Лиза чувствовала себя защищённой рядом с Промахновским. Она слушала его спокойное дыхание, пока сон не овладел ею, и думала, что всё у них ещё будет. И семья, и детишки, и мирная жизнь.
9.
Последнее время Вальтер плохо спал – мучили ночные кошмары. Кошмары настолько реалистичные, что порой ему казалось, будто он сходит с ума. Здоровье после двух ранений, одно из которых было тяжёлым, подкачало, и в довесок к кошмарам Вальтер мучился ещё и болями в правом колене и бедре.
В одном из боёв, близ маленькой деревеньки со странным названием Верхние Соли, подо Ржевом, один из солдат подорвался на вражеской мине. Вальтер находился метрах в двадцати, но осколки долетели и до него, и он чуть было не потерял ногу. Врачам чудом удалось спасти её от ампутации. А после его отправили на лечение в тыл, в Крым, где ему пришлось проваляться на койке до самого наступления осени.
Там, в госпитале, Вальтер познакомился с фронтовой медсестрой, очаровательной девушкой по имени Фредерике Лаубе. Когда он уже мог ходить самостоятельно, они подолгу гуляли по берегу живописного залива. Пляж, как правило, пустовал, и Вальтер с Фредерике оставались наедине среди величественных скал, слушали шуршание волн о песчаный берег и любовались кровавыми крымскими закатами. Он много рассказывал ей о себе; о том, что с ним случилось. Умалчивал Вальтер только об одном: о первом дне, или точнее, ночи войны. Он не любил вспоминать Брестскую крепость. Одна только мысль о фрау с автоматом вгоняла его в холодный пот. Но и забыть о ней не получалось. Что это было: видение, бред, наваждение? Или мистическая реальность?
Через несколько дней после знакомства они с Фредерике выяснили, что родились в одном городе – в Кёнигсберге – правда, жили в отдалённых друг от друга районах. Вальтер шутливо сокрушался по поводу того, что они не встретились раньше, а Фредерике заливисто смеялась. Его так волновал её звонкий смех – будто журчание чистого ручейка или перезвон маленьких колокольчиков. А ещё его сводила с ума маленькая родинка под нижней губой и глубокий взгляд дымчатых глаз. Фредерике была необычайно красива. Тоненькая, словно былинка, стройная и гибкая, она стала для него больше, чем другом, но едва ли Вальтер мог признаться себе в том, что влюбился по уши. Вот только сердце предательски стучало и томительно сжималось в предвкушении очередной встречи.
Однажды, когда они, как обычно, сидели на берегу моря, он наконец сделал то, что давно хотел: отважился взять её за руку. Пряные южные сумерки ласкали кожу бархатным ветерком, морские воды несли белые пенные гребешки и бились об отвесные скалы. Фредерике сжала пальцы, но не подняла глаз, лишь улыбнувшись краешком губ. И Вальтер, набравшись смелости, тихо заговорил:
– Фройляйн Лаубе, я… Я подумал, что у нас с вами столько общего. Наверное, наша встреча не была случайной.
Она молчала, но длинные ресницы её затрепетали, отбрасывая тень на зардевшиеся румянцем щёки. Вальтер глубоко вдохнул, снова собрался с духом и продолжил:
– Я думаю, что наша встреча была предопределена судьбой. Нас объединяет нечто… нечто… – Он запнулся, не в силах подобрать название тому громадному щемящему чувству, что разрослось в груди тёплым золотистым комом. – Нечто большее, чем просто случайность. Такие встречи не бывают случайными, я уверен, и…
– Кажется, вы повторяетесь, герр фон Дельбрюк, – перебила его Фредерике. – Говорите одно и то же разными словами.
– Да, – смутился Вальтер. – Прошу прощения, фройляйн Лаубе.
Она наконец подняла взгляд. В глубине её серых глаз играл бликами свет луны. Громко пели цикады.
– Можно просто Фредерике.
– Тогда просто Вальтер.
Они замолчали на какое-то время. Фредерике выбрала из тёплого, нагретого за день солнцем золотистого песка несколько мелких камешков и один за другим бросила в воду.
– Фредерике, – уже более уверенно заговорил Вальтер. – Так как нас объединила не случайная встреча…
Она захихикала.
– Нас объединила ваша рана в виде открытого повреждения бедренной и берцовой костей.
– Это несколько странно звучит, – тоже засмеялся Вальтер, но сразу снова стал серьёзным. – Я хотел сказать другое. Я люблю вас, Фредерике.
– Вы не поверите, но я вас тоже, – после короткой паузы ответила она.
А на следующий день ему пришло письмо. Мама писала, что после бомбардировки Кёнигсберга полностью сгорел их дом, и теперь они с отцом живут во времянке. Удобств нет никаких, да ещё и младшая сестра Ильзе без конца болеет – то простудой, то гриппом, то воспалением лёгких. Медикаментов мало, потому лечиться приходится отваром из трав, которые практически не помогают, а всех врачей увезли на фронт. Заканчивалось письмо надеждами на скорое завершение войны и возвращение Вальтера в родное гнездо. Чернила на бумаге местами расплылись – наверное, от слёз.
После выписки его распределили на другой фронт, в группу армий «Север», а именно в 16 армию, в 39 армейский корпус. От комиссования Вальтер отказался, хотя врач настойчиво убеждал, что ему жизненно необходим отдых. Он верил в скорую победу и триумф германской армии, и не хотел, прячась за спинами других, пропустить миг победы. Но уже через неделю после прибытия на новое место службы он пожалел о принятом решении.
Первым врагом под Ленинградом были не русские, а лютый холод. Даже летом солнце практически не показывалось из-за облаков, да и тепло его было скудным. То и дело лил дождь, колкий ветер пробирал до костей. Шинель совсем не согревала, и Вальтер надевал под китель свитер, что ему прислала на фронт мама. Тот был жутко колючим и толстым, но свою задачу – согревать – выполнял на отлично. А ещё мама отправила ему варежки, что связала своими руками, и Вальтер был безмерно благодарен ей за это. Выжить на русском севере без тёплой одежды не представлялось возможным.
Фредерике писала письма. Из госпиталя она перевелась на работу в трудовой лагерь, в совхоз «Красный» под Симферополем*. Там она уже не лечила раненых, а помогала врачам в проведении опытов и испытаниях новых лекарств. Вальтер чрезвычайно гордился ею: Фредерике оказалась не только красивой, но и умной. В одном из писем он предложил ей пожениться, когда они вернутся в родной город, и та с радостью согласилась. Вся последующая их переписка была наполнена романтическими мечтаниями и обменом словами любви.
И Вальтер парил бы в облаках, если б не война и не постоянный, ненасытный, ужасный холод. Из-за него снова начали саднить старые раны, кожа на лице загрубела и обветрилась. А ещё он чувствовал непонятное смутное беспокойство, будто что-то страшное притаилось совсем рядом с ним, готовое вот-вот напасть и растерзать его в клочья. Не партизаны и не Красная Армия, которых Вальтер не боялся уже давно, а что-то куда более ужасающее.
На партизан они натыкались всего пару раз. Однажды те в нахалку попёрли на их позиции, неожиданно появившись откуда-то из леса. Вооружённые винтовками и штыками, они не имели перед ними никакого преимущества. И проиграли. Их тела так и остались лежать на полянке, перекопанной от взрывов мин и снарядов. Выжила только какая-то худенькая низкорослая девушка лет восемнадцати на вид. На бледном измождённом лице двумя драгоценными камнями сверкали глаза, губы тряслись. Она, связанная по рукам и ногам, просидела в окопе до следующего утра, пока её не забрали гестаповцы. Одежду у неё забрали, оставив только изодранную белую сорочку.
Ночью Вальтер вышел из блиндажа подышать воздухом. Девушка свернулась калачиком на сырой земле, тело её сотрясала крупная дрожь. Длинные золотистые волосы спутались и испачкались. Вальтер подошёл к ней и присел на корточки, вглядываясь в заострённое книзу лицо. По форме оно напоминало сердечко – совсем, как у Фредерике.
– Ты жива? – спросил он.
Девушка с видимым усилием открыла глаза и закашлялась. На губах выступила кровь. Вальтер поднял её и усадил, прислонив спиной к стенке окопа. Девушка что-то глухо промямлила и откинула голову назад.
– Ты хочешь есть? – Он поковырялся в нагрудном кармане и вытащил несколько завёрнутых в плотную бумагу галет. – У меня есть кое-что.
Девушка снова что-то сказала – неразборчиво, тихо, хрипло. Вальтер выудил одну галету и поднёс к её рту.
– На, ешь.
Она чуть приоткрыла рот, и он всунул галету между её зубов. Девушка принялась медленно пережёвывать её, а Вальтер заулыбался.
– Ну вот. Хорошо. Хорошо. У меня есть ещё. Я дам тебе их, не волнуйся.
Её золотистые, словно пшеница, волосы лежали на груди и плечах длинными жгутами. Она вскинула голову, резанула по нему острым, полным ненависти взглядом и вдруг выплюнула пережёванную галету прямо ему в лицо. От неожиданности Вальтер отпрянул назад и вскочил на ноги.
– Ты что, сошла с ума?!
Девушка что-то выкрикнула сквозь сжатые зубы и бессильно забарахталась, пытаясь выпутаться из связывающих её прочных верёвок. Вальтер выхватил из кобуры пистолет и направил ей в лоб. Она замерла, смотря на него немигающим взором. В больших глазах плескалась отчаянная ненависть.
– Я мог бы пристрелить тебя прямо здесь, – сказал Вальтер и убрал пистолет. – Но не стану этого делать.
Утром её забрали, а их часть перебросили в маленький городок Шлиссельбург. Вальтер удивлялся: почему русские дают своим городам немецкие названия? Петербург, Шлиссельбург… И интересно, почему город-ключ? Что-то вроде ворот в Ленинград? И не потому ли переименовали Петербург, что слишком уж по-немецки это звучит?
Его новый друг, Марк Шуппе, объяснил, что Петербург перестал быть Петербургом ещё в 1914 году, в первую мировую войну, но тогда он стал Петроградом, и лишь позже, после русской революции, получил название Ленинград – в честь какого-то там вождя. Марк не знал точно, кто такой Ленин.
– Зато я знаю, кто такой Сталин, – смеялся он. – И именно я пущу пулю в лоб этому человеку!
В тот день они с Вальтером устроили маленькое состязание: повесили вместо мишени на столб портрет Сталина, что нашли в одном из покинутых жильцами домов, и оттачивали мастерство стрельбы. Вождь русских был изображён в полупрофиль. Вальтер два раза попал ему прямо в пышные усы, а Марк умело прострелил затылок и переносицу.