– А меня Александла зовут, – важно представилась Шуня. – А вас как?
– Меня Виктор, – улыбнулся он.
– Маму Катя, – продолжила девочка. – А есё у нас колова есть, её Тутя. Мама говолит, Тутя нас колмит. Она молоко даёт. Я каздый день пью молоко. А вы?
– Нет.
– Зля. Молоко вкусное. Мама есё умеет тволог делать, тозе вкуснятина!
Она заулыбалась, показывая зубы, и по-детски, всей ладонью, взяла со стола ложку.
– Молоко полезное, – заметил Виктор.
– Не знаю. – Саша усердно засопела, ковыряясь в каше. – Тутя у нас холосая, доблая. Она совсем никогда не бодается. Я с ней иногда иглаю. Плавда, ей не нлавится иглать, она только зуёт и спит, больфе нисего не делает.
– А как же ты тогда с ней играешь?
Саша передёрнула плечами и посмотрела на него из-за стола.
– Тлаву ей даю зевать. У нас знаете, какая больсая тлава ластёт! – Она подняла вверх руку. – Во! Огломная!
Катя разглядывала его из-под опущенных ресниц. На боку висела прикреплённая к ремню кожаная кобура, через крепкое плечо был перекинут тоненький ремешок планшетки. Гимнастёрка защитного цвета с двумя накладными карманами на груди сидела на нём, как влитая, выгодно подчёркивая налитые силой мускулы на руках, сапоги были начищены до блеска, висящая у двери фуражки тускло сверкала чёрным козырьком и красной звездой на околыше.
Виктор перевёл взгляд на Катю, и она поспешно отвела глаза, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Она в панике прижала к ним прохладные пальцы. Не хватало только, чтоб она раскраснелась тут, как варёный рак! Ресницы её затрепетали, в горле встал тугой твёрдый ком.
– Катя, – позвал он.
– М-м? – отозвалась она, так и не смея поднять глаз.
– Я ведь к тебе пришёл. – Он тихо засмеялся. – Даже не посмотришь на меня?
Катя попыталась собраться с духом.
– Посмотрю.
– Я о тебе всё это время думал. Ты не считай, что легкомысленный какой-то или ещё чего. Ты мне жизнь спасла.
– Ну уж прямо спасла! – натянуто рассмеялась она. – Помогла…
Он помолчал.
– Я к тебе, Катерина, с предложением. Замуж хочу позвать.
Голова окончательно пошла кругом. Катя глядела на свои пальцы, сжимала их в кулак и снова разжимала. Слова не шли с языка, щёки полыхали. Саша доедала свою кашу. Ей явно не был интересен их разговор, если она вообще понимала его суть.
– Я благодаря тебе живой остался, – снова заговорил Виктор. – Мы ж на себя первый удар приняли. На границе я служил. Как выжил в мясорубке той, не понимаю. Как дотащился… Но если б не ты, лежал бы уже где-нибудь. Перемёрз бы или с голоду… Ты не побоялась меня принять. Да и… – Он замялся. – Красивая ты, Кать.
– Моя мама самая класивая! – с восторгом поддержала его Саша. – Самая-самая!
– Партизан тот меня к своим вывел. Так и оказался я здесь. Видишь, в звании повысили, довольствие у меня теперь хорошее, пайком не обделяют. Ну так как? Я сюда всеми правдами и неправдами себе направление выбил, Кать. Соврать даже пришлось начальству.
– Я… я не знаю… – окончательно растерялась Катя.
– Ну хорошо. – Он встал. – Завтра зайду тогда.
И, решительно прошагав к двери, снял с гвоздя свою фуражку, нахлобучил её на голову и вышел в бархатно-тёмную крымскую ночь. Дверь с громким стуком затворилась за ним, а Катя ещё полчаса сидела за столом, глядя ему вслед.
***
Птицы радостно щебетали, встречая новый рассвет, что растянулся по горизонту за пшеничным полем бледно-розовой дымкой. Катя с закрытыми глазами лежала в кровати. На ресницах оседали первые, ещё не золотистые лучи разгорающегося дня, а она с упоением слушала птичий клёкот и улыбалась самой себе.
Шуня уже проснулась и теперь возилась у печки, гремела котелком и кружками. Пора вставать – желудок тоже понемногу пробуждался ото сна и требовал пищи. Да и дела сами себя не сделают. Катя откинула в сторону заменяющую одеяло простыню и босиком пошлёпала в сени, умылась из старого жестяного тазика, вытерла насухо лицо, тщательно расчесала длинные волосы, потом скрутила их в пучок и повязала на голову платок. Он давно уже вылинял от стирок и выгорел на солнце, да и края сильно пообтрепались, но нового у неё не было.
Солнце приветливо заглядывало в маленькие, занавешенные окошки. Тутя призывно мычала, требуя выпустить её пастись на поросший сладкой сочной травой луг, нетерпеливо перебирала ногами. Пока Саша завтракала творогом, Катя выгнала корову, подмела крыльцо и дорожку, вычистила загон. Каждодневная круговерть бесконечных дел снова поглотила её с головой, и о том, что не завтракала, она вспомнила только к полудню.
Дочка уже убежала на улицу – играть с ребятами. Детей в Александровке было мало, война выкосила всех, и стар, и млад, но друзья Саше всё же нашлись – пятилетний сорванец Гоша с соседней улицы и его сестра Таня. Где они целыми днями носятся, Катя понятия не имела, но всё же была спокойна: в деревне полно солдат и офицеров, да и Гоша обещал за Шуней приглядывать. Правда, однажды всю троицу привёл домой молодой солдатик и, зачем-то отдав Кате честь, сообщил, что детишки играют «в опасной близости от военного объекта, то есть, от зенитной установки».
Что такое зенитная установка и какими последствиями чреваты игры рядом с ней, Катя не знала. Но на всякий случай запретила ходить туда и Саше, и Гоше с Таней. Те, испуганно хлопая глазами, дали слово больше никогда не приближаться к казармам, и Катя не волновалась. Дочь слушалась её беспрекословно.
Жара усиливалась, становилась всё более изнурительной. Катя окучивала помидоры с картошкой, иногда сбивая с зелёных резных листочков колорадских жуков и других вредителей. Тяпка затупилась, но у Кати всё никак не находилось времени и сил наточить её. Как и косу. Тогда как давно уже было пора скосить вымахавший до пояса бурьян во дворе. Если не убрать его сейчас, то он раскидает семена повсюду, и на следующий год случится настоящая бурьянная катастрофа.
Катя утёрла со лба пот и, щурясь от яркого солнца, оглядела заросший двор и решила: чего тянуть? Окучивание может и подождать пару деньков. Она закинула тяпку на плечо и пошла к сараю, нашла отбойную «бабку», молоток и осёлок. Заткнув подол юбки за пояс, чтоб не мешал, Катя вбила «бабку» в чурбан и, взяв косу, уже собиралась начать отбивку, как во дворе вдруг появилась запыхавшаяся Саша и со всех ног понеслась к ней.
– Мама! Мама!..
– Что такое? – всполошилась Катя. – Опять у зенитной установки играли?
Дочка замотала головой и, вскинув руку, показала куда-то в сторону.
– Там дядя Виктол к тебе едет! – с восторгом провозгласила она и заулыбалась во весь рот. Растрепавшиеся, выбившиеся из косичек волосы падали на лицо.
Катя недоумённо взирала на неё.
– Так не играли?..
– Нет! Дядя Виктол едет! Котолый вчела плиходил!
Катя поднялась на ноги, и в этот же момент увидела Виктора. Он ехал верхом на вороном коне, слегка покачиваясь в седле. Конь неспешно и грациозно, с достоинством дворянина вышагивал по пыльной дороге. Чёрные бока блестели, с шеи свисала длинная густая грива, чуть позвякивала сбруя. Поравнявшись с калиткой, Виктор натянул поводья. Конь фыркнул и послушно встал.
Саша выплясывала какой-то радостный танец на дорожке, подпевая себе, босые чумазые ноги так и мелькали из-под длинной, большой ей юбки. Катя её ликования не понимала, но видела, что дочь почему-то чувствовала себя на седьмом небе. У забора тут же собрались ребятишки и, наперебой галдя, разглядывали коня, тянули к нему руки, несмело прикасаясь к длинным стройным ногам. Тот, по всей видимости, против не был, только потряхивал своей шикарной гривой и стучал копытом, выбивая в воздух клубочки пыли.
Виктор ловко спешился, накинул поводья на штакетину, подошёл к калитке и с улыбкой облокотился на неё. В руках он держал букет свежих бордовых роз.
– Здравствуй, Екатерина.
– Здравствуй, – пробормотала она в ответ.
И снова её затопила волна смущения и замешательства. Вот он стоит, весь такой статный, красивый, уверенный в себе, одетый с иголочки. Стоит и смотрит на неё – мало того, что замызганную, растрёпанную и пыльную, так ещё и босую. Вообще похожую на пугало огородное и кикимору вместе взятых. Смотрит и улыбается. Кате захотелось провалиться под землю, лишь бы не чувствовать на себе его взгляд, но она не могла даже сдвинуться с места. Её будто приковали кандалами, ватные ноги подгибались, руки заходились в мелкой дрожи, а лицо нестерпимо жгло огнём. Стыдуха-то какая!
Виктор уверенно потянул на себя калитку. Катя с замиранием сердца следила за его приближением и ругала себя на чём свет стоит. Ну и чего она замерла, как соляной столб? Со стороны, небось, на дурочку смахивает: стоит, рот раззявив! Лучше уж убежать куда-нибудь, спрятаться, чем позориться тут перед ним!
– Жарко сегодня, да? – услышала она его голос и машинально кивнула.
– Ага. Ну, лето же… почти…
Он протянул ей розы. Катя несмело взяла букет, прижала к груди, не чувствуя боли от впивающихся в пальцы шипов, и глупо захихикала:
– Это мне?
– Тебе.
Господи, да что такое она говорит! Ещё и смеётся, как идиотка! На нежных лепестках цветов поблёскивали крохотные алмазики росы, свежие бутоны скрипели, источая чудесный аромат.
– Ой, их же в воду поставить надо! – спохватилась Катя.
И тут она увидела несколько рубиново-алых капель на руке Виктора. Они скатились по тыльной стороне ладони, оставив за собой узенькие, уже высохшие дорожки, и растеклись по пальцам и под ногтями. Смущение в тот же момент отступило, и она нахмурилась.
– Ну-ка, зайди-ка в дом.
Виктор без слов двинулся к крыльцу. В избе Катя промыла глубокие царапины на его ладони и крепко перевязала обрывком ткани. Он смотрел, как она ловко орудует «бинтом» и улыбался – едва заметно, только уголки жёстких губ чуть подрагивали. Между бровей пролегла суровая складка, две точно таких же пересекали высокий лоб.
– Я за ответом приехал, – неожиданно сказал он.
– За каким? – не поняла Катя и, порвав зубами конец «бинта» на две части, завязала на его ладони узел.