– Вильберт.
– Имя твоё?
– Да.
Он сел на лавку и закинул ногу на ногу. Катя опустилась напротив. А вдруг её пронзила догадка: не зря он причапал сюда со своей самогонкой, ох, не зря! Как Женька хочет поступить – как пить дать! Ну и дура же она, что в дом его пустила, теперь-то не выгонишь!
Катя судорожно сглотнула и запахнула поплотнее на груди стёганую безрукавку без пуговиц. Вильберт тем временем вынул из бутыли сделанную из газеты пробку и, звякнув горлышком об край стакана, набулькал щедрую порцию. Ноздри защекотал тяжёлый запах спиртного.
Он протянул один стакан ей, и Катя нерешительно взяла его, вздрогнув от прикосновения его тёплых пальцев.
– За тьебя!
Её повело после нескольких глотков. Катя зажмурилась, помотала головой, пытаясь утихомирить шум в голове, но он только усилился и низко, как колокол, загудел в ушах. Ей всегда было чуждо искусственное веселье, и хотелось согнать алкогольный морок, но Вильберт плеснул ещё. Отказываться Катя побоялась. Она со страхом поглядывала на чёрный автомат, который он положил рядом с собой на лавку. А ну как застрелит её? На кого тогда дочка останется?
– Ты откуда русский знаешь?
Язык отказывался повиноваться и едва ворочался во рту, хотя рассудок оставался ясным. Вильберт поднял на неё глаза.
– Вас?
– Русский откуда знаешь?
– Ихь ферштейн нихьт, – засмеялся он. – Я знать нескьёлко руссише слоф. – И принялся перечислять, загибая пальцы: – Прифет, пака, приньосить, пажалуста, отпустьи, да, ньет…
Катя подпёрла подбородок рукой, глядя на него. Он взъерошил ладонью свои светлые волосы, глаза пьяно поблёскивали, уголки губ дрожали в улыбке. Румянец так и не сошёл со щёк, продолжая полыхать на скулах подобно алым макам.
Когда окна плотной чёрной марлей облепила ночная темнота, Вильберт разомлел окончательно. Он что-то безостановочно рассказывал ей на немецком, смеялся и жестикулировал, а Катя бездумно кивала, хотя не понимала ни слова – вообще ничего. По сути, он говорил сам с собой. Несколько раз просыпалась Саша и требовала еду, и тогда Вильберт тактично замолкал и отворачивался.
А потом он уснул, тяжело привалившись спиной к стене. Некоторое время Катя тихонько сидела рядом, слушая его сопенье, и лишь когда убедилась, что спит он крепко, встала и мышью прокралась к двери. Лестница так и стояла прислоненной к стене, и Катя второпях схватила её и заспешила к колодцу.
Виктор выбрался быстро и бесшумно. Ночь стояла безлунная и тихая до звона в ушах – даже собаки не лаяли. Кате она казалась зловещей.
– Что там за фашист приходил?
Катя шикнула на него, хотя говорил он вполголоса, и глазами показала на дверь.
– Часовой из комендатуры припёрся. Спит щас. Пьяный в соплю.
Виктор нахмурился и широким шагом двинулся к дому. Катя побежала за ним. В груди снова зашевелился страх, схватил за горло когтистыми лапами, но остановить Виктора она не смогла бы даже при большом желании – тот уже распахнул дверь и скрылся в комнате. В сени ворвался поток холодного воздуха. Катя застыла на пороге, но из-за стены не раздавалось никаких звуков, и она решилась пойти следом.
Немецкий автомат уже висел у Виктора на плече, а сам он стоял безмолвной чёрной тенью. Во мраке Катя различала только его силуэт. Внезапно громко захныкала Александра, и в тот же момент в темноте произошла быстрая, практически молниеносная схватка. Две тени сцепились с другом, одна с грохотом повалила другую на пол. Упал со стола стакан и, глухо ударившись о палас, покатился к печке, и тотчас сквозь похожий на комариный писк звон в ушах прорвался голос Виктора:
– Катя, неси верёвку.
Она суетливо сдёрнула со стены в сенях моток шпагата и ринулась в темноту. Он сидел на Вильберте, зажимая ему рот ладонью. Немец яростно брыкался, но хватка у Виктора, по всей видимости, была сильной. Катя протянула ему верёвку, и он, ловко перевернув Вильберта на живот, скрутил ему руки за спиной.
– Помоги.
Катя послушно перемотала его запястья шпагатом, завязала несколько крепких морских узлов, которым научил её дядя Стёпа. Кляпом послужил кусок старой тряпки – ею Катя обычно вытирала стол. Виктор поднялся на ноги и смахнул со лба пот.
– И куда его теперь? – заикаясь, прошептала она. – Немцы ж утром хватятся, что нет его…
– Это ты верно говоришь.
Вильберт мычал и извивался на полу. Виктор поставил ногу ему на шею и чуть вдавил каблук кирзового сапога. Тот затих.
– Может, пусть покажет, где партизан сидит?.. – нерешительно предложила Катя.
– Какой партизан?
– С работы шла, слышала, как полицаи говорили, будто бы вчера партизана какого-то поймали.
Виктор задумался, его и без того всегда серьёзное лицо вдруг стало и вовсе суровым. Он за шкирку поднял Вильберта на ноги и пнул к двери, наказав Кате не ходить за ними. Когда они ушли, она села на кровать, взяла на руки дочку и прижала к груди.
Пропажу Вильберта немцы заметили не сразу, только к середине дня, и сразу же была поднята тревога. Катя как раз домывала пол в коридоре комендатуры. Ни Виктора, ни немца они так и не видела с ночи – они просто не вернулись.
Всем сельчанам было велено собраться перед костёлом, где немцы устроили апельплатц. Там они делали объявления, там же и расстреливали. Александровцы сбились в кучу у стены храма, а перед ними встал Кляйбер. Заложив руки за спину, он колким пристальным взглядом оглядел их и холодно сказал несколько фраз.
– Пропаль германский зольдат, – загнусавил переводчик. – Ваьм дайотся шанс рассказъать, гдье он спрьятан. Кто знайет про партизан?
Сельчане молчали. Кляйбер сделал шаг вперёд.
– Ктьо-то из фас помогайт партизан. Ми дайом вам шанс искьюпить звой вина, если рассказывайт, гдье спрьятан партизан. Если да, ви заслуживайт жизнь, хлеб и наша радозть. Если ньет, убьйом.
И снова молчание. Кляйбер нахмурился и дал знак стоящим чуть поодаль полицаям. Те, беспрекословно повинуясь приказу хозяина, выдернули из толпы несколько человек. Истошно завопили бабы. Катя съёжилась, до крови прикусив губу, но сдержала крик.
– Зъа одьин германский зольдат расстрел десьят чьеловек!
Вперёд шагнул высокий старик с седыми похожими на жёсткую леску волосами. Из-под сплошь белых кустистых бровей тяжело и строго смотрели два голубых, как весенний лёд, глаза.
– Да как так-то, товарищ комендант? Мы что ль виноваты, что ваш солдат где-то гуляет? Людей-то отпустите!
Кляйбер резко развернулся к нему на каблуках. Во взоре мелькнули свирепые искры.
– Эрщиссен! – гавкнул он.
Один из немцев вскинул автомат. Треснула короткая огненная очередь, и старик, вскинув руки, повалился на землю. На драном ватнике поплыли красные пятна.
– Ве нох?
Сельчане затихли. Полицаи подняли дула винтовок, направили их на людей. Защёлкали металлические затворы. Катя покачнулась и судорожно поискала опору вокруг себя. Земля закачалась, затряслась под ногами, воздух сжался и завибрировал, и выстрелов она уже не слышала – провалилась в густую вязкую тьму.
2.
Александровка, Крым.
1944 год.
Катя копалась в огороде. Урожай обещал быть хорошим, щедрым, ботва на грядках разрослась вовсю и теперь буйствовала всеми оттенками зелёного: морковка, свёкла, картошка, редис, помидоры. Подрастали, набирая силу, несколько крепких, сочных стеблей кукурузы и жёлтый подсолнух, а у его изножья тянулся резными листочками к небу молодой укроп. Чуть поодаль стелились по земле колючие огуречные стебли. Дай-то бог, в этом году не будет уже такого голода, вон сколько овощей выросло.
Немцев в Александровке уже не было, но повсюду грохотали тяжёлые затяжные бои – Красная Армия освобождала Крым от фашистского плена. Не раз и не два через деревню строем проходили солдаты – измученные и измождённые, с усталыми суровыми лицами. И всякий раз Катя находила, чем подкормить их. А однажды какой-то молоденький лейтенантик вдруг вручил ей небольшой мешочек с мукой и, заговорщически подмигнув, сказал:
– На жену мою ты похожа.
Она даже поблагодарить его не смогла, только растерянно глазела то на неожиданный подарок, то на дарителя. А лейтенант уже снова зашагал по раскисшей от весенних дождей дороге. Его кирзовые сапоги по щиколотку увязали в чёрной жидкой грязи.
– Спасибо! – крикнула ему вдогонку Катя.
Из муки она напекла лепёшек, подмешав в тесто немного петрушки и зелёного лука. Александра за обе щёки уплетала угощение, громко прихлёбывая настой из вишнёвых веточек, что заменял им чай, и сопела от удовольствия, а Катя снова и снова подсовывала ей свой кусочек. Дочке уже почти исполнилось три года, и она довольно уверенно разговаривала, вовсю бегала и даже умела сама набирать из бочки воду. Правда, внимания ей Катя уделяла не столько, сколько хотелось бы – всё время и силы отбирала бесконечная изматывающая работа. По ночам она, как могла, кроила и шила ей одежду из своих юбок, вязала платки и варежки из шерсти, которую сыскала на чердаке – целых восемь мотков. Вот только с обувью была проблема, и Сашеньке приходилось шлёпать в старых изношенных калошах. Её маленькая ножка растворялась в огромной калоше, отчего она была похожа на маленького несуразного лыжника.
Катя выдернула последний сорняк и разогнулась, потирая занывшую поясницу. Солнце на небе разошлось не на шутку, и радостно одаривало деревню щедрым майским теплом, прогревало замёрзшую за зиму землю, и та оттаивала в его ласковых лучах. Катя окинула взглядом засаженный огород. Не много, конечно, да и противная живучая медведка пожрала половину корней, но должно хватить. Теперь-то никто не посмеет отнять у неё урожай.
Саша возилась рядом, собирала в кучку мелкие палочки, рыла в земле небольшие ямки. Её любопытные голубые глазёнки с интересом и восторгом следили за порхающими пёстрыми бабочками, юркими пчёлами и жучками. Она тянула к ним свои пухлые ручки и широко улыбалась, показывая похожие на жемчужинки молочные зубы. К белёсым волосам пристала травинка. Катя нагнулась и выпутала её, и тут в небе протяжно загудел самолёт. Саша вскинула голову. Рот её раскрылся от удивления.