целые состояния!
— Наслышаны, — усмехнулся Игорь. — Все миллионеры когда-то были разносчиками газет или продавцами сосисок и кока-колы.
— Ну если ты такой грамотный, то я молчу, — усмехнулся Изотов.
— Вы можете мне сказать: кто вы? На кого я должен работать? — снова спросил Игорь.
— Какое это имеет значение? Разведок на свете много… Слышал ты про натовское разведывательное сообщество? Про ЦРУ? Интеллидженс сервис?
— Слышал, читал… Но признаться, даже в голову не приходило, что буду работать на них!
— Работать… — покачал головой Изотов. — Ох как до этого еще далеко, Игорь Ростиславович! Пока просто будем дружить, поближе познакомимся, а там видно будет…
— Может, я еще вам не подойду?
— И такое может быть, — на этот раз прямо ответил на вопрос собеседник. — Вы думаете, мы вербуем первого встречного? Ваш провал тянет за собой и провал других, а это для нас — трагедия!
— Сумею ли я?
— Я редко ошибаюсь, — улыбнулся Изотов. — Вас, Игорь Ростиславович, ожидает прекрасное будущее!
— Значит, я буду с отцом и вами в одной упряжке?
— Все в свое время узнаете, Игорь Ростиславович…
— Называйте меня Игорем Ивановичем или просто Игорем, — сказал он и сбоку посмотрел на Изотова.
Лицо правильное, глаза голубоватые, нос прямой, располагающая улыбка, по-русски говорит чисто, без акцента. Совсем не похож на иностранца. Про таких в детективных романах пишут: «Особых примет нет». Вот, значит, какие они… Встретишь на улице — и в голову не придет, что он оттуда!.. Может, стоило поартачиться, не сразу соглашаться? Да и согласился ли он по-настоящему? Изотов никаких бумаг не предлагает подписывать, не вручает оружие, шпионский фотоаппарат и прочую хитрую технику… Как-то даже не верится, что все это серьезно, причем настолько серьезно, что даже подумать страшно!.. А может, его просто разыгрывают? Играют, как кошка с мышкой?
И все-таки в глубине души Игорь понимал, что все это серьезно и чревато огромными изменениями в его жизни. Сопротивлялся бы он, торговался, протестовал — все равно должно было случиться то, что случилось. Зеленым мальчишкой он был, когда отец на подмосковной даче заронил первые зерна, вот сейчас только давшие всходы. Ведь думал он об отце, о другом мире, который, чего греха таить, всегда привлекал его…
— Вы так смело заговорили об этом со мной, — сказал Игорь, — будто заранее были уверены, что я соглашусь!
— Вы сами давно сделали выбор, Игорь… Иванович, — проговорил Изотов. — И вы ждали меня… — он улыбнулся, — конечно, не именно лично меня… Вы ждали известий от отца. В тайнике под березой с вашими инициалами вы оставили для нас свой адрес…
— Для отца, — вставил Игорь.
— Если бы я не был уверен в вас, разве бы я подошел? — снова с улыбкой посмотрел на него Изотов. — Мы стараемся ошибок не совершать.
«Мы! — усмехнулся про себя Найденов. — И много их, интересно, в Москве?»
— А к вам я не пошел, потому что будет лучше, если ваша жена Катя ничего не будет знать обо мне. — Он умолк и испытующе посмотрел Найденову в глаза. — Женщины болтливы и мстительны. Надеюсь, вы с женой о своих делах не откровенничаете?
— Пусть вас это не беспокоит.
— Если мы начнем сотрудничать, все, что касается лично вас, будет нас беспокоить, — внушительно заметил Изотов. — Так что будьте готовы к этому.
— Вы ведь даром денег мне не дадите? Я должен что-то делать для вас, а я ничего не умею! На ЗИЛе вряд ли есть что-либо для вас интересное. Да и вообще наши машины разве можно сравнить с американскими или какой другой страны? «Догоним и перегоним Америку»… В этот лозунг только дураки верят. У нас на заводе даже начальство не скрывает, что нашим автомобилям далеко до заграничных…
— Мне нравится, как вы рассуждаете, — рассмеялся Изотов. — Игорь Ростиславович, как говорится, не гоните коней… И в Библии сказано: всему свое время… Мы многому вас научим. Я рад, что не ошибся в вас. Автомобили автомобилями, а русские первые запустили человека в космос. Гагарин на весь мир гремит. О России теперь не скажешь, что тут лаптем щи хлебают!
— Американцы небось тоже что-либо подготовили? — поинтересовался Игорь. — Не потерпят же они превосходства в космосе русских?
— Американцы еще удивят мир, — ответил Изотов. — Я думаю, они первыми высадятся на Луне.
— Думаете или знаете?
— Игорь Ростиславович, а не сходить ли нам поужинать в ресторан? Например, в «Украину»? Там, говорят, подают котлеты по-киевски — пальчики оближешь. И вот вам первый урок: в ресторане ни слова о делах. Расскажете мне поподробнее о своей семейной жизни. Да, я ведь не поздравил вас с рождением дочери!
— Вряд ли я вам о себе сообщу, чего вы не знаете, — с ноткой восхищения в голосе сказал Игорь.
— Я должен знать о вас все, — посерьезнев, проговорил Изотов. — И про ваших знакомых, не говоря уже о жене.
— Пешком? Или на метро до Смоленской?
— Поймаем такси, — усмехнулся Изотов.
3
Абросимов стоял в своем кабинете у раскрытого окна и курил. Взгляд его был устремлен на развороченную дорогу — там тарахтел бульдозер, расширяя обочину. Поблескивали на солнце груды вывороченного из земли булыжника, дорожники в брезентовых куртках двигались с лопатами и ломами в руках. Нелепой громадой посередине улицы застыла черная машина. Центральная улица асфальтировалась. Со временем все Климово будет заасфальтировано. Из окна видны покрашенные какой-то бледно-голубой краской четырехэтажные, похожие один на другой, жилые дома. Люди радуются, въезжая в новые отдельные квартиры, но, пожив немного, начинают сетовать на низкие потолки, крошечные кухни. Какие идиоты разрабатывали подобные проекты? Действительно, в кухне не повернуться, а ведь там обычно завтракают, обедают, ужинают. Старую мебель выбрасывают на свалку, — не пролезает в двери новых квартир, — а новой не хватает в магазинах. Мебельная фабрика все еще не может перейти на выпуск малогабаритной продукции. Такое же творится и в больших городах.
Теперь в моде стенки. За ними из Климова ездят в Прибалтику, а оттуда пересылают в контейнерах. Какой-то квартирный бум! Дома стали строить быстро, собирают из железобетонных панелей, а в столице прямо из готовых секций. Чехи уже подкинули нам малогабаритные пианино, югославы, венгры, румыны, немцы шлют малогабаритные гарнитуры, эти самые стенки из прессованных опилок. Из-за низких потолков нужны другие люстры, светильники.
Чудно! Люди остались прежними, больше того, после войны народилось новое поколение: высоченные парни, рослые девицы, их называют акселератами, а квартиры вдруг сплюснулись, уменьшились. Наши специалисты ездят за границу, перенимают там лучшее, передовое, но все ли подходит нам, русским? Вот хотя бы такая деталь: исстари русские люди славились большими семьями и гостеприимством. В горнице всегда стоял большой дубовый стол с десятком стульев. Семья и гости усаживались вокруг стола с пирогами. Теперь же появились низкие журнальные столики, придвинутые к тахте, глубокие кресла. Сидят гости чуть ли не на полу и любуются на свои колени, торчащие перед самым носом. Да и много ли людей усядутся за такой столик?
Вот и стали знакомые чаще устраивать вечеринки и встречи в ресторанах, а не у себя дома.
Начальство требует строить для колхозников кирпичные жилые дома в деревнях, а спросили крестьян — нужны ли они им? Века живут сельские люди в деревянных избах, и ни к чему им многоэтажные громадины. При избе хлев, сарай, приусадебные постройки, огород. Где все это разместить, если людей переселить в четырехэтажный дом городского типа?..
— Поташов приехал, — коротко доложила секретарша.
— Пусть заходит. — Дмитрий Андреевич сел за письменный стол, притушил в пепельнице темного стекла окурок, нахмурился. Разговор предстоял тяжелый.
Поташов, поздоровавшись с порога, — сунулся было пожать руку секретарю райкома, но, наткнувшись на колючий взгляд, присел на один из стульев с высокими спинками, стоявших в ряд у окон. Стульев в кабинете было много, они с обеих сторон спрятались под зеленое сукно длинного стола, за которым обычно сидели члены бюро или приглашенные на совещания. В кабинете первого секретаря райкома размещалось до пятидесяти человек. Райком партии находился в старом одноэтажном здании на Советской улице. Здесь же размещался и райисполком. За десять лет, что работает тут Дмитрий Андреевич, штаты как-то незаметно разбухли, стало тесно, а новое типовое двухэтажное здание еще не готово, строители обещали сдать этой осенью. Кстати, Поташов Антон Антонович тоже причастен к строительству — он возглавляет районную контору «Сельхозснаб».
Поташову пятьдесят лет, губастое лицо круглое, с толстым носом, мясистым подбородком и небольшими карими глазами, большая лысина глянцевито светится. Роста невысокого, живот заметно оттопыривает двубортный, хорошего материала пиджак. Поговаривали, что Антон Антонович сильно когда-то выпивал, а потом как отрезал. Быстро стал продвигаться по службе, вот теперь начальник «Сельхозснаба». И дела, надо сказать, у него обстоят неплохо.
— Ты знаешь, зачем я тебя пригласил, Антон Антонович? — напрямик спросил Абросимов.
— Догадываюсь, Дмитрий Андреевич, — спокойно ответил Поташов.
— Ты ведь воевал?
Он знал, что Поташов воевал, и воевал хорошо, раз имеет два ордена и четыре медали. И в партию вступил на фронте в 1942-м, в трудный для нашей страны год.
— Я думаю, вы меня вызвали не за тем, чтобы мы предавались фронтовым воспоминаниям? — раздвинул в улыбке толстые губы Поташов.
— Верно, не для того… Как же ты, коммунист, фронтовик, докатился до этого? Запустил свою жадную лапищу в государственный карман? — ронял тяжелые, как булыжники, слова секретарь райкома.
— Если бы это было так, полагаю, я не у вас бы сидел в кабинете, а в другом месте.
— Может, ты честным трудом заработал эти десять тысяч? Во столько, кажется, оценили твою дачу на берегу озера в Солнечном Бору?
— Обижаете… Я думаю, на все двенадцать тысяч потянет, — заметил Поташов.
— Ты смеешься надо мной? — изумленно посмотрел на него Абросимов. — Или тебе совершенно не дорог партийный билет?
Разговор принял совсем не тот оборот, которого он ожидал. Считал, что директор «Сельхозснаба» начнет выкручиваться, втирать очки, оправдываться, а он сидит себе на стуле как каменная глыба, и ни один мускул не дрогнет на его невозмутимом лице.
— Партийный билет я на фронте получил и расставаться с ним не собираюсь, — веско ответил Поташов. — Денег я у государства не крал — это легко проверить, документы у меня в порядке. Финорганы два месяца копали и ничего криминального не нашли.
Это верно, начальник ОБХСС уже сообщал, что злостного хищения не обнаружено, иначе, верно говорит шельмец, не здесь бы он сидел — за решеткой!
— Где же ты десять… сам говоришь, двенадцать тысяч взял? — поинтересовался Дмитрий Андреевич, закуривая. В глазах его искреннее любопытство.
Поташов держался на редкость хорошо, секретарь райкома, помимо своей воли, чувствовал к нему даже некоторое уважение — так можно уважать достойного противника. В том, что дача построена не на личные сбережения директора «Сельхозснаба», он не сомневался. Так же как не сомневался в этом и начальник районного ОБХСС.
— Своих собственных денег я не вложил в дачу ни копейки, — спокойно заявил Поташов.
— Значит, признаешься, что построил за государственный счет? — все больше удивляясь, констатировал Абросимов. Он пожалел, что не пригласил начальника милиции. В ОБХСС Поташов ни в чем не признался.
— Давайте начистоту, Дмитрий Андреевич, — заявил директор. — Ни милиция, ни вы — никто не может обвинить меня в мошенничестве или присвоении крупных сумм. Так ведь?
— А твоя партийная совесть?
— Давайте ее пока оставим в покое… Дача стоит на берегу озера, а денег у государства я не воровал, — продолжал Поташов. — Такая вот получается петрушка!
— Еще прижмут! — пригрозил Абросимов. — Вызову опытного следователя из областного центра.
— Хоть из Москвы, — усмехнулся директор. — Доказательств нет и не будет.
— Ты их в землю закопал? Или на дне озера утопил?
— Государство, Дмитрий Андреевич, не понесло никакого денежного и материального урона из-за этой дачи, — отозвался Поташов.
— Она тебе с неба свалилась, как небесная манна?
— Да нет, пришлось, конечно, мозгами пошевелить, проявить инициативу…
— Ты это называешь инициативой?
— Хорошо, назовите смекалкой, — рассмеялся Поташов. — Или частным предпринимательством.
— Хватит мне-то мозги туманить, — устало откинулся на спинку кресла Абросимов. — Рассказывай все как на духу, Антон Антонович!
— Были у меня на складе излишки строительных материалов, давным-давно списанные областным управлением «Сельхозтехника», — ровным голосом стал рассказывать Поташов. — Куда их деть? Выбрасывать жалко… И пришла мне в голову идея… Стал звонить друзьям, приятелям, дескать, подкиньте, ребята, чего не жалко: кирпича, цемента, вагонки, шифера. Ну, ставил магарыч на рыбалке, не без этого… А потом, глядишь, мужики и подкинут на площадку машину одного, другого. А тут в моей конторе как-то кончился стройматериал, простой на объектах. Я рабочих и направил на строительство дачи. Средний заработок им идет от государства, работают они или бьют баклуши. И вот — за пару лет и воздвиг… Два этажа — шесть комнат, кухня. Мог бы я паровое отопление отгрохать, предлагали мне дружки задаром бесхозные трубы и батареи, да малогабаритных стояков у нас пока не делают…
— Да, ведь это грабеж среди бела дня! — воскликнул Абросимов. — Какая же творится у нас бесхозяйственность, если все это возможно?!
— Вот-вот — усмехнулся Поташов. — Теперь вы, товарищ первый секретарь, смотрите в корень.
— Но ты же жулик! Отовсюду урывал себе государственные стройматериалы!
— Мне их давали и даже расписки не требовали, потому что они не учтены, никто за них не в ответе, — вставил Поташов. — Я не привез на дачу ни одного кирпича, ни одной доски, взятой без спросу.
— Я каждый день только и слышу от строителей: нет кирпича, нет леса, нет раствора… — сокрушенно заговорил Абросимов. — Звоню в обком партии, в областные организации, вымаливаю стройматериалы, а они, оказывается, у нас на складах бесхозные лежат! Какая-то фантастика.
— Как-нибудь возьмите специалиста и поездите по нашим организациям — не только неучтенный кирпич и шифер обнаружите, бесхозный локомотив на запасных путях… — подлил масла в огонь Поташов. — Я удивляюсь, что еще мало воруют. При нашей организации труда и учета можно вагонами воровать! Да что вагонами — целыми составами!
— А тебя это радует? — косо взглянул на него секретарь райкома.
— Честного человека такое положение дел не может радовать, — серьезно ответил директор. — У меня сердце кровью обливается, глядя на все это безобразие!
— Ты — честный человек?! — подивился такому нахальству Дмитрий Андреевич.
— Я гляжу, вы ничего не поняли, — пожал плечами Антон Антонович и отвернулся к окну.
— Что же мне с тобой, Поташов, делать-то? — вздохнул Абросимов.
Он действительно не знал, что делать. Оказывается, за спиной директора «Сельхозснаба» стояли руководители других районных строительных организаций. Теперь только потяни за ниточку…
— Я считаю, вы мне должны благодарность объявить, — сказал Поташов.
— За что? — вскинулся секретарь райкома. — За откровенность?
— За науку, — улыбнулся Поташов. — Кстати, возьмите заявление… — И он протянул сложенную вчетверо бумажку.
— Хочешь с работы уйти? — с презрением посмотрел на него Дмитрий Андреевич. — Я тебя, мошенник, под суд отдам!
— Вы читайте, — сказал тот.
В заявлении А. А. Поташов безвозмездно передавал построенную в Солнечном Бору дачу детскому саду «Сельхозснаба».
Дмитрий Андреевич дважды прочел по всем правилам составленную бумагу и глубоко задумался, глядя мимо Поташова. С таким делом он еще ни разу не сталкивался. Директор «Сельхозснаба» красноречиво доказал, что, оказывается, кое-кто может безнаказанно обворовывать государство. Не сообщи в ОБХСС анонимный автор, что коммунист Поташов отгрохал себе «дворец» в Солнечном Бору, никто бы и не заинтересовался этим делом. Сумей Антон Антонович доказать, что стройматериалы им приобретены законным путем, с него, как говорится, взятки гладки. Ничего не скажешь, умный мужик! Уж если бы он хотел присвоить себе эту дачу, наверняка сумел бы загодя подстраховаться официальными бумажками, а он этого не сделал. Абросимов вспомнил, что однажды управляющий районной «Сельхозтехники» напрямую говорил ему, мол, если надумаете строить себе дачу, то сейчас самое время: участки хорошие, со стройматериалами нет проблем, рабочей силы хватает… Жена тоже толковала, что неплохо бы иметь собственную дачу, дескать, разве мы хуже других?.. Построили дачи некоторые работники райисполкома, руководители районных организаций. Директор мясокомбината отгрохал чуть ли не трехэтажный дворец! Дмитрий Андреевич не разделял этого строительного зуда у районных руководителей, так же как претили ему разговоры о модной мебели, гарнитурах. Все это казалось мелким, никчемным. И зачем ему дача, если в отпуск можно поехать в Андреевку и там отдохнуть в отцовском доме? Да и у других знакомых были в деревнях родственники. Не по душе Абросимову были эти дачные настроения, и откуда вдруг у людей появились эти частнособственнические инстинкты, страсть к накопительству? Все тащат и тащат в дом, а теперь еще и на дачу…
Столько лет прошло после окончания войны! Жизнь налаживается, люди хотят большего, чем имеют. Вот и пошла мода на дачи, красивую мебель, ковры, хрусталь… Не это тревожит Дмитрия Андреевича, а другое: как бы мелкое, повседневное не заслонило перед глазами людей те огромные задачи, которые предстоит еще совершить, чтобы жизнь на земле стала мирной, гармоничной, чтобы духовное начало преобладало над мелким, личным…
— И другие так же, как ты, могут? — спросил Абросимов.
— Бесхозяйственность кругом, Дмитрий Андреевич, а где плевое отношение к казенному добру, там всегда лазейка найдется для вора. Дачи сейчас строят многие, появились садовые кооперативы и прочее. Рабочие, служащие строят за городом летние скворечники. Хочется в свободное время покопаться на своем участке, кто посостоятельнее — возводят солидные постройки. Ну а под их марку и разные жулики торопятся отгрохать домины. Кто на родственников записывает, кто на жену или тещу. И бумагами запасаются, к ним не подкопаешься!
— Скажи, Антон Антонович, а если бы не копнули под тебя с этой дачей, ты все равно написал бы это заявление? — совсем другим тоном спросил секретарь райкома.
— Своей я эту дачу никогда не считал, потому и старался личные деньги в нее не вкладывать, — подумав, ответил Поташов. — Но место больно уж красивое: кругом сосны, рядом озеро… Не знаю, поймете ли вы меня… Детишек я очень люблю. Как говорится, бог не дал своих, так чужим захотелось угодить, сделать подарок. Вы ведь знаете, что я в прошлом году построил два детсада для детишек из пригородного совхоза… Председатель райисполкома возражал, а вы меня, помнится, поддержали.
Действительно, был такой случай. Работники животноводческого совхоза прислали в райком партии благодарственное письмо за детсады.
— Не собирался я жить на этой даче, — продолжал Поташов. — Я ведь тоже с людьми работаю и знаю их… Власти бы и внимания не обратили на дачу, а у других она была бы как бельмо на глазу. Знал, что напишут в райком, газету. Как говорится, курица у соседа всегда выглядит гусыней… Вы видели дачу-то?
— Только снаружи. Она у тебя на замке, — усмехнулся секретарь райкома.
— Кому надо, и внутри побывали… Комнаты и веранда приспособлены для детишек — это и дураку видно. А на участке разбита детская площадка для игр. Я даже завез туда с десяток детских кроватей — за них выложил наличные.
— Что же ты начальнику ОБХСС не рассказал?
— Вы думаете, он бы поверил мне? — усмехнулся Поташов.
— А я поверю?
— Это ваше дело, только попрошу вас жуликом меня больше не обзывать. Я сам их ненавижу не меньше вашего! Кстати, вы не обратили внимания на фундамент дачи и на колодец у забора?
— Что и говорить, дача выглядит солидно, — не догадываясь, куда он клонит, сказал Дмитрий Андреевич.
— Так вот, железобетонные блоки для фундамента я подобрал на станции за пакгаузом, они там бесхозные три года валялись… А кольца для колодца нашел на проселке у озера. Там пьяный шофер врезался в трактор. Машину потом отбуксировали в гараж, а прицеп с раскатившимися по полю кольцами бросили… Для справки: блоки и кольца стоят около пяти тысяч рублей, и сколько еще таких тысяч валяется!
— Благодарность я тебе объявлять не буду, а за подарок детям и, главное, за науку большое тебе спасибо, Антон Антонович, — поднялся с кресла и крепко пожал руку директору Абросимов.
— Вот ключи, — положил тот на стол связку. — Моя там люстра в холле… Так я ее тоже жертвую детишкам.
— Ответь мне еще на один вопрос, Антон Антонович, — попросил секретарь райкома. — Почему при вечной нехватке стройматериалов руководители хранят их на складах? Приходят в райком, плачутся, что нет того-другого, а оказывается, все у них есть.
— Все дело, Дмитрий Андреевич, в человеческой психологии: каждый руководитель что-то откладывает на черный день, приберегает для того случая, когда действительно нужда припрет. Ну а стройматериалы поступают, всеми правдами-неправдами их выколачивают в области, а излишки, как говорится, карман не тянут… Я не думаю, чтобы руководители из корысти придерживали дефицитные материалы. Время идет, излишки списывают… Ну а когда проверка, так готовы их чуть ли не на свалку сбрасывать. Конечно, лучше пожертвовать знакомому руководителю, глядишь, тот тоже когда-нибудь выручит!
— Антон Антонович, ты толковал, что надо бы мне со специалистом проехать по строительным организациям… — сказал Дмитрий Андреевич. — Идея неплохая! А где мне найти толкового специалиста для этого дела?
— Я к вашим услугам, — рассмеялся Поташов. — Стройматериалы почти в каждой организации имеются. Даже у тех, кому они не нужны. Сидят на них, как собака на сене.
— Ты, Антон Антонович, уж извини меня за «мошенника», — сказал секретарь райкома. — Как же от всех этих ворюг нам избавиться? — показал головой Дмитрий Андреевич. — А верю, что это в наших силах!
— Вы оптимист, Дмитрий Андреевич, — невесело усмехнулся Поташов.