А через два дня маму увели в ту самую часть лагеря, откуда обычно никто не возвращался. Даша сумела выскользнуть из барака и быстро-быстро побежала к красным кирпичным домикам. Никто её не заметил. Она спряталась в густых зарослях бурьяна позади одного из домов и осторожно выглянула.
Мамы там не было, но было много других людей. Они толпились на тенистой вытоптанной полянке у какого-то здания с высокой печной трубой, многие держали на руках детей. Потом появились эсэсовцы. Форма отливала зелёным в ярких лучах солнца. Они распахнули узкую дверь и загнали всех людей внутрь здания, а потом заперли её на висячий замок.
Дальше Даша не смотрела. Что бы там ни происходило, маму она не видела, а значит, с той всё хорошо. Нужно просто подождать, и она обязательно вернётся, а потом придёт папа и заберёт их из этого ужасного страшного места.
Мама не вернулась. Лето сменилось осенью, с деревьев начала опадать листва. Ночи становились холодными, сырыми и промозглыми, пыль на земле намокла и раскисла, превратилась в грязь. После наступила зима, и всё вокруг окутало белым морозным покрывалом, небо подёрнулось сизой дымкой. Следом пришла и весёлая звонкая весна, которая принесла новую надежду утомлённым измученным узникам.
Даша вместе со всеми радовалась её приходу, но уже тогда она отлично понимала: мама не вернётся, и ждать дальше просто нет смысла. Верить в это отчаянно, до боли не хотелось, но выбора у неё не было. Да, мама больше никогда не придёт, не обнимет её, не пообещает, что скоро всё обязательно закончится.
К тому времени Даша уже знала – живым из лагеря не выходит никто. Здесь все умирают. Кто-то раньше, кто-то позже, но все. И выхода отсюда нет. За прошедший год она вдруг перестала быть ребёнком и, вынужденная повзрослеть раньше срока, понимала уже слишком многое. С горечью и болью, со страшной тоской и мукой, но всё же она признала: да, мама умерла.
И единственной ее надеждой стал папа. Папа – офицер Красной Армии, который обязательно найдёт её и освободит. Даша не знала, когда это случится, но твёрдо верила в то, что случится обязательно.
***
Январь, 1945 год.
Полковник Завьялов рвал и метал. Присущая ему обычно выдержка испарилась, и под раздачу попал весь командирский состав штурмового отряда 106 стрелкового корпуса, в том числе и старший лейтенант Максим Извеков. Они стояли в ряд у стола в штабной палатке, а напротив сидел разгневанный Завьялов. Взгляд его был хмурым и не предвещающим ничего хорошего, он одну за одной закуривал папиросы и, так и не докурив, нервно тушил в жестяной, почерневшей от времени пепельнице. В палатке витал сизый дым, пахло табаком и сыростью. Связист склонился над пищащей рацией и не поднимал глаз – боялся, видать, что и ему перепадёт, если хоть как-то привлечёт к себе внимание.
– Вы мне эти Капцовичи уже вторые сутки взять не можете! – снова загремел Завьялов. – Там горстка немцев! Горстка! – Он потряс в воздухе рукой и стукнул по столу ладонью. – И вы никак их с позиций не выбьете! Матёрые мужики, бывалые, а с десятком фашистов несчастных справиться не могут!
– Капциовице, – машинально поправил его Извеков. – Деревня называется Капциовице, а не Капцовичи.
– Да какая, к чёрту, разница! – взвился полковник. – Хоть какашка! У нас приказ: освободить эти… Капциовице!
– Извините, товарищ полковник, – кашлянул Данила Белозёров, майор. – Но вы видели их укрепления? Шквальный огонь ведут такой, что головы не поднять… что уж говорить о штурме.
Завьялов прожёг его стальным взглядом. Максим опустил глаза. Полковник вообще был мужиком требовательным и суровым, а сейчас вон разбушевался так, что мама не горюй. Наверное, если бы у Максима были уши, как у кота, он бы съёжился и прижал их к голове – как обычно коты и делают.
– А ты придумай, Белозёров, как их оттуда выкурить! – Полковник встал, сделал несколько шагов по палатке и, остановившись у стены, резко развернулся на каблуках. – Мозги же у вас есть? Вот и думайте! А чтоб Капцовичи эти грёбаные взяли!
И махнул рукой, показывая, что все свободны.
Деревня Капциовице была небольшой, штук на тридцать домов вместе с разрушенными. По обеим её сторонам возвышались два католических костёла. Они смотрели на мир глазницами пустых стрельчатых окон с выбитыми витражными стёклами, закопчённые стены казались серыми в скудном свете январского дня. Огонь немцы вели из установленных на колокольнях пулемётов, поле перед деревней было полностью заминировано, и стоило только кому-то приблизиться к нему, как начиналась пальба.
Извеков с Белозёровым молча вернулись в часть. День уже клонился к вечеру. С утра неожиданно начало пригревать солнышко, и снег кое-где подтаял, смешавшись с грязью. Спящие деревья тихонько поскрипывали, покачивали толстыми ветвями. Колкий зимний ветер путался в их кронах и завывал над головой подобно раненому зверю.
Привезли ужин. Солдаты выстроились в длинную очередь, каждый со своим котелком. Повар открыл флягу, и над частью поплыл густой аромат овсянки с мясом. Максим подышал на озябшие ладони, потёр их друг об друга. Мысли крутились на одном и том же месте – словно в тупике, не находя выхода. Как им взять Капциовице? Как выбить немцев с позиций? Лобовой атакой не пойдёшь – перестреляют всех. Отправлять разведку тоже опасно – и без того пятеро уже не вернулись, а у них сейчас каждый солдат на счету. Опытных диверсантов в части просто не было, как и снайперов – полк совсем недавно был переукомплектован и солдаты в основной своей массе представляли собой молодых неопытных новобранцев.
Оставалось только одно: обойти Капциовице и пойти прямиком в городку Освенцим, который и был конечным пунктом задания. Ну не сидеть же им тут ещё двое суток, ей-богу! Или запросить танковую или артиллерийскую поддержку. В том, что её дадут, Максим сомневался, ведь наверняка Завьялов уже тоже об этом думал. И наверняка запрашивал. Других полков поблизости не наблюдалось, а значит, придётся им действовать только своими силами.
Но как выбить немцев с позиций, если весь их полк – это молодые неопытные новобранцы?
Мысли снова вернулись к началу. Максим глубоко втянул носом морозный январский воздух и порылся в карманах брюк в поисках папирос. В смятой пачке их осталось всего пару штук. Максим выудил одну, зажал в зубах и принялся искать спички, но Белозёров поднёс ему огонёк зажигалки.
– Трофейная? – Максим показал на неё взглядом, прикуривая. – С гравировочкой!
– Ага, – кивнул Белозёров. – Немецкая.
Они остановились под сенью голых ещё деревьев. Белозёров тоже вытащил папиросы, прикурил и с видимым удовольствием пустил дымок.
Некоторое время они молча курили. Под подошвами хлюпал грязный снег, и Максим ковырял его носком сапога. Вмятины быстро заполнялись талой водой, и тогда он притаптывал их каблуком. Мысли снова завертелись по знакомому кругу. Как же им выбить немцев с позиций?
– Слушай, старлей, я вот что думаю, – вместе с дымом выдохнул Белозёров и снова глубоко затянулся. – Может, ну её к чёрту, эту деревню? Обойдём и хрен бы с ней, пусть немчура там дальше сидит на своих колокольнях. Жителей-то всё равно нет, так кому немцы эти вообще упали?
– Я об этом уже думал. Что на кой нам эта Капицовице сдалась. Если б не эти падлы, – Максим показал пальцами с зажатой в них папиросой на костёлы, что возвышались над деревней двумя тёмными громадами в сгустившихся сумерках, – шли б мы уже на Освенцим давно. Тут осталось-то… раз плюнуть, за полдня одолеем. А из-за этих гадов тут до сих пор сидим.
– Так может, обойдём? Как думаешь?
Максим пожал плечами. Ему показалось, что в голосе Белозёрова прозвучало сомнение, что обычно было тому не свойственно. Они воевали вместе уже второй год, и Максим знал его как человека решительного и смелого, не привыкшего к роли статиста. Все трудности он, как правило, брал на себя, – так с чего бы ему сейчас сомневаться? А уж тем более спрашивать совета у него, младшего по званию?
– Там до Освенцима сколько? – спросил он и, бросив окурок в грязь, притоптал его подошвой. – Километров двадцать?
– Что-то такое. Через лесок небольшой, думаю, даже меньше. Пятнадцать-восемнадцать. – Белозёров помолчал. – А с немчурой другие разберутся. Когда-нибудь же они оттуда слезут, не до лета ж сидеть будут.
– Это да, – согласился Максим и сунул руки в карманы.
Хотелось закурить ещё, но папирос больше не было, а когда удастся достать – неизвестно. Так что придётся экономить.
– А в городе уже и солдат расквартируем. Отдохнут хоть. Второй месяц по лесам и болотам… тяжело, как ни крути.
– Это да, – повторил Максим.
Всю ночь они обсуждали план наступления и обхода. Белозёров всё сомневался, стоит ли совершать такой манёвр, беспокоился за отчёт перед начальством – мол, Завьялов опять разбушуется, как узнает, да и вышестоящие чины по головке за такое решение не погладят. Максим ничего не отвечал. Он знал, что опасения Белозёрова не беспочвенны, но и предложить ничего взамен не мог.
Под потолком палатки клубился сизый папиросный дым – им удалось раздобыть ещё две пачки. Окурки вываливались из пепельницы, грубо обструганный деревянный стол был засыпан серым пеплом. Ночь стояла тихая и безветренная, звуки казались приглушёнными – ухал где-то в лесу филин, скрипели деревья, вышагивал неподалёку часовой, напевая себе под нос какую-то песенку. Максиму ни о чём не хотелось думать, но мысли всё вертелись и вертелись в его голове. Сперва о плане наступления, потом пришли воспоминания о довоенном прошлом, когда он, курсант Ленинградского пехотного училища, спешил на свидание с букетом красных гвоздик к прекрасной девушке по имени Полина.
Она училась в институте связи. Максим влюбился в неё с первого взгляда – такой красавицы ему не доводилось ещё встречать. Высокая, с волнистыми белокурыми волосами и точёной фигурой, Полина сразу же поразила его воображение. Он мог часами дожидаться её во дворе, терпеливо выстаивая на морозе или жаре. Он писал для неё стихи, которые она так ни разу и не прочитала. А в своих мечтах уже давно видел её своей женой. Вот только даже просто заговорить с ней у него не хватало смелости.