– Где служили, в каком звании?
– Старший лейтенант Фабиш, сто восемнадцатая…
– Фабиш? – с неподдельным изумлением перебил он её. – Елизавета Фабиш?
– Да.
– Пойдёмте-ка со мной.
Он развернулся на каблуках и, не дожидаясь её, двинулся по коридору мимо плотно закрытых дверей. Лиза одёрнула юбку, вскинула голову и поспешила за ним. Полковник явно узнал её, и это могло сыграть ей на руку. Рядовой так и остался стоять у лестницы, растерянно глядя им вслед.
В кабинете полковник снял фуражку и, повесив её на вешалку, прошагал к массивному столу с обтянутой зелёным сукном столешницей. Лиза остановилась у двери.
– Значит, старший лейтенант Фабиш, – задумчиво произнёс он и потёр пальцами подбородок. – Та самая снайперша, русская волчица.
– Да.
– Наслышан, наслышан. – Он сел на скрипучий стул. – И о подвигах ваших наслышан, и о вас. Не думал, что лично придётся встретиться…
Лиза шагнула вперёд.
– Товарищ полковник, помогите, пожалуйста. Ну не хочу я в тыл, воевать хочу. Нечего мне в тылу-то делать, поймите.
– Понимаю. Вы садитесь, садитесь. – Он указал ей на стул и снял трубку с чёрного телефонного аппарата. – Сейчас разберёмся.
Он коротко переговорил с кем-то, и через две минуты в кабинет принесли белую картонную папку. Полковник развязал тесёмки, перебрал листы бумаги, пробежался глазами по строчкам. Лиза напряжённо ждала, сжав на коленях руки. Только и этот не выставил вон, не погнал поганой метлой! Ей на фронт надо, к Промахновскому, а не тут отсиживаться.
– Тут вот бумажечку приложили, – сказал полковник. – Написали, что ранение у вас не тяжёлое было, но с последствиями. Нерв повреждён, владение рукой ухудшилось. Как стрелять-то будете?
Лиза вскочила.
– Так левая же рука! – пылко возразила она. – А для снайпера правая важна.
– Возможно. – Он снова стал читать бумажки. – Скажите-ка мне, Фабиш, с чего бы у вас рвение такое? Женщина, а на фронт проситесь.
– А что, раз женщина, то недочеловек, значит? – вспыхнула Лиза. – Нам, товарищ полковник, знаете ли, тоже чувство долга знакомо! Я тоже родину защищать хочу, тем более, делать это я хорошо умею!
Полковник тихо засмеялся и, захлопнув папку, сцепил пальцы замком перед собой.
– Правильно. У наших бойцов какая задача? Как можно больше врагов, фашистов, что к нам без спроса зашли, в крошево превратить. Любой ценой. Землю отстоять, страну. Вас, девок да женщин, детишек, стариков защитить. Верно?
– Конечно! – подтвердила Лиза. – И именно это я и хочу делать!
Он с полуулыбкой поднял палец вверх.
– Я знаю, что вы хороший боец. У вас, Фабиш, дар. С этим родиться нужно, научиться такому невозможно. Мои бойцы с вашим именем на устах в атаки ходили. Думаю, такие умельцы на фронте нам нужны.
Лиза с облегчением заулыбалась.
– Так вы поможете?
– Отчего ж талантливому снайперу не помочь, – согласился полковник. – Ещё как помогу! А то, что девка, так и лучше даже. Больше стыда бойцам, больше рвения. – И повторил: – Помогу.
И он не обманул. Через неделю Лизу снова вызвали в военкомат и вручили предписание и солдатскую книжку. Она отправлялась на Западный фронт, но не под Жиздру, как хотела, а к Воронежу. Полковника встретить ей не довелось, поэтому разрешения перевестись в другую часть пришлось спрашивать у вредного майора. Тот, сжав тонкие губы, недовольно глянул на неё и сухо бросил:
– У нас тут не магазин, чтоб выбирать. Куда выписали, туда и отправляйтесь.
– Да поймите же вы, – попыталась убедить его Лиза. – Жених у меня в шестнадцатой армии. Ну войдите же в положение, товарищ майор!
– Отставить. Развели тут хрен знает что. Тоже мне, декабристка выискалась, за любимым она в Сибирь… – Он запнулся, оттянул двумя пальцами воротник нового кителя с погонами. – В Жиздру собралась.
Так и ничего и не добившись, Лиза отправилась восвояси. Она понимала, что поступает неправильно, и за такие проделки решение о её отправке на фронт могут и поменять, а то не ровен час и под трибунал загремит. Армия не то место, где можно поблажки выпрашивать. Она скрипнула зубами. Придётся ехать туда, куда направили, вариантов нет.
Эшелон шёл почти сутки. Лиза дремала, прислонившись плечом к обшитой деревянными рейками стене вагона и прижимая к себе винтовку. Новобранцы галдели, шастали туда-сюда, играли в карты, но она не обращала на них внимания. Ей снился Промахновский, и она улыбалась ему сквозь сон, а он играл на гармошке ритмичный весёлый вальс.
***
Когда до Кёнигсберга оставалось около сорока километров, в полку скомандовали привал на полчаса. Лиза с облегчением скинула с плеча винтовку и опустилась на сырую, поросшую первой весенней травой землю. Сладко пахло первыми побегами молодого клевера и расцветающей сирени, а в голубом небе мирно дремали белые облака. Они были похожи на сладкую вату, которой Лизу угощал в детстве отец. По почти незаметной тропинке, что тянулась через поле, юркали жучки и зелёные ящерки, прыгали весело кузнечики.
Лиза вытащила из-за пазухи недописанное письмо и огрызок карандаша. Графитовый грифель последнее время отказывался писать, крошась о бумагу, и буквы выходили неровными и смазанными, как у первоклашки. Хорошо хоть, чистые листы нашлись – «одолжила» старенькая морщинистая фрау из попавшегося им по пути посёлка, а то и писать пришлось бы на обрывке газеты. Бумага была добротной: плотной, отменного немецкого качества, и белой как кость.
Рядом плюхнулся Антон Баташёв, пулемётчик, переведённый совсем недавно из другой части. Обхватив руками свои колени, он задрал голову и мечтательно посмотрел в небо.
– Эх… вот хорошо вот так просто сидеть, да?
– Угу, – промычала Лиза и осторожно коснулась грифелем бумаги. Как и следовало ожидать, тот переломился, и она тихо чертыхнулась сквозь зубы.
– О, письмецо пишете. Так вот у меня карандашик имеется. – Баташёв извлёк из нагрудного кармана обломок карандаша, по виду мало отличающийся от Лизиного. – Хорошо пишет. Попробуйте. Он у меня уж год как.
– Спасибо, – пробормотала она.
Писал Баташёвский карандашик и правда лучше, во всяком случае, не ломался. Лиза согнула лист бумаги пополам и положила на колено. Письмо от Промахновского она получила ещё неделю назад, и всё никак не находила времени на ответ. Слегка пожелтевший, потрёпанный треугольничек лежал на дне её подсумка – там же, где и все остальные его письма. Лизе казалось, что они помогают ей, добавляют сил и смелости. И когда волнение снова охватывало её, она вытаскивала их и медленно перечитывала одно за другим, шёпотом повторяя каждое слово. «Встретимся, Лизок, обязательно встретимся. Конечно же», «Я тебе обещаю, что найду тебя после победы», «Ты только там роман с кем-нибудь не закрути, а я тут не закручу». Читая последнюю фразу, Лиза явственно представляла, как уголки его губ приподнимаются в улыбке, а в глазах вспыхивают так хорошо знакомые хитроватые искорки.
К ним подсел ещё один боец – тоже пулемётчик, Игорь Шираза. Чёрные, как смоль, волосы и монгольского типа скулы выдавали в нём азиатское происхождение.
– Что, товарищ старший лейтенант, милому-любимому пишете? – дружелюбно поддел он Лизу.
– Не твоё дело, рядовой, – не отрываясь от письма, ответила та.
– Простите, товарищ старший лейтенант, впредь не повторится.
Некоторое время все трое хранили молчание. Солдаты бряцали котелками, хохотали, играли в шашки. Кто-то тоже писал письма, кто-то решил вздремнуть. Затяжные бои на границе Германии унесли жизни почти половины полка, и теперь они шли на соединение с тридцать девятой стрелковой дивизией.
– Убило Сашку-то, – снова заговорил Шираза, на этот раз с ноткой грусти в голосе. – А мы навродь как и подружились с ним. Жалко парня. Двадцать три всего годков-то было.
Лиза вздрогнула.
– Какого Сашку?
– Ну дак Зубкова же, – ответил Шираза. – Зубков Сашка. Немец в упор расстрелял.
– А-а… – Лиза прижала ладонь ко лбу и покачала головой. На имя Саша она последнее время реагировала весьма бурно. – Да, точно.
– Жалко Зубкова, – продолжил Шираза. – Молодой был, жить да жить.
– Погибнуть за отечество – подвиг, – протянул Баташёв. – Но жаль, да…
Они снова помолчали.
– А вот ты, Антоха, откуда родом? Я дак с Рязанщины, например.
– Из Крыма, – вздохнул Баташёв. – Севастополь.
– Ого! – присвистнул Шираза. – Чай не наша деревенька-то! Большой город, да море небось близко? Я читал, Крым на море стоит, на этом… – Он пощёлкал пальцами. – На Чёрном, во!
– Близко. А ещё много чего у нас есть. Дворцы, заливы, даже вот античный город есть. Херсонес называется.
Шираза задумался на секунду.
– Чудное какое название-то. Херсонес. И звучит-то как ругательство какое…
Баташёв засмеялся.
– Нет. Это достопримечательность. Остатки древнего греческого города.
– Остатки? – не понял Шираза. – Енто как? Разрушили город что ли? – И рассердился: – Немцы поди, скоты такие! Головы бы им всем да поотверчивать!
– Не немцы, – принялся объяснять Баташёв. – Его время разрушило. Херсонесу шесть тысяч лет. Развалины одни и стоят.
– А-а-а! Ну дак и у нас в деревне развалин полно всяких разных. Дома да баньки старые, сараи – сколь угодно! Идёшь, глядишь, тут развалины, там развалины…
Баташёв весело расхохотался.
– Не понял ты, дядь Игорь. Античные это развалины. Есть разница между обычными и античными.
– Да какая уж разница-то! – насупился Шираза. – Развалины они и есть развалины.
– А тут античные, – настаивал Баташёв.
Шираза нахмурился, сорвал молодую травинку и стал растирать её пальцами. Его явно смущала собственная неосведомлённость – откуда простому деревенскому мужику знать, что такое античность?
Лиза свернула дописанное письмо в треугольник и спрятала в карман. Отправит при первой же возможности, а сейчас нужно идти дальше. Впереди – Кёнигсберг.
– Всё равно немчурятам надо бошки-то поотверчивать, – не сдавался Шираза. – Поганые их бошки, у-у!